— Может быть, вернусь через полчаса, а может быть, и нет, — упрямился Кэшель.
— Вот что, — предложил Медлит. — Довольно нам ссориться. У меня явилась охота погулять с вами.
— Ваша хитрость слишком прозрачна, — отрезал Кэшель. — Лучше выпустите меня и запритесь изнутри. Я не выйду за ограду парка. Не бойтесь, я не останусь ночевать на деревне, старый ворчун. Если вы не выпустите меня, я брошу вас в огонь.
— Порядочный человек должен прежде всего исполнять свои обязанности, — настаивал Меллиш. — Вспомните свои обязанности по отношению к лорду.
— Отойдете вы от двери или прикажете толкнуть вас? — вспылил Кэшель, покраснев от гнева.
Меллиш отошел в сторону, сел за стол и, опустив голову на руки, стал печально вздыхать.
— Лучше быть собакой, чем тренером. Завидная доля проживать целыми неделями наедине с чертовым боксером. Лучше провалиться в преисподнюю.
Кэшель, взбешенный всем происшедшим, вышел из дому. Он старался еще больше распалить свой гнев, чтобы заглушить укоры совести за обиду, нанесенную ни в чем не повинному старику. В таком настроении пробрался к замку и в продолжение получаса всматривался в его частью освещенные, частью темные окна, все время стараясь делать много движений, чтобы не простудиться. Наконец часы на одной из замковых башенок пробили положенный час. Кэшелю, привыкшему к хриплому бою городских старых часов, этот мелодичный звон показался нисходящим с небес. Он вернулся домой и застал своего тренера перед дверями виллы, беспокойно глядевшего в темноту, покуривая свою старую трубку. Кэшель обратился к нему со словами примирения и стал укладываться спать, занятый своими думами.
Мисс Кэру сидела на скамье у пруда, находившегося в парке, и кидала камешки в воду, следя за убегавшими и пересекавшимися кругами на тихой поверхности воды. Алиса, которая старалась с первых дней своего пребывания у Лидии выказать все свои достоинства, устроилась неподалеку и рисовала замок. Группы сосен амфитеатром окружали их. Но деревья не подходили к самому пруду, оставив свободной довольно широкую полосу земли, усыпанную крупным гравием, среди которого Лидия выбирала свои камешки.
Среди лесной тишины Лидии послышались чьи-то шаги. Она обернулась и увидела Кэшеля Байрона, остановившегося за спиной Алисы и, по-видимому, с любопытством разглядывавшего ее рисунок. Он был одет так же, как и в прошлый раз, когда она познакомилась с ним, только на руках его были светлые перчатки, а на шее красный галстук. Алиса с высокомерным удивлением посматривала на него через плечо. Но он, ничуть не смущаясь ее неприветливыми взглядами, продолжал стоять, не замечая своей навязчивости; тогда Алиса бросила взгляд в сторону Лидии и, уверившись, что та еще здесь, сухо поздоровалась с мистером Байроном и вновь принялась за карандаш.
— Странное здание, — проговорил он после некоторого молчания, указывая на замок. — От него несет какой-то китайщиной, не правда ли?
— Но он считается очень изящным по стилю, — ответила Алиса.
— Что нам за дело до того, каким его считают? — возразил Кэшель. — Важно то, каков замок на самом деле.
— Это дело вкуса, — очень холодно ответила Алиса.
В это время Кэшель должен был обернуться на приветствие Лидии. Сконфуженный, он поспешил к скамье, на которой она сидела.
— Здравствуйте, мисс Кэру. Я не видел вас, пока вы не окликнули меня, — смущенно проговорил он.
Она спокойным взглядом смотрела на Кэшеля, а он терзался тем, что до ее слуха донеслись непочтительные слова о замке. Желая исправить дело, он начал:
— Отсюда прекрасный вид на замок. Мы только что Говорили с мисс Гофф об этом.
— Да? Вы находите? — лукаво спросила Лидия.
— Конечно. Это прекрасное место. С этим нельзя не согласиться.
— Почему-то принято хвалить замок передо мной и высмеивать его перед другими. Разве вы не сказали только что: что нам за дело до того, каким его считают?
Кэшель растерялся от этой улики и не сразу нашел слова для ответа. Но скоро глаза его засветились внутренней улыбкой, и он с чистосердечной откровенностью сказал:
— Извольте, я объясню вам это. Для картины и вообще для всякого постороннего он немного нелеп. Но тому, кто знает, что вы живете в нем, этот замок представляется совсем другим. Вот что я хотел сказать — верьте моему слову.
