Не ясно, как эта процессия могла повлиять на солидных избирателей, однако оппозиции она внушила опасения, и еще до полудня антифедераты наняли два других оркестра и коллективно сочинили следующие ответные стихи:
Только «против» голосуй!
Вот когда нам результаты
В день субботний огласят,
Славный Берсли будет рад,
И заткнутся федераты.
Они, кроме того, сочинили еще одну песню — «Наш Берсли, славный городок», однако совершили роковую ошибку, положив этот текст на мотив старинной песни «Забыть ли старую любовь»{106}. Песня звучала, как похоронный марш, и не исключено, что под ее действием многие избиратели предпочли более жизнелюбивых федератов. И действительно, антифедераты так никогда и не смогли уравновесить преимущество, добытое подлыми и бессовестными федератами с помощью их оркестра и нескольких сотен школьников. Шансы были на стороне федератов. Более того, мэр обратился к жителям с письмом, в котором обвинил антифедератов в недобросовестности! Это уж было чересчур! От такой наглости у антифедератов захватило дух, а дух — вещь во время избирательной компании необходимейшая. Федераты, как признал один из выдающихся их противников, «гнули свое» и держали под контролем улицы и стены домов. А когда в середине дня мистер Дик Пови пролетел над городом на воздушном шаре, украшенном цветами Федерации, стало ясно, что борьба за независимость Берсли проиграна. Однако жители Берсли — не без охотного содействия городских пивных — продолжали веселиться.
В сумерки полная седовласая дама в старомодном чепце и дорогой накидке, прихрамывая, медленно прошла по Веджвуд-стрит и через Птичий рынок в направлении Ратуши. На ее морщинистом лице было беспокойное, но в то же время весьма решительное выражение. Оживленные, озабоченные федераты и антифедераты, которые ее не знали, видели перед собой просто ковыляющую куда-то полную старую даму, а те, кто знал ее, видели перед собой просто миссис Пови и небрежно с нею здоровались, ибо женщина в ее возрасте и при ее походке выглядела довольно неуместно в самом средоточии яростных споров между противоборствующими сторонами. Однако это не полная старая дама, не миссис Пови шла вперевалочку по улице наперекор боли — это шествовало чудо.
Утром Констанцию частично вывел из строя ее ишиас, по крайней мере, настолько, что она сочла целесообразным остаться на этаже, где расположены спальные, и не спускаться в нижнюю гостиную. Поэтому Мэри разожгла камин в верхней гостиной, и Констанция устроилась у огня, а рядом в корзине расположилась Фосетт. С утра заглянула Лили Холл, полная сочувствия, но не сказавшая ничего определенного. Истина заключалась в том, что Лили утаила от Констанции предстоящий полет на воздушном шаре, который Дик Пови, с присущей ему любовью к зрелищам, при содействии известного манчестерского воздухоплавателя, каким-то образом приурочил к самому дню голосования. Это была одна из тем, которые не следовало обсуждать с пожилой дамой. Лили и сама волновалась из-за этого полета. Она должна была успеть повидаться с Диком перед стартом на футбольном поле в Бликридже, а потом ей предстояло час за часом ждать телеграммы, извещающей ее, что Дик благополучно приземлился, или что он при спуске сломал ногу, или что он погиб. У Лили был трудный день. У Констанции она просидела недолго, вид у нее был против обычного озабоченный, и она ушла, сказав, что, поскольку день сегодня не простой, она зайдет снова, только если сможет. Лили не забыла заверить Констанцию, что Федерацию на голосовании ожидает несомненный и полный разгром — это была еще одна тема, которую не рекомендовалось слишком подробно обсуждать со старой дамой, чтобы она не расстраивалась по глупости и не совершала неблагоразумных поступков.
После этого о Констанции никто не вспомнил в Берсли, где хватало своих дел и помимо разбитых ишиасом старух, заточенных между камином и диваном. У Констанции начались острые боли, что бросилось в глаза Мэри, которая засуетилась вокруг хозяйки. У Констанции был, несомненно, плохой день, один из тех дней, когда она чувствовала, что волны времени выбросили ее на мель и оставили в полном забвении. Услышав звуки Городского оркестра Берсли, она очнулась от мрачных дум, усугубленных болью. Затем ее испугали звонкие переливы детских голосов. Несмотря на ишиас, она, скривясь от боли, подошла к окну. С первого же взгляда она поняла, что голосование предстоит значительно более волнующее, чем она предполагала. Плакаты, развешенные на повозках, свидетельствовали, что, как бы то ни было, Федерация живет — и достаточно бурной жизнью, чтобы произвести могучее впечатление на зрение и слух. Крики в поддержку Федерации преобразили Площадь, которую огибала процессия — люди аплодировали и пели. Констанция ясно расслышала воинственный ритм слов «Голосуйте, голосуйте». Она возмутилась. Суматоха все не прекращалась. Через Площадь проносились автомобили, по большей части с красными плакатами. По мостовой, против обыкновения, проходили то группы, то даже колонны возбужденных прохожих, и в большинстве своем они щеголяли жетонами Федерации. Мэри, посланная за покупками, вернулась, поднялась наверх и доложила, что «от этой Федерации прямо спасу нет», что мистер Бриндли, упорный федерат, «из кожи вон лезет» и, наконец, что все до единого проявляют необычайный интерес к голосованию. По словам Мэри, вокруг Ратуши «яблоку негде упасть». Даже Мэри, совсем не бойкая и пресноватая, как заразу подцепила всеобщее оживление.
