лошадей лучшей репутацией.
Автобус спустился с гор на тёмную привокзальную площадь. Девочку познабливало, ноги плохо слушались её. Она прижалась к матери. «Постой здесь, — сказала мать и бросилась к водителю. — Дочка говорит, что вы ей нравитесь. Я прошу вас, я вас просто умоляю. Завтра она окажется в руках мужчин, которых она в своей жизни никогда не видела. И ведь любая девушка из любого города, если бы она проехала на вашем автобусе такой путь, сочла бы…».
На рассвете водитель покинул дешёвенькую гостиницу и бравым солдатским шагом пересёк площадь. За ним семенили мать с дочерью. Большой красный автобус с фиолетовым флажком дожидался пассажиров с первого поезда.
Дочь села в автобус первой. Сжав губы, она поглаживала чёрную кожу водительского сиденья. Спасаясь от утреннего холода, мать засунула руки в рукава.
«Ну что, возвращаемся обратно… Дочка ревёт, мать бранится. Совсем не то, что я думал. Взять-то я её возьму. Но только до весны. Скоро холода настанут, жалко её. Но как тепло станет, на этом конец».
Первый поезд оставил на площади трёх пассажиров.
Водитель поправил сиденье. Дочь смотрела на тёплую прямую спину. Осенний утренний холодок обтекал плечи.
Автобус догнал повозку. Она съехала на обочину.
— Спасибо!
Телега.
— Спасибо!
Лошадь.
— Спасибо!
— Спасибо!
— Спасибо!
Наполнив своими благодарностями всю шестидесятикилометровую горную трассу, водитель вернулся в порт на южной оконечности полуострова.
Хурма в этом году уродилась на славу. Осень в горах была прекрасна.
[1925]
Дует-дует ветерок,
Осень прогоняет.
Так напевала маленькая школьница, возвращаясь по горной дороге домой.
Листья на лаковом дереве уже покраснели. Окна во втором этаже обшарпанной столовой открыты, как летом. Поэтому с дороги были видны спины рабочих, которые сосредоточенно играли во что-то на деньги. На веранде сидел на корточках почтальон — он силился заправить большой палец в рваную калошу. Почтальон ждал, когда женщина, которой он доставил посылку, выйдет обратно.
— На тебе ведь то самое кимоно, что в посылке было?
— То самое.
— А я как раз подумал — отчего это тебе никак осеннюю одежду не пришлют.
— Перестань. Не притворяйся, будто ты всё обо мне знаешь.
Женщина была в новом кимоно, которое минуту назад она достала из плотного пакета.
— Это потому, что я читаю все письма, которые тебе приходят. И все письма, которые ты отправляешь.
— А ты думаешь, что в моих письмах написано то, что на самом деле есть? При моих занятиях это ни к чему.
— А вот в моём деле врать ни к чему.
— Ладно, есть мне письмо?
— Нету.
— И без марки письма нету?
— Говорю — нет.
— Что ты на меня так смотришь? Ты на мне столько денег уберёг! Будь ты министром, ты бы состряпал закон, что любовные письма марки не требуют. Только ты не министр. И пишешь мне письма такие противные, точно тянучка тухлая. А потом несёшь их мне, потому что ты почтальон. Плати-ка штраф. За что не клеишь марок. А то у меня мелочи совсем нет.
— Да ты потише, потише.
— Замолчу, когда денег дашь.
«Делать нечего», — почтальон достал из кармана серебряную монетку и бросил её на пол. Потом подтянул к себе за ремень кожаную сумку и поднялся.
Игрок, на котором была одна рубашка, скатился вниз по лестнице. Его нос и глаза были такими, какие Бог мог сотворить только в момент полного забытья, когда смертельно устал от своей работы над человеком. Он строго сказал: «Я слышал, как по полу покатилась монетка. Дай-ка её мне, сестричка. За тобой должок».
— Не дам. Это мне на конфеты.
Женщина быстро нагнулась и спрятала монету под широким поясом кимоно.
Девочка вприпрыжку гнала перед собой металлический обруч. Он звенел по-осеннему.
Дочь углежога направлялась в долину с корзиной угля за спиной. На плече она несла ветку боярышника. Ягоды были чудесными — красные кораллы среди зелёных листьев. С корзиной и веткой девочка шла в деревню, чтобы отблагодарить доктора.
— Думаешь, одного угля хватит? — спросила она своего занемогшего отца.
— Скажи ему: кроме угля у нас всё равно ничего нет.
— Если бы это был уголь, который выжег ты… А то ведь эта сделала я, я стесняюсь. Может, подождём, когда ты выздоровеешь?
— Ну, нарви у кого-нибудь в горах хурмы.
— Хорошо.
Однако прежде чем девочка успела залезть в чужой сад, они вышла к рисовому полю. Огненные ягоды на меже заставили её забыть про хурму. Она потянулась к ветке. Та послушно склонилась. Потом девочка обеими руками пригнула ветку к земле. Вдруг ветка с треском обломилась, девочка упала на спину. Потом весело заспешила в деревню, бросая ягоды себе в рот. Она набила оскомину, язык стал шершавым. Ей повстречались школьницы, возвращавшиеся домой.
— Дай мне!
— Дай мне!
С молчаливой улыбкой девочка протянула им ветку с ягодами. Школьниц было пять или шесть. Каждая сорвала по красной грозди.
Девочка дошла до деревни. На веранде столовой стояла женщина.
— Какие красивые ягоды! Кому ты их несёшь, девочка?
— Доктору.
— А, это вы присылали за ним паланкин. Да ведь твои ягоды краснее моих тянучек! Дай-ка мне одну!
Девочка протянула всю ветку и отдёрнула руку.
— Можно взять?
— Можно.
— Всю ветку?
— Берите.
Новое шёлковое кимоно женщины поразило девочку до глубины души. Она покраснела и заспешила к доктору. Но ещё больше была поражена женщина — гроздья были намного больше её ладони. Она отправила одну ягодку в рот. Ягода была холодной и сочной — совсем как в её деревне. Только матери, которая прислала кимоно, не было с ней рядом.
Девочка вприпрыжку гнала перед собой металлический обруч. Он звенел по-осеннему.
Женщина достала из-за пояса серебряную монетку, завернула её в бумагу и стала терпеливо поджидать ту минуту, когда девочка станет возвращаться домой.
Дует-дует ветерок,
Осень прогоняет.
Так напевала маленькая школьница, возвращаясь по горной дороге домой.
[1925]
1. Дневник мужа
Этой ночью я стал мужчиной.
Обнял жену — стало мягко.
Мама моя тоже была мягкой.
Слёзы текут, говорю:
«Стань хорошей мамой,
Стань хорошей мамой».
Если б знал я её…
2. Болезнь мужа
Стало тепло, скоро ласточки прилетят. Лепестки магнолии из соседского сада перелетали через забор и ложились на землю маленькими белыми лодочками. За стеклянной дверью жена протирала тело своего мужа ваткой, смоченной спиртом. Он настолько исхудал, что катышки грязи от ночного пота
