— Надоело? Затосковал?
Нуку очнулся от своих мыслей. Неизвестно откуда рядом появился капитан второго ранга Якоб. Из-за постоянного воя ветра Нуку не услышал его шагов. Он повернулся к командиру, но при скудном освещении едва смог разглядеть его лицо.
— Затосковал? Это вы, товарищ командир, напрасно. Может, через несколько лет, а сейчас вряд ли. Три дня похода, тем более в таком темпе. Когда тут тосковать?
— Вечером, — подсказал командир. — Когда остаешься наедине с собой, когда освобождаешься от всех дневных забот и начинаешь задавать себе всякие вопросы.
— Откуда вы знаете, что я задаю себе вопросы?
— Незачем скрывать это. За прошедшие три дня я немного узнал тебя. Ты, выражаясь языком современной психологии, слишком замкнут. Иногда слишком мнителен и придирчив. В каждой фразе ищешь скрытые намеки, а потом, стиснув зубы, с отрешенным взглядом, обдумываешь все заново. Не сердись, но мой скромный жизненный опыт подсказывает, что ты ведешь один и тот же диалог, точнее, прокручиваешь его в своей памяти, как на магнитофонной ленте, возвращаешься к отдельным эпизодам разговора и упрекаешь себя: на эти слова надо было ответить по-другому, а вот здесь лучше бы промолчать и еще раз подумать… Вот таким ты мне кажешься…
— Так оно и есть, — торопливо согласился Нуку. — У вас отлично развита интуиция.
— Скорее опыт, — сказал командир. — Ты не первый с таким характером, кого я встретил. А если у тебя было уже девять подчиненных, действовавших почти одинаково, то, будь уверен, и десятый не станет исключением из общего правила.
— Это интересно, а что еще более важно, логично. Говорю вам это не из лести.
— А лесть мне была бы неприятна.
— Ветер снова усиливается, — заметил Нуку. — Странное какое-то лето. И все же ответьте мне на один вопрос: как, если это не секрет, проходило становление тех девяти, которые по складу характера и темпераменту были похожи на меня?
Якоб добродушно рассмеялся и положил ему руку на плечо!
— Ну как оно могло проходить? Оно длилось, пока не закончилась адаптация. Также задавали себе вопросы, также отвечали на них, пока не поняли главного: слишком важное дело мы здесь делаем, чтобы еще копаться в собственных душах. На корабле принято так: говори человеку открыто то, что хочешь ему сказать. Хочешь упрекнуть его в чем-то, сделай это сразу, а если будешь ждать удобного случая или общего собрания, то твой шаг поймут по-другому.
— Значит, собрания проходят недостаточно боевито?
— А ты думаешь в этом и заключается боевитость? Высказать в лицо то, что вынашиваешь в себе целый месяц? У собрания есть дела поважнее.
— Интересная мысль, — сказал Нуку.
— Стараемся, чтобы так было на деле. Ты сам сможешь в этом убедиться. Это не мое изобретение. Я все уже видел и все пережил. И результаты имел возможность сравнивать… Лет семь назад в бригаду для прохождения службы прибыл один очень жесткий товарищ, капитан первого ранга Строе, если ты его знаешь.
— Семь лет назад я только поступил в Морской институт.
— Ах да, откуда тебе его знать? Ну, хорошо. Пришел он к нам с какими-то странными взглядами на воинскую дисциплину. С людьми разговаривал грубо, унижал их в присутствии подчиненных, взыскания раздавал налево и направо. Ты даже не представляешь, как быстро изменились отношения на кораблях. Одни решили, что так и надо поступать. Другие подражали начальнику, чтобы доставить ему удовольствие или чтобы выслужиться перед ним, что-то вроде. «Видите, я стараюсь быть таким же требовательным, как вы…» Всюду слышались грубые окрики, упреки, ругательства. Аресты на гауптвахту стали нормой. Так продолжалось, пока один военный мастер из торпедной мастерской однажды вечером не напился и не заявил во всеуслышание, что он «покажет этому капитану первого ранга». Военного мастера судили судом чести и уволили в запас. Но о происшедшем узнали наверху. Из Министерства национальной обороны, из Высшего политического совета, к нам приехал политработник, чтобы выяснить, чем руководствовался осужденный и уволенный военный мастер, каковы причины его проступка. Чтобы разобраться во всем детально, полковник не ограничился беседой с военным мастером, а поговорил с десятками людей. Он изучил обстановку в гарнизоне, подсчитал, сколько за последние месяцы было наложено арестов, узнал, что матросов, совершивших нарушения по службе, стригли наголо. Нашел матроса, которого четыре месяца подряд лишали увольнений в город. Все это кое о чем говорило. И хотя дела в целом в бригаде шли нормально, методы, которыми насаждалась дисциплина, не имели ничего общего с нашими принципами. Полковник во всем разобрался и подготовил пространный доклад, подкрепив его рапортами и заявлениями лиц, с которыми беседовал. Вскоре вышеупомянутый капитан первого ранга был уволен в запас.
