сбросил бремя — вот тогда затанцую и снова брошусь в бой!»
Ёко отложила журнал в сторону. Вид у неё был отсутствующий. «Интересно, куда та ваза подевалась?»
Он никогда не видел, чтобы его жена выглядела такой покорной.
«Какой наивной я была тогда!»
Муж покраснел. «Это так. Но только нужно твёрдо отдавать себе отчёт в том, что, если ты борешься с другим классом или встаёшь на его сторону и борешься со своим, тебе как личности приходит конец!»
Происходило странное. Девушка в рассказе была так красива и обжигающе свежа. Муж никогда не думал, что его жена может быть такой.
А этот горбатый, бледный уродец — откуда вдруг в нём такая адская сила?
[1925]
Он играл в шашки с монахом из горного храма.
— Что случилось? Ты сам не свой, ничего у тебя не получается.
— Когда наступают холода, я жухну, словно травинка, всё у меня из рук валится.
Он был совершенно подавлен, не мог даже взглянуть на своего соперника.
Вот и прошлым вечером он и она разговаривали в заброшенном флигеле гостиницы, разговаривали под шорох стремительно опадающих листьев.
— Каждый год, когда начинают мёрзнуть ноги, я хочу обзавестись семьёй. Только о том и мечтаю.
— С тех пор, как похолодало, мне стало казаться, что я тебя не стою. Ни одной женщины не стою. Я думаю об этом всё больше и больше.
Теперь они уже перестали понимать друг друга. Поэтому он добавил: «Когда зима близко, мне хочется молиться. Но это не от покорности, а от слабости. Я думаю: вот бы жить одним богом, и тогда я был бы счастлив тем, что просто ем свой рис. Мне хватило бы одной плошки».
На самом-то деле они каждый день заказывали себе шикарные блюда, чересчур шикарные. Но они не могли оставить эту гостиницу на горячих источниках. Если бы всё шло, как им хотелось, они бы сняли на лето тот дом, которого она лишилась несколько лет назад. Но полгода назад они сбежали именно сюда, скрылись здесь. Уж так получилось. Хозяин полюбившейся им когда-то гостиницы, не говоря ни слова, отвёл им комнату во флигеле. Денег у них не было, уехать было нельзя. За это время постоялец забыл, что такое надежда, и стал фаталистом.
— Ну что, сгоняем ещё одну партию? Я разведу огонь.
Когда он уже подумал, что в этот раз наверняка выиграет, монах бесцеремонно продвинул шашку в самый угол доски. Этот манёвр хорошо удавался деревенскому монаху, нужно было всегда быть начеку. Постояльцу вдруг стало неинтересно, азарт покинул его.
— Пока спал, ничего не придумал против моего приёмчика? В этом ходе заключена судьба!
Но его противник только беспомощно уронил шашку на с гол. Монах расхохотался.
— Ну кто же так играет? Прежде чем в атаку идти, надо руку набить.
Шашки монаха ворвались в неприятельский лагерь. Конец близился, монах был беспощаден. И тут вдруг погас свет. Монах заохал: «Ой-ой-ой! Напугал! Ты превзошёл самого основателя! Ну и силища у тебя, куда основателю до тебя! Оставил меня в дураках! Ох, страшно мне, ох, страшно!»
В полной темноте монах поднялся, чтобы пойти за свечой.
Это маленькое происшествие впервые заставило постояльца рассмеяться.
Присловья вроде «Пока спал, ничего не придумал?» или «Ну кто же так играет?» были обычными для их сражений. Они перекочевали из легенды об основателе храма, легенды, которую рассказал ему монах.
Этот храм был построен в то время, когда сёгунами были Токугава. Основателем храма был некий самурай. Его сын страдал слабоумием. Местный князь издевался над ним. Самурай зарубил его, убил своего сына и покинул пределы княжества. Когда он скрывался в горах возле этих самых горячих источников, ему привиделся сон: он сидел под расположенным поблизости водопадом и медитировал. Тут появился сын князя и одним ударом меча — наискось от левого плеча — рассёк самурая надвое. Самурай проснулся в холодном поту. «Какой странный сон!» — подумал он. Во-первых, он никогда и не думал сидеть под водопадом. Во-вторых, совсем не в его натуре было спокойно сидеть и ждать смерти от отточенного клинка. Ну не мог он, он, который гордился своим умением сражаться на мечах (хотя его способы ведения боя и отличались от того, чему учили в его княжестве), позволить какому-то молокососу рассечь себя одним ударом, даже если этот удар и застал его врасплох. Однако именно потому, что сон его был столь далёк от действительности, самурая одолело беспокойство. А может, это судьба? Если считать, что рождение сына-идиота было предначертанием судьбы, почему бы не посчитать за таковое и собственную смерть у водопада? Может, во сне ему и открылась судьба? Может, это был вещий сон?
Вот так весьма странным образом и получилось, что этот сон приковал мысли самурая к водопаду. «Хорошо, — подумал он, — теперь я сражусь со своей судьбой. Посмотрим, чья возьмёт».
И теперь самурай стал каждый день ходить к водопаду. Подставив тело под его струи, он затем важно восседал на скале и каждый день видел сны наяву. Ему продолжал грезиться матовый клинок, рассекающий его надвое. Нужно было хоть как-то уклониться от него. Нужно было отвести его от плеча и направить клинок в скалу. Целый месяц самурай готовился к этому, и вот, наконец, меч лишь скользнул по плечу и ударился о камень. Самурай заплясал от радости.
Само собой разумеется, что наяву случилось то же самое, что и во сне. Даже когда княжеский сын вызывал на поединок своего заклятого врага, даже когда он обзывал его скотиной, самурай спокойно сидел с прямой спиной и медитировал — его не существовало. Он растворился в грохоте водопада. Глаза его были плотно закрыты. Но он всё равно увидел матовый клинок. Враг обрушил на него меч, но он ударился о скалу. Сын князя поранил себе руку. Самурай открыл глаза.
— Ну кто же так делает! Полагаешь, что раз научился махать мечом, ты можешь победить богов неба и земли? Я набрался у них сил, чтобы отвести твой меч. Я набрался у них сил — вот и отвёл меч судьбы на самую малость.
После того, как монах рассказал эту историю, он частенько с задором повторял «Ну кто же так делает!», и живот его колыхался от смеха.
Монах принёс свечу. Но его гость сказал, что пора уходить. Поставив свечу внутрь бумажного фонарика, монах проводил его до главных ворот храма. Луна обдавала их холодным сиянием. Ни на горе, ни в долине не
