С тех пор никаких известий о Таэко не было. Приближалась середина апреля. Если верить прогнозам доктора, Таэко давно уже должна была родить, но Сатико знала, что первые роды нередко запаздывают. Пора цветения сакуры подходила к концу. До свадьбы Юкико оставалось немногим больше двух недель, и всё в Асии грустили оттого, что время бежит так быстро. Тэйноскэ и Сатико были бы рады как-нибудь по-особому отметить эти последние дни с Юкико, но жизнь всё меньше располагала к развлечениям.
После Указа от седьмого июля сорокового года в стране действовали существенные ограничения на производство и продажу предметов роскоши. В связи с этим Сатико была лишена возможности заказать для сестры новые свадебные кимоно — через магазин «Кодзутия» пришлось разыскивать подержанные. Начиная с апреля была введена карточная система на рис. В этом году Кикугоро не приехал на гастроли в Осаку. Даже ежегодное путешествие семьи в Киото на любование сакурой стояло под вопросом. Но в конце концов Макиока всё-таки решили не нарушать традицию и тринадцатого числа, в воскресенье, одевшись как можно скромнее, поехали на один день в Киото.
На этот раз они отказались от праздничного обеда в ресторане «Хётэй». Взглянув на плакучую сакуру в парке храма Хэйан, они прошлись по своим любимым местам в Саге — скорее по привычке, нежели потому, что им действительно этого хотелось. Таэко снова не было с ними. Расположившись вблизи пруда Осава, они молча съели принесённый с собою завтрак, выпили по чарке холодного сакэ и уехали домой с таким чувством, как будто ничего и не видали.
В ночь после их возвращения в Асию у Судзу родились котята. Судзу находилась уже в почтенном возрасте — ей было лет двенадцать, — и роды у неё протекали трудно. Ещё в прошлом году к ней пришлось вызвать ветеринара, который сделал ей укол, стимулирующий схватки. На сей раз она опять никак не могла самостоятельно разродиться, и Сатико снова позвала ветеринара. Только после укола Судзу с большим трудом удалось произвести на свет троих котят, которых по очереди принимали Сатико и Юкико. Не говоря друг другу ни слова, они старились помочь кошке, в надежде, что её благополучные роды послужат добрым предзнаменованием для Таэко. Время от времени Эцуко спускалась вниз, притворяясь, будто ей понадобилось в туалет, и заглядывала в комнату. «Сейчас же ступай к себе, Эттян, — прогоняли девочку мать и тётка. — Здесь тебе не место».
Около четырёх часов утра всё наконец кончилось, Сёстры вымыли ноги, переоделись в ночные кимоно и приготовились ложиться спать. В это время неожиданно раздался телефонный звонок.
Сатико в смятении взяла трубку и услышала голос О-Хару. Что случилось? Всё уже позади? Нет ещё, ответила О-Хару. Роды ужасно тяжёлые. Кой-сан мучится уже двадцать часов. Доктор говорит, что потуги очень слабые, и вводит ей какое-то средство, но, как на беду, немецкое лекарство у него кончилось, а японское почти не действует. Кой-сан кричит в голос — такие у неё боли. Со вчерашнего вечера она ничего не ела, её всё время рвёт, причём рвота какая-то странная, темно-зелёного цвета. Она плачет и говорит, что теперь уж наверное умрёт. Доктор уверен, что всё будет хорошо, но сестра боится, как бы у Кой-сан не отказало сердце. Да и вообще, добавила О-Хару, даже ей ясно, что положение серьёзное. Поэтому она и решилась, несмотря на запрет, позвонить Сатико…
После разговора с О-Хару многое для Сатико оставалось неясным, но одно она поняла со всей отчётливостью: Таэко страдает, потому что ей не могут сделать инъекцию немецкого препарата, стимулирующего схватки. Но ведь это средство можно попытаться достать. В любой клинике наверняка существует запас редких лекарств, которые приберегают для «особых» пациентов. Если как следует попросить доктора, он, возможно, не откажет… Юкико считала, что Сатико должна немедленно ехать в клинику. Сейчас не тот случай, чтобы думать о репутации семьи. Разбуженный телефонных звонком, Тэйноскэ спустился вниз. Он был полностью согласен с Юкико: Сатико должна, не теряя времени, отправиться в клинику. Кроме того, он счёл необходимым сообщить обо всём Миёси, ведь на них с Сатико лежала ответственность за благополучие Кой-сан и ребёнка.
Доктор Фунакоси, который принимал роды у Таэко, пользовался репутацией опытного специалиста и порядочного человека. Зная об этом, Сатико посоветовала сестре обратиться именно в эту клинику, однако сама она не была лично знакома с доктором. Перед выходом из дома Сатико на всякий случай захватила с собой кое-что из лекарств, которые в последнее время стали редкостью, — несколько ампул корамина, пронтозила и бетаксина.
