— Ни за что, сударь! — отвечала она гневно. — Лучше смерть!
— Ну что ж, коли так, — вскричал он, — и вы не хотите взять его в мужья, видно, придется мне самому взять вас в жены!
И с этими словами он страстно прижал ее к своей груди.
— Красавица моя, умница! — воскликнул он. — Как только могла ты подумать, что твой Берчелл тебе изменит? Или что сэр Уильям Торнхилл когда-нибудь перестанет восхищаться своей возлюбленной, которая полюбила его за его собственные достоинства? Вот уже много лет, как я ищу женщину, которая, не зная о моем действительном положении, оценила бы во мне человека! И после того как отчаялся найти ее даже среди дурнушек и записных кокеток, вдруг одержать победу над такой умной головкой, такой божественной красотой!
И, обернувшись к Дженкинсону, он добавил:
— Видите ли, сударь, я никак не могу расстаться с этой девицей, ибо ей почему-то полюбилась моя физиономия — так что я могу лишь вознаградить вас ее приданым, — завтра поутру вы можете прийти к моему управляющему за пятьюстами фунтами.
Тут мы все принялись поздравлять будущую леди Торнхилл и повторили всю церемонию, которую только что проделали с ее сестрой. Между тем явился слуга сэра Уильяма и сказал, что поданы кареты, которые должны отвезти нас в гостиницу, где все уже было для нас приготовлено. Мы с женой возглавили шествие и покинули мрачную обитель скорби. Щедрый баронет приказал раздать заключенным сорок фунтов и, вдохновленный его примером, мистер Уилмот дал половину этой суммы в придачу. Внизу нас приветствовали радостные клики горожан, среди которых я пожал руку нескольким друзьям из своего прихода. Они проводили нас до самого места; тут нас ожидало великолепное пиршество; провожающим тоже было приготовлено угощение — правда, менее изысканное, зато накормили их до отвала.
После ужина, так как дух мой был утомлен до последней степени от сменявших весь этот день ощущений печали и радости, я попросил разрешения удалиться на покой; общество веселилось вовсю, а я уединился и излил свое сердце в благодарственной молитве тому, кто дарует нам и счастье и горе; затем лег и проспал спокойным сном до самого утра.
Заключение
Наутро, проснувшись, я увидел подле своей постели старшего сына; он обрадовал меня сообщением еще об одном счастливом повороте фортуны. Освободив меня предварительно от обещания, которое я дал ему накануне, он рассказал, что купец, по вине которого я потерял состояние, был задержан в Антверпене и что у него обнаружили сумму, превышающую ту, которую он должен был своим кредиторам. Бескорыстие моего мальчика порадовало меня чуть не больше, чем неожиданное это счастье. Впрочем, я сомневался, вправе ли воспользоваться благородным предложением сына. Покуда я размышлял об этом, вошел сэр Уильям, и я поделился с ним своими сомнениями. Он успокоил меня, сказав, что поскольку сын мой и без того благодаря своему браку сделается владельцем изрядного состояния, я могу не задумываясь предложение его принять. Пришел же он затем, чтобы сообщить мне, что с часу на час ожидает прибытия лицензий на бракосочетание, и просил меня, как священника, способствовать как можно скорее всеобщему счастью. В эту же минуту вошел лакей и доложил, что лицензии прибыли; я был уже одет и спустился вниз, где застал всех; у них царило такое веселье, какое может быть лишь там, где душевная чистота сочетается с достатком. Мне, впрочем, легкомысленный их смех показался несовместимым с торжественностью предстоящего обряда. Я сказал им, что в эту насыщенную таинством минуту они должны быть преисполнены серьезности, важности и высоких мыслей; я даже прочел им целых две проповеди и трактат собственного сочинения, чтобы подготовить их надлежащим образом. Но они все равно не унимались и продолжали резвиться.
