спортом сыграли известную роль, но все-таки не такую большую, как ребята — друзья Рика, которые всегда были с ним, когда он в них нуждался.
Эта компания — Патти, Дон Алдер и ребята из школьной команды, с которыми он дружил еще до катастрофы, — ну просто какие-то особенные. Они постоянно были готовы помогать, но так, что он чувствовал себя с ними на равных, и при этом они всегда умели не переусердствовать.
Когда Рик вернулся домой, он был заряжен каким-то упрямством. Видно, очень уж муторно было у него на душе, но он очень редко выказывал свое состояние, всегда старался показать, что держит себя в руках, даже когда что-то было не так. Многих это ставило в тупик: люди не знали, что делать. Хотят помочь ему подняться по лестнице, ну, или еще чем, а он — нет, мол, не надо. Ну, а его ребята справлялись с этим в два счета. Он всегда входил в эту компашку и раньше везде с ними мотался, а теперь, когда вернулся, конечно же, опять, как и прежде: куда они, туда и он. Нет, они вовсе не забывали о несчастье, случившемся с Риком. Просто не давали ему стать помехой в их отношениях. Если кто обо всем этом и задумывался, то только сам Рик.
«Я часто думал об этом. Будь они на год-другой помоложе или будь на их месте просто другие ребята, все могло быть куда хуже. И кто знает, чем все это могло обернуться…»
Еще в госпитале Дж. Ф. Стронга, когда я только готовился к возвращению домой в Уильямс-Лейк, я принял три решения.
Со спортом покончено, ибо на что я теперь годен?
На женщинах можно поставить крест. Какая девчонка в здравом уме захочет со мной встречаться?
Все внимание надо сосредоточить на школе. Я отставал на целое полугодие, так что придется нагонять, много заниматься дополнительно.
Общественная жизнь? Не дури себе голову. Я ведь был «звездой» в спорте. Все, что я ни делал, крутилось вокруг спорта. Команда для меня была что дом родной. Кому из ребят захочется болтаться с парнем в инвалидной коляске? У них и так дел хватает. Это я твердо знал, ведь и сам был таким же.
Фактам нужно смотреть в лицо, и с той минуты, как Бронко подрулил и встал у подъезда дома, фактов этих было хоть отбавляй.
Первое: наш дом был абсолютно не приспособлен для кресла-каталки.
Второе: я не был уверен, что вообще захочу здесь жить.
Снаружи дом выглядел прекрасно — ровная подъездная дорожка и лишь одна ступенька перед входом. Но стоит войти, как попадаешь на нижнюю лестничную площадку, где кресло едва помещалось, не говоря уже о том, чтобы в нем развернуться. Тут ты упираешься носом в крутую лестницу из семи ступеней — она ведет в жилую часть дома, а потом еще одна лестница — опять семь ступеней, но уже вниз, в подвал. Попасть на террасу, что примыкает к кухне и расположена на уровне земли за домом, — значит одолеть еще двенадцать ступеней. Пройти от заднего дворика до входа в дом и потом попасть в подвал, где отец устроил мое жилище, — значит одолеть еще шесть ступенек по бетонной лестнице. И это-то на каталке? Даже думать нечего.
Но это меня не беспокоило. Я ненавидел кресло-каталку. Одним своим видом, когда я в нем сидел, оно как бы заявляло на весь мир о моей увечности. Хуже того, оно каждый раз убеждало в этом меня самого. Вот я и старался всякий раз пользоваться башмаками-скобами и костылями. Пока я стоял на ногах, я не ощущал себя столь уж безнадежным инвалидом. Итак, я ринулся в наступление на собственный дом, точно так же, как атаковал коридоры и лестницы в госпитале Дж. Ф. Стронга.
Ну, а дом давал мне сдачи.
Если мне хотелось прокатиться на «пятой точке», я мог подниматься и спускаться по лестницам, сидя спиной к ступенькам и по одной одолевая их своим задом. Но так дело шло слишком медленно, и, кроме того, лестницы в доме были снабжены перилами, которые крепились к балясинам. Так, может быть, попробовать подниматься на костылях и в скобах, подтягиваясь при этом за перила?
Ан нет, нельзя! И все потому, что дому это не нравилось. Ведь перила-то крепились к балясинам винтами. Подтягиваясь, я оказывал на перила столь сильное воздействие, да еще с элементом вращения, что винты вылетали с мясом, а я улетал головой вперед и на спине вниз по ступенькам. И было это не то что раз-другой, а даже очень и очень часто. Как вошел в дом — поднимайся; нужно в подвал — спускайся. Эти лестницы готовы были меня доконать! А дом, тот меня окончательно достал. Лестница, что вела в подвал с улицы, вообще была без перил, лишь столбики-балясины по бокам. Однажды такая вот балясина переломилась у меня в руке, и я свалился вниз головой на бетонный пол. Хорошо еще, что шею не сломал.
Сия битва не прекращалась ни на минуту. До сего дня в штукатурке на стене рядом с постелью в одной из наших верхних спален сохранилась вмятина — точная копия моего лба.
Я пытался выработать новую, более эффективную систему карабканья по лестницам в своих скобах — подтягивался на костылях из сидячего положения, чтобы ноги могли свободно повиснуть в воздухе. Тогда я мог откинуть их назад, пока не защелкнутся замки на уровне коленных суставов. Трюк этот требовал не только большой ловкости, он был даже немного опасен. Вот почему для упражнений я выбрал комнату, где рядом со стеной стояла кровать: на нее я мог приземлиться в случае падения навзничь. Упади я вперед, можно было упереться в стену. Во всяком случае, теоретически. А на практике я терял равновесие так часто, что прямо-таки избороздил штукатурку отметинами собственной головы. Постепенно я отработал этот прием и пользуюсь им по сей день. Что касается моих сражений с домом, то этот эпизод, наверное, можно отнести к ничьей.
Впрочем, разве только дом? Все было против меня.
А уж на улице и подавно. Допустим, мы возвращаемся домой, а на дворе снег. Когда под снегом лед и костыль попал
