Он бы еще долго рассуждал таким образом, если бы г-же Тоблер не пришла в голову мысль, которую она тотчас же и высказала вслух:
— А не прокатиться ли нам на лодке? Вечер такой чудесный, да и стоит это гроши, даже говорить нечего.
Карточная игра только что кончилась, поэтому возражений против этого плана не нашлось, и Тоблер хоть и поворчал, но согласился. Йозефа, как истинного мальчика на побегушках, отрядили в деревню и велели пригнать оттуда к вилле трехместную широкую лодку; грести надо вдоль берега, нигде не задерживаясь, время-то не ждет — скоро ночь. Внизу есть бухточка, там лодка и примет пассажиров. Помощник немедля отправился в путь. Сам Тоблер наотрез отказался участвовать в прогулке. Старая фабрикантша ехать тоже не пожелала, зато г-жа Тоблер решила покатать детей. Когда же барышня изъявила не просто готовность поехать, но даже намерение сесть на весла, хозяйка дома тотчас ушла готовиться к увеселению.
Немного погодя все уже стояли на широких плитах старого заброшенного причала, у подножия холма, на котором красовалась тоблеровская вилла, и вот наконец появился Йозеф с долгожданной лодкой. Пассажиры начали рассаживаться по местам — первой была г-жа Тоблер, которой одного за другим передали ребятишек. Мальчики очень расшалились, и только когда им указали на опасность столь опрометчиво-неугомонного поведения, немного поутихли. Девочки сидели совершенно спокойно, крепко ухватившись руками за борта. Йозеф все это время стоял на причале и, натягивая гремящую цепь, удерживал лодку возле берега. Но вот он тоже сел, и они отправились в путь; Йозеф усердно налегал на весла, он умел грести, и неплохо, однако же лодка продвигалась вперед черепашьим шагом, — впрочем, никто и не требовал, чтоб она шла быстрее. Какой прохладой вдруг повеяло в мире! Посмотрев на детей, г-жа Тоблер наказала им вести себя примерно и не делать резких движении, а то беды не миновать — лодка перевернется, и все утонут. Все четверо детишек не оставили без внимания этот необычный материнский призыв и сидели тихо, в том числе и мальчики, поскольку теперь, среди ночного мрака и плеска воды, в медленно скользящей куда-то лодке им все же было чуточку не по себе.
— Как хорошо! — негромко сказала г-жа Тоблер. Что ни говори, а она очень удачно придумала с этой поездкой. Хоть какое-то приятное разнообразие, и муж ее много потерял, отказавшись составить им компанию. — Хотя, — добавила она, — он в этом ничего не смыслит.
Какая прохлада, какая красота!
Чуть поодаль в темной блестящей воде маячила собачья морда, это плыл вдогонку Лео, громадный тоблеровский пес. С лодки послышались возгласы — дети ласково окликали собаку. Г-жа Тоблер сидела, положив рядом шелковый зонтик. Шляпка с пером украшала ее изящную головку, руки были обтянуты длинными, за локоть, перчатками. Дочка фабрикантши трещала без умолку. Но г-жа Тоблер, которая в иных случаях тоже не прочь была поболтать, отвечала рассеянно и односложно. Природа навевала ей прекрасные, упоительные грезы, и оттого обыкновенные будничные дела и вся эта глупая болтовня как бы утрачивали всякую важность и цену. Ее большие красивые глаза светились безмятежным спокойствием, а лодка меж тем все скользила по озеру.
— Вы не устали грести? — спросила г-жа Тоблер Йозефа.
— О нет, нисколько, — ответил он.
Барышня хотела было тоже сесть на весла, но г-жа Тоблер не позволила, потому что лодка тогда поплывет слишком быстро. А в этом нет никакой необходимости — чем медленнее гребут, тем дольше продлится и без того короткая прогулка, что ее лично вполне устраивает, ведь здесь так хорошо.
Эта женщина — самая настоящая, природная буржуазка. Она росла среди полезности и чистоты, в том краю, где превыше всего ценятся практичность и благоразумие. Жизнь не баловала ее романтическими удовольствиями, но как раз поэтому она их любит, ибо в глубине души дорожит ими. Кое-что приходится тщательно прятать от мужа и от мира — кому охота прослыть «сумасбродной дурочкой»? — только это кое-что не умирает, а живет себе и живет тихонько в своем тесном убежище. Однажды является крохотная большеглазая оказия, взгляд у нее такой приветливый, умильный, и тогда полузабытому дозволяют согреться и ожить, правда опять-таки ненадолго. Кто может невозбранно выносить на люди свою жажду удовольствий, кому жизненные обстоятельства легко и просто предоставляют таковую возможность, тот слишком уж скоро черствеет душой и сердцем, гасит в себе животворный внутренний пламень. Нет, эта женщина понятия не имеет о колорите и тому подобных вещах, не разбирается в законах эстетики, но именно поэтому чувствует прекрасное. У нее никогда не было времени почитать книгу, полную возвышенных мыслей, да и над тем, что возвышенно, а что низко, она ни разу не задумывалась, но сейчас высокая мысль сама посетила ее, и глубокое чувство, вызванное неведением, коснулось влажным крылом ее сознания.
