Уилсон долго не мог заснуть в эту ночь, а когда наконец задремал, ему приснилось, что он совершил преступление; он проснулся, все еще ощущая гнет своей вины. Спускаясь к завтраку, он задержался у двери Гарриса. Оттуда не было слышно ни звука. Он постучал, но никто не ответил. Он приоткрыл дверь и кое-как разглядел сквозь серую сетку влажную постель Гарриса.
— Вы не спите? — тихо спросил он.
— В чем дело, старина?
— Извините меня за вчерашнее.
— Это я виноват, старина. Лихорадка одолела. Меня лихорадило еще с вечера. Вот нервы и расходились.
— Нет, это я виноват. Вы совершенно правы. Это было «В в».
— Мы решим это жребием, старина.
— Я вечером зайду.
— Вот и отлично.
Но после завтрака мысли его были отвлечены от Гарриса другими заботами. По дороге в контору он зашел к начальнику полиции и, выходя, столкнулся со Скоби.
— Здравствуйте, — сказал Скоби, — что вы тут делаете?
— Заходил к начальнику полиции за пропуском. Тут у вас требуют столько пропусков! Мне понадобился на вход в порт.
— Когда же вы к нам зайдете, Уилсон?
— Боюсь показаться навязчивым, сэр.
— Глупости. Луизе приятно будет опять поболтать с вами о книгах. Сам-то я их не читаю.
— Наверно, у вас времени не хватает.
— Ну, в такой стране, как эта, времени хоть отбавляй, — сказал Скоби. — Просто я не очень-то люблю читать. Зайдем на минутку ко мне в кабинет, я позвоню Луизе. Она вам будет рада. Вы бы иногда приглашали ее погулять. Ей нужно побольше двигаться.
— С удовольствием, — сказал Уилсон и тут же покраснел; к счастью, в комнате было полутемно.
Он огляделся: так вот он, кабинет Скоби. Он осматривал его, как генерал осматривает поле сражения, хотя ему трудно было представить себе Скоби врагом. Скоби откинулся в кресле, чтобы набрать номер, и ржавые наручники на стене звякнули.
— Вы свободны сегодня вечером?
Заметив, что Скоби его разглядывает, Уилсон поборол свою рассеянность: эти покрасневшие глаза чуть-чуть навыкате смотрели на него испытующе.
— Не понимаю, что вас сюда занесло, — сказал Скоби. — Такие, как вы, сюда не ездят.
— Да вот так иногда плывешь по течению… — солгал Уилсон.
— Со мной этого не бывает, — сказал Скоби. — Я все предусматриваю заранее. Как видите, даже для других.
Скоби заговорил в трубку. Его голос сразу изменился, словно он играл роль — роль, которая требовала нежности и терпения и разыгрывалась так часто, что рот произносил привычные слова, а глаза оставались пустыми.
— Вот и отлично. Значит, договорились, — сказал Скоби, кладя трубку.
— Это вы чудно придумали, — отозвался Уилсон.
— У меня все поначалу идет хорошо, — сказал Скоби. — Пойдите погуляйте с ней, а к вашему возвращению я приготовлю чего-нибудь выпить. Оставайтесь с нами ужинать, — добавил он с какой-то настойчивостью. — Мы будем вам очень рады.
Когда Уилсон ушел, Скоби заглянул к начальнику полиции.
— Я шел было к вам, сэр, но встретил Уилсона, — сказал он.
— Ах, Уилсона. Он заходил ко мне потолковать о капитане одного из их парусников.
— Понятно.
Жалюзи на окнах были опущены, и утреннее солнце не проникало в кабинет. Появился сержант с папкой, и в открытую дверь ворвался запах обезьянника. С утра парило, и уже в половине девятого все тело было мокрым от пота.
— Он сказал, что заходил к вам насчет пропуска, — заметил Скоби.
— Ах, да, — сказал начальник полиции, — и за этим тоже. — Он подложил под кисть руки промокашку, чтобы та впитывала пот, пока он пишет. — Да, он говорил что-то и насчет пропуска, Скоби.
Уже стемнело, когда Луиза и Уилсон снова пересекли мост через реку и вернулись в город. Фары полицейского грузовика освещали открытую дверь дома, и какие-то фигуры сновали взад и вперед со всякой кладью.
— Что случилось? — вскрикнула Луиза и пустилась бегом по улице.
Уилсон, тяжело дыша, побежал за ней. Из дома вышел Али, неся на голове жестяную ванну, складной стул и сверток, увязанный в старое полотенце.
— Что тут происходит, Али?
— Хозяин едет в поход, — сказал Али, и его зубы весело блеснули при свете фар.
В гостиной сидел Скоби с бокалом в руке.
— Хорошо, что вы вернулись, — сказал он. — Я уж решил было оставить записку.
Уилсон увидел начатую записку. Скоби вырвал листок из блокнота и успел набросать несколько строк своим размашистым неровным почерком.
