Вышеподписавшийся
(№ 114, 30.05.1913)
12. Шейна-Шейндл из Касриловки — своему мужу Менахем-Мендлу в Варшаву.
Письмо пятое
Пер. В. Дымшиц
Моему дорогому супругу, мудрому, именитому наставнику нашему господину Менахем-Мендлу, да сияет светоч его!
Во-первых, сообщаю тебе, что мы все, слава Богу, пребываем в добром здравии. Дай Бог, чтобы вести от тебя к нам были не хуже.
Во-вторых, пишу тебе, дорогой мой супруг, о том, что если на человека свалится беда, то, как говорит мама: «В дверь и в ворота, в закрытое окно и в щель в ставнях…» Ты, конечно, догадался, кого я имею в виду. Я имею в виду именно что нашего Шаю-Довида, свата Шарогродских, и то несчастие, которое с ними случилось! А кто виноват, как не Шая-Довид со своей дурной головой и со своими умными советами. Как говорит мама: «Если суждено получить по шее, так от своих…» Послушай, что он устроил!
Шарогродские возвращаются из Петербурга «с одним кнутовищем»[219], ничего не добившись и изрядно потратившись, но он, Шая-Довид то есть, не падает духом и дает им новый совет, поскольку выдворить-то их из деревни выдворил, собственно говоря, урядник, а не мужики. Напротив, мужики горой стояли за то, чтобы к Шарогродским не цеплялись… «Бо Янкель, — говорили они, — добрый чоловик, а йохо жинка ще добрийше», то есть Йенкл Шарогродский — хороший человек, а его жена — Хана-Мирл — еще лучше… Вот те раз, хоть бы мне от ее доброты перепало. Еще в прошлом году, когда они приезжали к нам на праздники, Хана-Мирл разодралась со старшей невесткой Шаи-Довида, Этл-Бейлой, так, что вся улица сбежалась. И из-за чего, думаешь, они разодрались? Из-за чего-то путного? Я-то знаю из-за чего, из-за книжки. Мальчики Ханы-Мирл привезли из деревни какую-то книжку на идише, то ли сказки, то ли роман, черт его знает, а мальчики Этл-Бейлы ее ухватили и принялись читать по очереди, и читали эту книжку до тех пор, пока деревенские не спохватились: уже пора уезжать, а где книжка? — Кто книжка? Что книжка? Нет никакой книжки! Начали разбираться, начали ругаться, кто последний держал книжку? Книжка-книжка! Слово за слово, трах-бах, едва растащили!.. Не буду утверждать, может быть, Хана-Мирл не так уж и виновата по сравнению с Этл-Бейлой и ее сыночками, которые, ты бы только на них взглянул, такие «я тебе дам», каждую субботу вечером устраивают какие-то заседания, прямо треятер разыгрывают, такие важные, хоть стой, хоть падай! Ты думаешь, Мендл, что наша Касриловка осталась такой же Касриловкой, как прежде? Ты бы ее ни за что не узнал, если бы приехал! Как говорит мама: «В Писании сказано, восстанет поколение, в котором отцы не узнают детей, а дети — отцов…»
В общем, мужики заступились за Шарогродских, чтобы тех не высылали, они, дескать, ничего против этих евреев не имеют, и сход даже вынес соответствующий приговор[220] и отослал его губернатору. Но помогло это, как мертвому — припарки, пиши пропало!.. Тут-то и дал Шая-Довид Шарогродским умный совет, такой бы совет всем моим врагам! Такая уж у человека природа, спрашивают его, не спрашивают, любит давать советы. В первое время, когда ты был в Америке и от тебя, не нынче будь помянуто, не было писем, он, Шая-Довид то есть, напал на моего папу, да покоится он в мире, и принялся ему нашептывать — папа-то был еще жив, — дескать, он, папа то есть, должен получить выписку у здешнего раввина, который нас венчал, и послать эту выписку с моим брачным контрактом[221], который я получила от тебя, раввинам в Америку на тот случай, если к ним придет молодой человек, которого зовут Менахем-Мендл, и захочет поставить хупу, чтобы они знали, что этот молодой человек женат и его нельзя венчать… Мама, вероятно, услышала, как он, Шая-Довид то есть, секретничает с папой, разобрала несколько слов: «Менахем-Мендл»… «Америка»… «венчанье»… — и говорит ему, Шае-Довиду то есть: «Скажите мне, прошу вас, на что вам ломать себе голову из-за моих детей? Кому они мешают? Кому свет застят?..» Хочет он, Шая-Довид то есть, ответить, что он вовсе не собирается никому вредить, не дай Бог, и не о своем благе печется, напротив, у него, дескать, и в мыслях не было никого, кроме меня и моих детей. Она, мама то есть, благодарит его опять за его доброту и снова спрашивает о том же самом, пусть он ей ответит: кому ее дети навредили? Чей огород потоптали? Кому они мешают? И кому застят свет?.. Просит он, Шая-Довид то есть, смилостивится над ним, пусть она, дескать, забудет все, что он говорил, как будто он вообще ничего не говорил и даже ничего такого не думал! Куда там, маму не одурачишь, детям детей закажешь с ней связываться! Вот такой он, Шая-Довид, человек! С виду, кажется, неплохой, совсем неплохой, готов за других в огонь и в воду, но зануда, надоеда, любитель давать советы!