Даже следуя за мной в церковь, они держали себя настолько легкомысленно, что у меня несколько раз было искушение рассердиться и повернуть назад. В церкви возникло новое затруднение, решить которое, казалось, было нелегко. Кому венчаться первым? Невеста моего сына горячо настаивала на том, чтобы уступить эту честь леди Торнхилл, вернее, будущей леди Торнхилл, та же об этом и слышать не хотела, с неменьшей горячностью утверждая, что ни за что на свете не совершит такого невежливого поступка. Спор длился довольно долгое время, причем обе стороны были одинаково упрямы и одинаково вежливы. Все это время я стоял с раскрытым требником в руках; наконец мне надоели их препирательства, и я воскликнул:
— Я вижу, никто из вас нынче не намерен венчаться, так что лучше всего возвратиться нам потихоньку домой — сегодня нам в церкви делать нечего!
Мои слова тотчас отрезвили всех. Первыми были повенчаны баронет со своей невестой, а за ними мой сын со своей прелестной возлюбленной.
Еще с утра я распорядился послать карету за своим добрым соседом Флембро и его семейством, так что, возвратившись из церкви в гостиницу, мы там застали обеих мисс Флембро. Мистер Дженкинсон подал руку старшей, сын мой Мозес повел к столу младшую; впоследствии я обнаружил, что он в самом деле неравнодушен к этой девушке, и в душе посулил дать ему свое согласие и выделить изрядную долю, как только он сам ко мне придет за тем и другим. Возле дома собрались почти все мои прихожане, которые, прослышав о моем счастье, явились меня поздравить. Среди них были и те, которые пытались силой вырвать меня из рук правосудия, за что я так резко их укорял. Я рассказал эту историю своему зятю сэру Уильяму, он вышел к ним и отчитал их с великой суровостью; увидев, впрочем, что они очень уж упали духом от жестоких его упреков, он дал каждому по полгинеи, чтобы они выпили за его здоровье и развеселились.
Затем нас позвали к изысканной трапезе, приготовленной поваром мистера Торнхилла. Что же касается его самого, то, может быть, тут будет уместно упомянуть, что нынче он проживает в качестве компаньона у одного родственника; к нему очень хорошо относятся, почти всегда сажают с собой за стол, исключая те случаи, когда и без него тесно, словом, он там свой человек. Большую часть времени он занят тем, что развлекает этого родственника, который несколько склонен к меланхолии; кроме того, он учится играть на валторне. Впрочем, старшая моя дочь до сих пор вспоминает о нем с некоторым сожалением; она даже говорила мне, — но только это великая тайна! — что, когда он исправится совсем, она, может быть, и сменит гнев на милость. Однако, к делу, — я терпеть не могу отступлений! — когда стали рассаживаться за столом, начались снова всяческие церемонии. Возник вопрос, не следует ли усадить старшую мою дочь, как замужнюю даму, выше новобрачных; но тут сын мой Джордж прекратил споры, предложив сесть как кому вздумается, то есть каждому кавалеру подле своей дамы. Предложение было встречено всеобщим одобрением, если не считать жены, которая, я видел, была чем-то недовольна, — она рассчитывала, что будет председательствовать за столом и резать жаркое для всех.
Впрочем, несмотря на это маленькое ее огорчение, все были отменно веселы. Не берусь утверждать, что мы были остроумнее обычного, но, во всяком случае, смеялись мы, как никогда, а это, в конце концов, главное. Особенно врезалась мне в память одна шутка: старик Уилмот провозгласил здоровье Мозеса, тот же смотрел в это время в другую сторону и ответил: «Благодарю вас, сударыня». На что старик, подмигнув нам всем, заметил, что он, верно, думает о своей милой. Я боялся, что обе мисс Флембро умрут со смеху! Тотчас после обеда, верный своему всегдашнему обычаю, я велел убрать стол и снова имел счастье видеть всю свою семью вокруг уютного камина. Малюток своих я посадил к себе на колени, остальные же расселись парочками. Теперь мне уже ничего не оставалось желать на этом свете — горести мои окончились, радость была несказанна. Отныне у меня одна-единственная забота: быть столь же благодарным в счастье, сколь смиренен я был в беде!
А. А. Елистратова, Английский роман эпохи Просвещения, «Наука», М. 1966, стр. 390.
Короткая пика, иначе эспонтон (франц.).
Игра слов: dry — сухой и суровый.
Этот милый… (кн. 1, 5) (лат.).
Благовонием облит нежным… (лат.).
Благоухающий мускусом (голл.).
Во всей вселенной (лат.).
Подкожная водяная болезнь (лат.).
Старинное студенческое название университета — «мать-кормилица» (лат.).