Прохлада и тьма окутывали медленно плывущую лодку. Озеро было совершенно спокойно. Тишина и покой сливались с людскими ощущениями и непроглядной чернотою ночи. На ближнем берегу поблескивала россыпь огоньков, слышались какие-то шорохи, а то и звучный мужской голос, потом с другого берега донеслись мягкие аккорды арфы. Музыка, словно цветочные гирлянды или побеги плюща, обвивала темное, благоуханное тело тихой летней ночи. Все как бы странным образом ублаготворилось, обрело покой и значительность. Глубокое и бездонно- влажное припали друг к другу. Г-жа Тоблер опустила в воду кончики пальцев, что-то сказала, будто обращаясь к воде. Милая, глубокая вода, как же она упруга! Раз совсем близко от тоблеровской прошла другая лодка, с одним- единственным человеком на борту. От неожиданности г-жа Тоблер вскрикнула, почти с испугом. Никто не заметил, откуда взялась эта лодка, ее словно выбросило вдруг из какой-то неведомой дали, а может, из глубины.
Небо сплошь усеяно звездами. Все зыбится, и плывет, и кружит голову! Хозяйка сказала, что немного замерзла, и набросила на плечи шаль, которую прихватила из дому. Йозеф посмотрел на нее, и ему почудилось, будто она улыбается в темноте, хотя толком он, конечно, не разглядел.
— Где наш Лео? — спросила она.
— Вон он, там! Плывет следом! — крикнул Вальтер, старший из мальчиков.
Поднимайся, поднимайся же, бездна! И верно — она с песнею поднимается из вод, превращая все пространство между небом и озером в исполинское новое озеро. У нее нет зримого образа, и суть ее для глаза непостижима. Она поет, но песня эта недоступна уху. Она простирает свои влажные длинные руки, но нет такой руки, которая способна ответить на ее пожатие. По обеим сторонам ночной лодки возносится она высоко вверх, но ни одно из сущих знаний этого не ведает. Ничей глаз не смотрит в око бездны. Вода исчезает, отверзлась хрустальная пучина, и суденышко теперь точно скользит под водою, спокойно, уверенно, под звуки музыки.
Надо признать, Йозеф чересчур увлекся своими фантазиями. Он даже и не заметил, как прогулка подошла к концу, а лодка уже ткнулась в берег, вернее, в толстенную сваю, которая торчала из воды поблизости от пристани. Тоблер — он стоял совсем рядом — крикнул, что подчиненному не грех быть и повнимательнее; интересно, мол, в каких таких краях учили Йозефа грести и править рулем. Однако же никакой беды не приключилось, все благополучно выбрались на берег.
Остаток вечера решено было провести среди людей, в уютной пивной с садом, где Тоблер встретил знакомых, железнодорожного контролера с супругой, и немедля завел с ними пространную беседу. Маленькая смешливая чиновница рассказывала о своих курах, о яйцах и о бойкой торговле этими доходными товарами. Было очень весело. Йозефа Тоблер представил знакомым как своего «сотрудника». Потом мимо нашей компании просеменила молоденькая француженка, продавщица в универсальном магазине.
— Une jolie petite francaise,[8] — сказала жена контролера, явно довольная, что подвернулся случай отбарабанить по памяти несколько французских слов. Так уж в немецких краях повелось: люди там всегда рады показать, что понимают по-французски.
«А моя хозяйка, — подумал Йозеф, — ни слова по-французски не знает. Бедняжка!»
Потом все вместе отправились домой.
Когда Йозеф добрался до своей комнаты и зажег свечу, он не стал сразу ложиться, а постоял еще полураздетый у окна, беседуя с самим собою:
— Чем же я тут, собственно, занимаюсь? Если захочу, могу сию же минуту преспокойно улечься в постель и погрузиться в сон, скорее всего здоровый и глубокий. В пивной меня угощают пивом. Я могу кататься на лодке с хозяйкой и детьми, и голод мне не угрожает. Воздух здесь, наверху, отменный, а что до обращения, то я был бы последним лгуном, если б начал его хаять. Свет, воздух, здоровье. Но сам-то я что даю взамен? Способен ли я предложить что-либо реальное и солидное? Умный ли я человек и вправду ли полностью выкладываю свой ум? Ну какие услуги я до сих пор оказал господину Тоблеру? Я, конечно, старался, но тем не менее твердо убежден, что пока хозяин и наставник имел от меня не много проку. Неужто нет во мне ни капли дерзания, инициативы, вдохновения? Вполне возможно. Ведь и то сказать, на свет я появился, оснащенный на диво обильной порцией флегмы. Но, помилуйте, разве это беда? В том-то и дело, что беда, потому как замыслы Тоблера требуют страстной увлеченности, а душевное спокойствие подчас смахивает на сухое безразличие. К примеру, судьба часов-рекламы — все ли фибры моего существа она задела? Можно ли сказать, что я живу ею? Надо признать, я слишком часто думаю совсем о другом. А это, любезный господин помощник, самая настоящая измена. Давай-ка, мой милый, вникай как следует в чужие дела, ты ведь и хлеб чужой ешь, и по озеру с чужой женою и детьми катаешься, и спишь на чужой постели, и вино пьешь чужое. Ну же, не падай духом, а главное — будь честен! Я имею в виду, у Тоблера мы не просто потому, что нам тут хорошо. И для нас дело чести — немножко поднатужиться. Так что берись за дело!