В общем, в чем же состоял совет, который он дал своим сватам? Совет-то был вот какой: разнесся слух, и в газетах об этом пишут, что выселение евреев из деревень в конце концов остановят, да только что с того? Это будет хорошо для тех, которых еще не выселили, — и кончено дело! Коли так, говорит он, Шая-Довид то есть, следует прикинуться ничего не знающими и как можно быстрей пробраться обратно в деревню, а там первое время прятаться от урядника, от мужиков-то прятаться им не надо, и так до тех пор, пока не выйдет закон, что выселение прекращено, и тогда они, Шарогродские то есть, смогут показаться и уряднику. С другой стороны, урядник станет ведь утверждать, что он их сам выгонял? Так на этот случай тоже есть совет: подмазать… Большое дело, урядник! Что он, губернатор, что ли?
В общем, они не стали возражать — раз сват советует! — и потихоньку уехали в деревню, не все, только отец, Енкл Шарогродский то есть, с двумя зятьями, Мотлом и Меером, потому что, если бы все сразу поехали, вся компания, это бы слишком бросалось в глаза. В деревню они приехали крадучись, ночью и тишком пробрались в свой дом, свет, конечно, зажигать побоялись, чтобы, не дай Бог, никто не увидел, что в доме светло, и хотели было лечь спать, но в доме было, верно, холодно как в псарне, и они решили так: растопим печь — пойдет дым из трубы, а тут как раз урядник, заметит он дым из трубы, подумает: в чем дело?.. Взяли они жаровню — уж не знаю, в чью голову пришла эта мысль? — насыпали угля, развели огонек и стали греться. И, как следует согревшись, заснули, а как только заснули, так сразу угорели — и привет…
Можешь себе представить, Мендл, что тут у нас до сих пор творится. Весь город вне себя! Кипит как в котле! Как ты думаешь, когда мы об этом узнали? Только сегодня утром. Как раз из твоей газеты. Я только удивляюсь, почему в своем последнем письме ты мне ничего не написал об этой истории. Турок тебе, верно, больше свояк, чем родня моего папы?
В общем, узнали мы обо всем из твоей газеты, и о том, как нашли всех троих, то есть Енкла Шарогродского с его зятьями, около жаровни уже мертвыми, и о том, как их привезли в Дубно, и о том, какие у них были похороны. Все Дубно пришло! Рыдания, пишут в газете, стояли такие, каких не упомнят со времен Кишинева…[222] Но что с того? Хана-Мирл, бедняжка, чуть с ума не сошла. Рвалась в Дубно, ее не пустили. А он сам, Шая-Довид то есть, краше в гроб кладут: кой черт, дескать, понес его давать советы? Не может в себя прийти, ему теперь досталась изрядная ноша — вдова с целой кучей сирот. И поделом, не имей такой подлой привычки давать советы!..
С другой стороны, он, может быть, не так уж и виноват, почем знать, кабы не он, Шая-Довид то есть, так, возможно, был бы другой какой случай? Вот ведь Хана-Мирл сама рассказывала, что с ее мужем случилось в прошлом году. Он, ее Енкл то есть, с зятьями ехал из Дубно к себе в деревню, у них с собой была пара сотен рублей, так вот, по дорогое на них напали мужики, связали им руки-ноги и хотели убить, а тут как раз проезжали с колокольчиком[223], так они чудом спаслись и вознесли гоймл[224]. Поди знай, что они сами себя погубят этой жаровней! Как говорит мама: «В Писании сказано, всем в Хошана-Раба[225] предначертано свыше, какой смертью, с позволения сказать, кому умереть…»
Не сердись, Менахем-Мендл, я так расстроена этим несчастием, что больше ни о чем не могу тебе сегодня писать, хотя мне бы нужно было тебе написать еще обо многом! Рука не может взяться за перо, и ничего у меня не выходит. Не только я, мы все тут потеряли голову так, как тебе желает всего доброго и всяческого счастья твоя воистину преданная тебе жена
Шейна-Шейндл
Дорогой мой супруг! Не хотел бы ты там подбодрить своих, потому что они что-то заснули?.. Верно, они уже подустали высылать мне сотню в месяц за твою писанину, которую ты для них пишешь? Удивительно, как это они не устали выпускать каждый день свежую газету? Чтобы Бог мне так помог, как я прежде знала, что будет, как говорит мама: «Брать деньги никогда не приедается, отдавать деньги приедается быстро…» Уж она как скажет, так всем твоим тамошним можно закрыться и не открываться!..