Миёси уже был в палате. Увидев сестру, Таэко заплакала. «Как хорошо, что ты пришла, — сказала она. — Я знаю, теперь уже мне не выкарабкаться…» — и заметалась по постели. Время от времени она чувствовала позывы к тошноте, и изо рта у неё выходила какая-то непонятная тёмная кашица. Медицинская сестра объяснила Миёси, что из организма матери выходят яды. Сатико подумала, что это странное, вещество по виду похоже на первый стул новорождённого.
Не теряя времени, Сатико отправилась в кабинет доктора Фунакоси. Вручив ему визитную карточку Тэйноскэ и выложив перед ним привезённые из дома лекарства, она в исступлении заговорила:
— Доктор, мне удалось раздобыть только эти лекарства. Достать немецкое стимулирующее средство не в моих силах… Прошу вас, умоляю вас, доктор, разыщите его. Я заплачу любые деньги… Не может быть, чтобы во всех Кобэ не нашлось этого лекарства…
Сердобольный доктор сразу же сдался. У него есть этот препарат, но одна, всего одна ампула, сказал он.
Через пять минут после инъекции у Таэко начались активные схватки, и Сатико имела возможность собственными глазами убедиться в преимуществах немецкой фармакологии. Таэко отвезли на каталке в родильную палату. Сатико, Миёси и О-Хару сели на скамеечку в коридоре. Роженица дважды вскрикнула, а спустя несколько секунд из двери выбежал доктор с младенцем на руках и бросился в операционную. В течение тридцати минут после этого оттуда доносились энергичные шлепки, но долгожданного детского крика так и не последовало.
Наконец Таэко перевезли в её палату. Сатико, Миёси и О-Хару в молчаливом оцепенении стояли около неё. Из операционной по-прежнему слышались шлепки — доктор не сдавался, но всем было уже ясно, что его усилия бесполезны.
Через некоторое время в палату вошла сестра.
— Я искренне сожалею, — сказала она. — Ребёнок был жив, но задохнулся в момент родов. Мы сделали всё возможное, чтобы он начал дышать, даже ввели ему корамин, который привезла госпожа Макиока, но — увы — вернуть ребёнка к жизни не удалось. Доктор сейчас придёт. Он хочет одеть ребёнка. — Сестра взяла пакет с приданым для новорождённого, которое Таэко сшила в Ариме, и вышла.
Вскоре в дверях палаты появился доктор с мёртвым младенцем на руках.
— Мне нет и не может быть никакого оправдания, — начал он. — Всё произошло но моей вине. Ребёнок находился в неправильном положении, я потянул за ножки, но в этот момент у меня сорвалась рука — и он задохнулся. Я обещал, что всё будет благополучно, а сам допустил такой нелепый, непростительный промах! — Доктор вытер пот со лба, Сатико не могла испытывать злобу к этому человеку, открыто признавшему свою ошибку и столь мучительно переживающему её.
Доктор приблизился к постели Таэко и показал ребёнка.
— Это девочка, — сказал он. — Взгляните, какое прелестное у неё личико. На своём веку я принял немало младенцев, но такого прелестного ребёнка ещё не видел. Какой красавицей она могла бы стать!
И действительно, глядя на это белое личико, с ещё не потухшим румянцем, в обрамлении блестящих, густых волос, невозможно было сдержать возглас восхищения и скорби. Сатико, Миёси и О-Хару по очереди взяли ребёнка на руки. Таэко уже плакала навзрыд, а вместе с нею — и всё остальные.
— Да, совсем как куколка… — сквозь слёзы проговорила Сатико. Не в силах отвести взгляд от воскового, редкой красоты младенческого лица, Сатико невольно содрогнулась при мысли о том, что этого ребёнка настигло проклятие Итакуры и Окубаты.
Спустя неделю Таэко выписалась из клиники и с разрешения Тэйноскэ, который поставил ей единственное условие — чтобы она пока по возможности не показывалась на людях, — сразу же переехала жить к Миёси, в комнаты, нанятые им во втором этаже[126] одного из домов в районе Хёго.
Двадцать пятого апреля, вечером, Таэко потихоньку приехала в Асию, чтобы проститься с Юкико и всеми остальными и заодно забрать кое-какие мелкие вещи. В комнате наверху, которую она некогда занимала, теперь красовалось приданое Юкико. Ниша была уставлена свадебными подарками, полученными от родственников и знакомых из Осаки. Могло ли кому-нибудь прийти в голову, что судьба младшей сестры решится прежде, чем старшей? Таэко поспешно разобрала свои вещи, увязала нужное в узел и, посидев с близкими не более получаса, уехала.