Англичане в клетчатых штанах — умнейшая нация на свете. Люди опытные, стреляные воробьи! Они никогда не лезут в драку и всегда получают самую большую долю. Если двое затеяли войну, они стоят в сторонке с корабликами на море, держат руки в карманах и высчитывают, на чьей стороне им больше перепадет. Натравливают одного из дерущихся на его противника и при этом приговаривают, пусть, если будет в том нужда, он к ним обращается, и тогда будет его верх, ведь кто ж им, англичанам, равен? В особенности на море, потому что самый большой в мире флот — это английский флот… Затем, когда колесо фортуны повернется и та сторона, которую они поддержали, начинает брать верх, а значит, от ее противника можно будет получить еще больше, — шлют они весточку этому противнику, обещают ему то же самое, дескать, если нужно, так они готовы прийти на помощь со своим флотом, который самый большой в мире… Все это устраивается, ясное дело, в полной тайне, но так, чтобы об этом знал весь свет, дабы держать весь свет в страхе… Поняла? Это называется — чужими руками жар загребать… До сих пор англичане делали все, что могли, чтобы ослабить турка. Теперь, когда славяне слишком круто обошлись с турком на Балканах и он потерпел полное поражение, англичане вдруг начали улыбаться побитому, стали ему делать «у-тю-тю», ссужать его деньгами — и вот результат: тянут дорогу на Багдад и этим, кроме того что открывают себе путь в Индию, получают свободу рук в Персии, и теперь им не нужно объединяться с «нами», как они объединялись, когда делили Персию пополам — одна половина принадлежала им, другая — «нам»…[208] Ежели англичанин охладеет к «нам», то и француз охладеет, и так или иначе развалится вся затея с двумя «тройками», одна против другой: мы с французом и англичанином с одной стороны, против Франца-Йойсефа с Вильгельмом и Виктором-Имонуелом с другой стороны, и как только это все развалится, кто же будет настолько умен, чтобы предсказать — кто против кого?.. Но ты спросишь: а какое это все имеет ко мне отношение? Ко мне-то это отношения не имеет, а вот к турку — имеет. Я боюсь, что мне не дадут ухватить для него коврижки у него же, в его собственном доме то есть, — тогда, не дай Бог, пропадет весь мой план со всеми золотыми комбинациями, которые я для него разработал. Турок не станет шпегелировать и потеряет миллиарды, которые мог бы заработать, и, главное, уже можно не рассчитывать на мир, на настоящий мир, о котором я думаю, на тот мир, о котором пророчествовал Исайя, — дело дрянь! Это уже пахнет настоящей войной, перед которой трепещет весь свет и которая будет всем нам стоить немалых денег… Ты что думаешь — зря, что ли, француз продлил срок военной службы с двух до трех лет? Правду сказать, французики таки бунтуют[209], не хотят мучиться. Но кто ж их слушает?..
Короче, дорогая моя супруга, мне коломитно. Мы, я и Хаскл Котик, всю неделю копались в географических картах. Все отыскивали: где расположен этот самый Багдад? Где эта Персия? И как далеко оттуда до Индии? Мы хотели как следует разобраться, что за подлость зарыта в этом тайном договоре между англичанином и турком? Конец этому был такой, что мы чуть не разругались, и могли ведь преизрядно разругаться. Он, Хаскл Котик то есть, хочет мне доказать, что все как раз наоборот, что это очень хорошо, раз англичанин с турком теперь заодно. Что же тут хорошего? Говорит он: «Хорошо то, что для немцев эта железная дорога — настоящая пощечина, из-за которой, — говорит он, — начнутся бодания. И коль скоро, — говорит он, — немцы с англичанами бодаются, для турка, — говорит он, — в этом величайшее благо». Говорю я ему: «Прощенья просим за такое благо. Бодаться — пускай бодаются здесь, — говорю я, — по сю сторону Дарданелл, а не там, у турка дома». Он улыбается и говорит мне: «Господин хороший! Какая вам разница?» Отвечаю я ему его же словами: «Господин хороший! Чем же я виноват, что вы понимаете в политике столько же, сколько гой — в „Хошен мишпет“?..»