— Значит, правда все же восторжествовала.
— Восторжествовала, но какой ценой! Сколько незаслуженно обиженных потеряли веру в себя и в командиров? Сколько командиров уверовали в свою непогрешимость? А разве можно сбрасывать со счетов, что уволенный капитан первого ранга был прекрасно подготовлен в профессиональном отношении?
— Если бы он был хорошим специалистом, так бы не поступал.
— Я подчеркиваю, тот офицер был прекрасно подготовлен в профессиональном отношении. Хорошо разбирался в тактике, обладал, как принято говорить, профессиональным чутьем, умел находить наиболее оптимальные решения в трудных ситуациях. Но в нашем деле недостаточно быть хорошим специалистом. Надо еще иметь душу…
Нуку вспомнил, с какой твердостью Якоб при первой встрече сказал ему: «Держи личный состав в руках». Он видел, как скрупулезно хронометрировал командир тренировки подчиненных по выполнению учебно-боевых задач, как приказывал им повторить упражнения, несмотря на усталость. А сейчас вдруг пустился в рассуждения о гуманности…
— Вы правы, призывая к гуманности, к заботе о человеке, его душе и так далее, однако иногда…
— Слишком суров с экипажем — ты это хочешь сказать? Я не суров, а требователен. А требовательность и гуманность не исключают друг друга, наоборот, обучая человека умению воевать, бороться, ты заботишься о нем. Наша профессия обязывает нас воспитывать хороших защитников родины. В бою жизнь человека иногда зависит от нескольких секунд. Выиграешь эти несколько секунд — выиграешь жизнь, а если упустишь их — потеряешь жизнь. Допустить подобное я не могу.
— По-вашему, между требовательностью и гуманностью можно поставить знак равенства.
— Ставь без опаски. По крайней мере, в нашей профессии. В армии и на флоте дела обстоят именно так. Мы отвечаем за жизнь людей, поэтому должны учить их действовать умело, заботиться о том, чтобы исключить все, что может этому помешать. Кто не понимает этого, тот глубоко заблуждается. Когда речь идет о такой жизненно важной задаче, как защита родины, не может быть компромиссов. Так что не надо считать плохим человеком командира, который заставляет солдат бежать с полной выкладкой несколько километров. Он их тренирует, а не мучает.
— Так-то оно так, — сказал Нуку, — только солдаты не всегда это понимают.
— Если не понимают, значит, виноват командир, что не смог им этого объяснить.
— В этих условиях трудно заставить солдат любить себя…
— Вот мы и подошли к тому самому тесту, который мне когда-то очень нравился! — победоносно воскликнул Якоб. — Нарисуем портрет командира, любимого солдатами или матросами. Давай порассуждаем: это что, человек по натуре мягкий, склонный идти на уступки?
— Нет, не думаю, — нерешительно сказал Нуку.
— Конечно нет. Требовательность необходима. Нужен личный пример. Я слышал десятки рассказов о командирах, и каждый раз в памяти всплывала одна и та же фраза: «Строгий, но справедливый. Душу вымотает, но о нас заботится» — и так далее. — Он закурил и оперся о стульчик справа от румпеля. Рядом, на пулеметной площадке, кашлянул вахтенный матрос. — Кто там? — спросил Якоб.
— Капрал Вишою, товарищ командир.
— Как себя чувствуешь?
— Привык, товарищ командир. В первый день было тяжело, а сейчас даже признаков морской болезни нет.
— Мне будет жаль, когда ты закончишь службу, Вишою. Я бы хотел, чтобы у меня в экипаже все матросы были такие, как ты.
— Спасибо, товарищ командир. И мне будет тяжело расставаться с кораблем, с экипажем, с вами…
— Ну, смотри в оба! — Якоб повернулся к Нуку: — Не многовато ли теории на сегодня? В такие ночи, когда стоишь на якоре, всегда чувствуешь потребность поразмыслить. Ну, иди спать. Кто тебя меняет?
— Старший лейтенант Стере. Он вообще еще не ложился спать, читает.
— У него привычка такая. Видимо, не любит, когда его будят через час после того, как он уснет. Очень хороший и восприимчивый товарищ.