— Господи, что случилось, Генри?
— Я должен ехать в Бамбу.
— А разве нельзя подождать до четверга и поехать поездом?
— Нет.
— Можно мне поехать с тобой?
— В другой раз. Извини, дорогая. Мне придется взять с собой Али и оставить тебе мальчика.
— Что же все-таки стряслось?
— С молодым Пембертоном случилось несчастье.
— Серьезное?
— Да.
— Он такой болван! Оставить его там окружным комиссаром было чистое безумие.
Скоби допил свое виски и сказал:
— Извините, Уилсон. Хозяйничайте сами. Достаньте со льда бутылку содовой. Слуги заняты сборами.
— Ты надолго, дорогой?
— Если повезет, вернусь послезавтра. А что, если тебе это время побыть у миссис Галифакс?
— Мне и здесь хорошо.
— Я бы взял мальчика и оставил тебе Али, но мальчик не умеет готовить.
— Тебе будет лучше с Али, дорогой. Совсем как в прежние времена, до того, как я сюда приехала.
— Пожалуй, я пойду, сэр, — сказал Уилсон. — Простите, что я так задержал миссис Скоби.
— Что вы, я ничуть не беспокоился. Отец Ранк шел мимо и сказал, что вы укрылись от дождя в старом форте. Правильно сделали. Он промок до костей. Ему бы тоже следовало переждать дождь — в его возрасте приступ лихорадки совсем ни к чему.
— Разрешите долить вам, сэр? И я пойду.
— Генри никогда больше одного не пьет.
— На этот раз, пожалуй, выпью. Не уходите, Уилсон. Побудьте еще немножко с Луизой. А я допью и поеду. Спать сегодня не придется.
— Почему не может поехать кто-нибудь помоложе? Тебе это совсем не по возрасту, Тикки. Трястись в машине целую ночь! Отчего было не послать Фрезера?
— Начальник просил поехать меня. Тут нужны осторожность и такт — молодому человеку нельзя такого дела доверить. — Он допил виски и невесело отвел глаза под пристальным взглядом Уилсона. — Ну, мне пора.
— Никогда не прощу этого Пембертону…
— Не говори глупостей, дорогая, — оборвал жену Скоби. — Мы бы очень многое прощали, если бы знали все обстоятельства дела. — Он нехотя улыбнулся Уилсону. — Полицейский, который всегда знает обстоятельства дела, обязан быть самым снисходительным человеком на свете.
— Жаль, что я ничем не могу быть полезен вам, сэр.
— Можете. Оставайтесь и выпейте еще рюмочку с Луизой, развлеките ее. Ей не часто удается поговорить о книжках.
Уилсон заметил, как она поджала губы при слове «книжки» и как передернулся Скоби, когда она назвала его Тикки; Уилсон впервые в жизни понял, как близкие люди мучаются сами и мучают друг друга. Глупо, что мы боимся одиночества.
— До свиданья, дорогая.
— До свиданья, Тикки.
— Поухаживай за Уилсоном. Не забывай ему подливать. И не хандри.
Когда она поцеловала Скоби, Уилсон стоял у двери со стаканом в руке; он вспомнил старый форт на горе и вкус губной помады. Ее рот хранил след его поцелуя ровно полтора часа. Он не чувствовал ревности — только досаду человека, который пробует писать письмо на влажном листе бумаги и видит, как расползаются буквы.
Стоя рядом, они глядели, как Скоби пересекает улицу, направляясь к грузовику. Он выпил больше, чем обычно, и, может быть, поэтому споткнулся.
— Надо было им послать кого-нибудь помоложе, — сказал Уилсон.
— Об этом они не заботятся. Начальник доверяет ему одному. — Они смотрели, как Скоби с трудом взбирается в машину. — Он подручный с самого рождения, — продолжала она с тоской. — Вол, который тащит воз.
Черный полицейский за рулем завел мотор и включил скорость, не отпустив тормоза.
— Даже хорошего шофера не могут ему дать! — сказала она. — Хороший шофер, наверно, повезет Фрезера и компанию на танцы. — Подпрыгивая и покачиваясь, грузовик выехал со двора. — Так-то, Уилсон, — сказала Луиза.
Она взяла со стола записку, которую писал Скоби, и прочитала вслух:
— «Дорогая, я должен ехать в Бамбу. Не говори пока никому. Случилась ужасная вещь. Бедняга Пембертон…» Бедняга Пембертон! — повторила она со злостью.
— Кто такой Пембертон?
— Щенок лет двадцати пяти. Прыщавый хвастунишка, Был помощником окружного комиссара в Бамбе, а когда Баттеруорт заболел, остался там на его месте. Даже ребенку было ясно, что беды тут не миновать. А когда беда случилась, отдуваться приходится Генри… и трястись всю ночь в машине…