Лидия улыбнулась, но он не видел этой улыбки, так как принужден был смотреть сверху вниз на сидевшую девушку, а пряди ее выбившихся волос сверкающим в солнечных лучах золотым нимбом закрывали от него ее лицо. Кэшель любовался этим прекрасным препятствием, но вместе с тем досадовал на него. Ему хотелось увидать выражение ее лица. Он поколебался несколько секунд, затем опустился на землю рядом с Лидией, но с таким нерешительным выражением, будто садился в горячую ванну.
— Разрешите мне сесть сюда, — робко проговорил он. — Трудно говорить, совсем не видя вас.
Она кивнула головой и снова бросила два камешка в воду. Они оба молча следили за всколыхнувшими поверхность пруда кругами, внимательно вглядываясь в поднявшуюся рябь; она — с таким видом, будто в них она находила неисчерпаемый предмет для размышлений, он — точно всецело поглощенный каким-то невиданным зрелищем.
Через несколько минут она произнесла:
— Думали ли вы когда-нибудь о том, что такое волнообразное движение?
— Нет, — с недоумением ответил Кэшель.
— Я очарована искренностью вашего признания, мистер Байрон. Ученые теперь все свели к волнообразному движению. Свет, звук, ощущение — все это только волнообразное движение или преломления его. Вот, — продолжала она, бросив еще два камня в воду и указывая на появившиеся переплетающиеся круги, — синие звезды и очарование звучного аккорда — только это. Но я не могу понять этого своим бедным умом и реально представить себе эту картину. И сомневаюсь, чтобы сотни ученых физиков, так уверенно говорящих в своих книгах о волнообразном движении, лучше меня представляли себе его.
— Конечно нет. Они не представляют себе этого и наполовину так хорошо, как вы, — с нежностью сказал Кэшель, отвечая по своему разумению на малоприятные для него слова Лидии.
— Но, может быть, этот предмет вам не интересен? — спросила она, повернувшись к нему.
— Что вы, наоборот, ужасно интересен, — с жаром сказал Кэшель из желания быть как можно любезнее со своей собеседницей.
— Я не могу сказать того же о себе. Мне говорили, что вы ученый, мистер Байрон. Каков ваш любимый предмет? Впрочем, на это трудно ответить, не правда ли? Так скажите мне вообще, чем вы занимаетесь?
Алиса удвоила внимание.
Кэшель сурово посмотрел на Лидию и густо покраснел.
— Я профессор, — проговорил он.
— Профессор чего? Я не спрашиваю, где вы профессор, потому что получила бы в ответ только название высшего учебного заведения, и это ничего не сказало бы мне.
— Я профессор наук, — тихо сказал Кэшель, рассматривая свой левый кулак, которым он водил в воздухе перед собой, и косясь на свое согнутое колено, так, будто это было лицо какого-то враждебного ему человека.
— Физических или гуманитарных наук? — настаивала Лидия.
— Физических, — ответил Кэшель. — Но в них гораздо больше духовного, чем обыкновенно думают.
— Несомненно, — серьезно проговорила Лидия. — Хоть я и не имею достаточных познаний в физике, я все же могу оценить правду ваших слов. Быть может, даже всякое знание, которое в основе не покоится на физических науках, есть полное незнание. Я много читала по естественным наукам, и у меня часто являлось желание самой заняться опытами, устроить у себя лабораторию и даже взять в руки скальпель. Ведь, чтобы проникнуть в науку, надо практически работать над ней. Согласны ли вы с этим?
Кэшель решительно посмотрел на нее:
— Вы вполне правы. Вы можете стать очень дельным любителем, если немного поупражняетесь, — сказал он.
— Нет, меня на это не хватит. Все те люди, которые думают, будто они становятся умнее и ученее от чтения книг, только обманывают себя. Черпать науку из одних книжек так же бесполезно, как учиться мудрости у пословиц. Легко следить за стройным развитием уже созданной аргументации, но зато как трудно собрать и понять факты, на которых она выросла! Популярные сочинения по физике преподносят нам так блестяще и гладко отделанные цепи логических рассуждений, что всякий с большим наслаждением пробегает их мыслью от начала до конца. Но от всего этого остается лишь смутное воспоминание об умственном удовольствии, доставленном ими, и никакого следа положительного знания.
— О, я хотел бы уметь говорить так! — воскликнул Кэшель. — Вы говорите, как книга!
— Боже мой, да ведь это ужасно! — ответила Лидия. — Извините меня за это. Хотите руководить мною, если я серьезно примусь за научную работу?
