Фрэнсис Фицджеральд - Последний магнат

– Что там у тебя такого неотложного? – спросил он приветливо.

Актер заговорил не раньше, чем закрылась дверь за мисс Дулан.

– Монро, мне к тебе позарез нужно, – сказал он. – Я спекся.

– Спекся? – сказал Стар. – А ты читал в последнем номере «Вэрайети»? Твоя картина до сих пор идет у Рокси, и в Чикаго за прошлую неделю дала тридцать семь тысяч.

– И это больней всего. В этом трагедия. К моим услугам все, чего ни пожелаю, и все теперь – псу под хвост.

– Да ты объясни толком.

– Между Эстер и мной все кончено. И навсегда.

– Поругались?

– Ох, нет – хуже, и говорить об этом нестерпимо. У меня мозг оцепенел. Брожу как сумасшедший. Роль веду как во сне.

– Я не замечал, – сказал Стар. – Во вчерашних кадрах ты был бесподобен.

– Вот, вот. Это лишний раз показывает, что в чужую душу не заглянешь.

– И неужели вы с Эстер разойдетесь?

– Этим кончится, наверно. Да. Этого не миновать.

– Но в чем у вас дело? – нетерпеливо спросил Стар. – Что она – вошла без стука?

– Да нет, третьи тут не замешаны. Причина только во мне. Я – спекся.

Стар внезапно понял.

– Откуда у тебя вдруг такая уверенность?

– Не вдруг – уже полтора месяца.

– Это воображение твое, – сказал Стар. – У врача был?

Актер кивнул.

– Я уже все испробовал. Даже с отчаяния съездил… в заведение Клэрис.

Но совершенно впустую. Мне полная гибель.

«А не переадресовать ли его к Брейди?» – толкал Стара некий иронический бесенок. Ведь всеми вопросами актерской рекламы ведает Брейди. Только какая уж это реклама… Стар на секунду отвернулся, погасил усмешку.

– Я уже был у Пата Брейди, – сказал актер, точно угадав его мысль. – Он насоветовал мне кучу липовых средств, я их все перепробовал, и все зря. За обедом мне стыдно поднять глаза на Эстер. Она молодчина, отнеслась чутко, но я горю от стыда. Круглосуточно сгораю от стыда. «Дождливый день» принес в Де-Мойне тысяч, наверно, двадцать пять, в Сент-Луисе побил все рекорды сбора, а в Канзас-Сити дал двадцать семь тысяч. Я засыпан сейчас письмами поклонниц, а сам боюсь вечером ехать домой, боюсь ложиться в постель…

Стара начали уже слегка томить эти жалобы. Стар хотел было пригласить актера на коктейль, но теперь приглашение явно отпадало. Что бедняге коктейль и рекордный сбор от картины, когда с ним такое. Стар мысленно представил, как актер бродит от гостя к гостю с бокалом в руке и с камнем на сердце.

– И вот я пришел к тебе, Монро. Я не помню ситуации, из которой ты не нашел бы выхода. Я подумал: даже если скажет застрелиться – все равно иду к Монро.

На столе у Стара пискнул зуммер; он включил диктограф и услышал голос мисс Дулан:

– Истекло пять минут, мистер Стар.

– Виноват, – сказал Стар. – Мне понадобится еще минута-две.

– Пятьсот учениц колонной пришли из школы к моему дому, – безрадостно сказал актер, – а я только стоял и смотрел на них из-за портьеры. Так и не решился к ним выйти.

– Да ты садись, – сказал Стар. – Обсудим без спешки.

В приемной уже десять минут ждали двое участников совещания – Уайли Уайт и Джейн Мелони. О Джейн, сухонькой, светловолосенькой, пятидесятилетней, можно было услышать пятьдесят разнородных мнений – полный голливудский ассортимент оценок: «сентиментальная дура», «лучший сюжетист Голливуда», «заслуженная ветеранка», «халтурщица старая», «другой такой умницы нет на студии», «самый ловкий плагиатор во всем кинобизнесе». И вдобавок, уж конечно, такие пестрые эпитеты, как нимфоманка «любому и каждому», старая дева, лесбиянка и верная жена. Старой девой Джейн не была, но повадки у нее были стародевичьи, как у большинства женщин, собственным трудом пробивших себе дорогу. У нее была язва желудка, а годовой оклад ее превышал сто тысяч. Можно было бы написать ученый трактат о том, «стоила» ли она этих денег, или еще больших, или же ни гроша не стоила. Ценность ее заключалась в таких простых, ординарных достоинствах, как то, что она была женщина и легко ко всему применялась, быстро соображала и заслуживала доверия, понимала дело и не страдала самовлюбленностью. Она была очень дружна с Минной, и за протекшие годы Стару удалось подавить в себе антипатию к Джейн, доходившую до физического отвращения.