До обеда Констанция пробыла у окна и вернулась к окну после обеда. К счастью, ей не взбрело в голову посмотреть в небо, когда там в западном направлении пролетал шар Дика — она бы сразу же догадалась, что это летит Дик, и попрекам не было бы конца. План создания Федерации был столь значительным поводом для недовольства, что она сдерживалась из последних сил. Констанция не занималась политикой, не руководствовалась общими соображениями, не представляла себе орбиты планет в виде огромных эллипсов. Она не в состоянии была заметить нелепость в сохранении муниципальных границ, которые, благодаря росту округа, стали искусственными, обременительными и вредными. Она ничего не видела, кроме Берсли, а в Берсли — ничего, кроме Площади. Она знать ничего не знала, кроме того, что ее сограждане, которые некогда делали покупки в Берсли, теперь ездят в Хенбридж и что Площадь стала пустыней, на которой распоряжаются старьевщики. И есть же люди, которые хотят склониться перед Хенбриджем, которые готовы пожертвовать самим именем Берсли, чтобы ублажить этих жадных и пробивных «американцев»! Она не могла понять таких людей. Да знают ли они, что бедняжка Мария Кричлоу сидит в сумасшедшем доме из-за претензий Хенбриджа? Ах, Мария, бедняжка, о ней никто не вспомнит! Да знают ли они, что эта косвенная причина того, что ее, дочь крупнейшего торговца в Берсли, вышвыривают из дома, где она родилась? Стоя у окна и наблюдая триумф Федерации, Констанция с горечью пожалела, что много лет назад не купила дом и лавку на торгах в Мерикарпе. Будь она хозяйкой, она бы показала им, что к чему! Констанция забыла о том, что имущество, которым она владела в Берсли, было для нее источником раздражения и что она только и мечтала продать его, пусть даже с убытком.
Констанция убеждала себя, что имеет право голоса и что, будь она способна сдвинуться с места, она бы, конечно, отправилась голосовать. Она убеждала себя, что проголосовать — ее долг. И вот, поддавшись иллюзии, рожденной ее утомленными нервами, которые с каждой минутой напрягались все сильнее, она вообразила, что ишиас немного отпустил. «Если бы только я могла выйти!» — подумала она. Она бы взяла извозчика, да и любой из тянущихся в процессии автомобилей охотно подвез бы ее до Ратуши и, возможно, в виде исключения, довез бы ее назад. Но нет! Она не смела выйти на улицу. Она боялась, по-настоящему боялась, что даже кроткая Мэри ее остановит. Иначе она послала бы Мэри за кебом. А если Лили вернется в тот самый момент, когда она будет выходить из дому или возвращаться! Не следует ей выходить. И все же, как ни удивительно, ишиас отпустил. Выйти на улицу — безумие. Однако… К тому же Лили нет. Констанции было обидно, что Лили не зашла во второй раз. Лили ею пренебрегла… А она возьмет и выйдет. Отсюда до Ратуши всего четыре минуты ходу, а чувствует она себя лучше. К тому же давно не было дождей, и ветер подсушил дорожную грязь. Да, она выйдет.
Крадучись, Констанция направилась в спальную и оделась, крадучись, спустилась по лестнице и, не сказав ни слова Мэри, вышла на улицу. То был отчаянный поступок. Очутившись на улице, Констанция почувствовала, как слаба, как устала от предпринятых усилий. Боль возобновилась. На улице было все еще сыро и грязно, дул холодный ветер, небо было угрюмо. Надо бы вернуться! Надо бы признать, что безумием было затеять такое! Казалось, до Ратуши еще мили и мили, и все в гору. Однако Констанция двинулась вперед, намеренная внести свою лепту в разгром Федерации. Каждый шаг заставлял старую женщину скрежетать зубами. Она пошла через Птичий рынок, потому что, если бы она направилась через Площадь, ей бы не миновать лавки Холла, откуда ее могла заметить Лили.