[210] Он уже немного сердится и говорит мне: «Ну если вы понимаете больше, в таком случае расскажите мне, может быть, я тоже пойму?..» Я продолжаю и, чтобы он понял, объясняю: «К примеру, допустим, двое ухватили друг друга за кушаки и дерутся, так пусть лучше уж дерутся за дверью, а не у меня, — говорю я, — в доме». Все ему разжевываю, кто — что… Он на меня уставился и кричит: «Знаете, что я вам скажу, реб Менахем-Мендл! Сдается мне, что вы знать не знаете, что здесь творится». Говорю я: «Почему это я знать не знаю, что здесь творится?» Говорит он: «Потому что не понимаете». Говорю я: «Почему это я не понимаю?» — «Потому что вы — осел…» Я захотел было поставить его на место, дескать, сами вы — изрядный осел. Но сдержался: пусть уж на этот раз я ему спущу. На что мне ссора с человеком, которому ведомы все мои тайны? Как говорит твоя мама: «С евреем хорошо кугл кушать…»[211] Я только ему сказал: «Знаете что, реб Хаскл? Вы, ей-богу, славный человек. Только давайте, — говорю я, — не будем больше говорить о политике. Давайте о чем вам угодно, только не о политике!..» — «Почему бы и нет, — говорит он, — вы меня убедили. До нынешнего дня Бог уберег меня от политики, верно, убережет и впредь…» И мы снова стали добрыми друзьями и разговорились-таки снова о турке, и снова о балканцах, и снова о «важных персонах», и об англичанах с их договорами, и обо всем прочем, что сейчас делается в мире, как у них, так и у нас самих, у нашего брата, у евреев то есть. Но поскольку у меня сейчас нет времени: нужно еще сбегать на почту, а оттуда в редакцию посмотреть самые свежие телеграммы из Токио, говорят, что японский микадо тяжело заболел, — буду краток. Если на то будет воля Божья, в следующем письме напишу обо всем гораздо подробней. Дал бы только Бог здоровья и счастья. Поцелуй детей, чтобы они были здоровы, передай привет теще, чтобы она была здорова, и всем членам семьи, каждому в отдельности, с наилучшими пожеланиями
от меня, твоего супруга
Менахем-Мендла
Главное забыл. Слава Богу, с моим посланцем у меня тоже все сладилось. Я уже нашел стоящего человека, которого надеюсь использовать для дел с султаном. Указал мне на него опять-таки он, Хаскл Котик то есть. По его описанию, этот человек — как раз то, что нужно. Во-первых, дескать, он тот, о ком сказано «пред царями будет стоять он»[212], человек, образованный во многих науках, и хороший политик. Во-вторых, дескать, человек высокой честности, а это для меня самое главное. Наконец, он — пламенный сионист. А человек с огоньком, кто бы он ни был, годится в дело. Кроме того, дескать, он знает языки, все семьдесят языков[213]. А еще он пламенный оратор, буквально жжет глаголом! И не на одном языке он разговаривает, а на нескольких сразу. Начинать-то он, дескать, начинает по-человечески, на нашем языке, на еврейском то есть. Но сразу же перескакивает на русский, от русского бросается к польскому, с польского поворачивает на немецкий, а с немецкого перепрыгивает в английский, а заканчивать-то, дескать, заканчивает всегда на святом языке или вовсе на языке «Таргум Онкелос»[214]. На мое «счастье», нужно было такому случиться, что сейчас его как раз нет в Варшаве. Он в Америке, в Америку уехал. Дескать, объезжает страну Колумба. Хочет сделать из тамошних евреев сионистов. Пустая трата времени. Он должен был меня спросить, так я бы его отговорил от этого путешествия. В американских евреях я разбираюсь лучше всех. Им так же не хватает Сиона, как тебе — зубной боли. Они будут бить в ладоши и кричать «браво», устраивать ему приемы (там это называется «ресепшенис»[215]), пить его здоровье (там это называется «произносить „шпиц“»[216]) и все, что пожелаешь! Но едва он сядет на корабль и еще даже не успеет отъехать от берегов Нейорка[217], как о нем уже забудут со всеми его речами о Сионе и побегут устраивать «ресепшенис» и произносить новые «шпицы» в честь того, кто говорит против Сиона… Такая страна! Недаром можно услышать от каждого педлера[218]: «Америчка-воровка, ох уж этот мне Колумб!..»
Вышеподписавшийся
(№ 114, 30.05.1913)
12. Шейна-Шейндл из Касриловки — своему мужу Менахем-Мендлу в Варшаву.
Письмо пятое
Пер. В. Дымшиц
Моему дорогому супругу, мудрому, именитому наставнику нашему господину Менахем-Мендлу, да сияет светоч его!
Во-первых, сообщаю тебе, что мы все, слава Богу, пребываем в добром здравии. Дай Бог, чтобы вести от тебя к нам были не хуже.
Во-вторых, пишу тебе, дорогой мой супруг, о том, что если на человека свалится беда, то, как говорит мама: «В дверь и в ворота, в закрытое окно и в щель в ставнях…» Ты, конечно, догадался, кого я имею в виду. Я имею в виду именно что нашего Шаю-Довида, свата Шарогродских, и то несчастие, которое с ними случилось! А кто виноват, как не Шая-Довид со своей дурной головой и со своими умными советами. Как говорит мама: «Если суждено получить по шее, так от своих…» Послушай, что он устроил!