Джейн и Уайли сидели молча – изредка лишь обмениваясь словом с мисс Дулан. То и дело звонил Рейнмунд, помощник продюсера, ждавший у себя вместе с Джоном Брока, режиссером. Наконец, минут через десять, Стар нажал кнопку, и мисс Дулан призвала Рейнмунда и режиссера; одновременно из кабинета вышел Стар, дружески держа актера под руку. Актер был уже так взвинчен, что стоило Уайту спросить, как у него дела, и он тут же раскрыл рот, вознамерясь излить душу при всем народе.

– Ох, дела ужасные, – начал актер, но Стар резко перебил его:

– Ровно ничего ужасного. Иди и работай роль, как я сказал…

– Спасибо тебе, Монро. Джейн Мелони, сжав губы, поглядела вслед актеру.

– Кто-то с него одеяло на себя перетянул? – спросила она, имея в виду известный актерский прием отвлекать на себя внимание публики.

– Простите, что заставил ждать, – сказал Стар. – Прошу в кабинет.

Был уже полдень, а совещанию Стар отводил ровно час времени. Не меньше (прервать такое совещание мог только режиссер, у которого застопорились съемки); но, как правило, и не больше, ибо каждые восемь дней компания должна выпускать кинопостановку, по сложности и стоимости не уступающую «Мираклю» Рейнгардта.7

Лет пять назад, бывало, Стар мог проработать запойно всю ночь над одним фильмом. Но теперь это случалось реже: после такого запоя он несколько дней чувствовал себя разбитым. Переходя же с проблемы на проблему, он всякий раз испытывал прилив энергии. И как некоторые умеют просыпаться в назначенное себе время, так Стар умел завести себя ровно на час неотрывной работы.

В собравшуюся на совещание группу входили, помимо сценаристов, Рейнмунд – один из самых приближенных к Стару помощников продюсера, и Джон Брока – режиссер фильма.

Брока с виду был воплощением умельца: крупнотелый, без нервов, спокойно-решительный, располагающий людей к себе. Он был невежествен, и Стар частенько ловил его на повторении одних и тех же сцен; во всех его фильмах присутствовала сцена с молодой богатой девушкой – тот же ход действия, те же движения. В комнату вбегает целая свора собак и прыгает вокруг девушки. Потом та идет в конюшню и треплет жеребца по крупу. Объяснить это пристрастие режиссера можно было бы, не прибегая к фрейдизму; вероятнее всего, как-то в унылую минуту юности Брока увидел в щель забора прелестную девушку с собаками и лошадьми. Это навсегда отпечаталось у него в мозгу эталоном романтики и шика.

Рейнмунд был красивый молодой ловчила с неплохим образованием. От природы он не лишен был характера, но уродливая должность «надсмотрщика» вынуждала его ежедневно кривить душой в мыслях и поступках. И человек выработался из него дрянной. В тридцать лет он не обладал ни одним из благородных качеств, которыми американцев – как христиан, так и евреев – учат восхищаться. Но картины он выпускал в срок и не стеснялся подчеркивать свое почти непристойное обожание Стара, чем и сумел, видимо, пустить Стару пыль в обычно зоркие глаза. Стар любил его – считал разносторонне пригодным работником.

Уайли Уайт, разумеется, в любой стране был бы распознан как интеллектуал низшего разряда. Он был парень культурный, говорливый, вместе и простецкий и не без тонкости, слегка шальной, слегка угрюмый. Зависть к Стару выказывалась у него лишь промельками и обмолвками и была смешана с восхищением, даже привязанностью.

– До начала съемок по этому сценарию осталось две недели, считая от субботы, – сказал Стар. – Сам по себе сценарий сносен – стал теперь намного лучше.

Рейнмунд и оба сценариста переглянулись, как бы поздравляя друг друга.

– Одно вот только, – задумчиво продолжал Стар. – Я не вижу, зачем вообще делать эту картину, и решил положить сценарий на полку.

Минута пораженного молчания, – затем ропот протеста, ошарашенные переспросы.

– Я не виню вас, – сказал Стар. – Просто в сценарии не оказалось того, что – я считал – окажется. – Он помолчал, глядя опечаленно на Рейнмунда. – А жаль, пьеса-то хорошая. Мы за нее пятьдесят тысяч уплатили.

– А чем плох сценарий? – грубовато спросил Брока.

– Вряд ли стоит вдаваться в подробности, – сказал Стар.

Рейнмунд с Уайтом оба думали о том, как эта новость отразится на их профессиональной репутации. За Рейнмундом в этом году числились уже два фильма, но Уайту нужно было снова выдвигаться – нужно было, чтобы сценарий прошел и в титрах значилась его фамилия.

Небольшие глазки Джейн Мелони пристально смотрели на Стара из запавших, как у черепа, глазниц.

– Все же поясни как-то свое решение, Монро, – сказал Рейнмунд. – Оно ведь крепко по нас бьет.

– Просто-напросто я не стал бы занимать в этой картине, скажем, Маргарет Саллавэн, – ответил Стар. – Или Рональда Колмена. Я бы им не посоветовал играть в ней…