Вряд ли какая платочница и раз была на море.
Так зато козушке-то нашей чести что! В Крыму уже чин чином спроводили на корабль. А с корабля коза выше коровы в поле.
Проводили, уняли мостки да и покатили несчастных.
Сегодня Стамбул, назавтра тебе вид ещё почудней.
А там и сам Марсель...
Всё про всё лишь третинка снесла долгое странствие в духотище трюмов, набитых битком.
За козами смотрели – не всякая мать смотрит так за своими детишками. Всё одно проку пшик. В самой скорой скорости шерсть козы решилась всех тех плюсов, заради чего её и везли.
Не ужилась, не приняла наша козушка и Англию, и Южную Америку.
Разборчивая, умница. Всё на стороне не по ней.
Да что его кивать на заграницу?
Уже в наши дни недавно вот совсем, переправили партию коз на Кавказ.
Чего уж лучше? Юг! Живи не хочу!
И не захотела!
Юг она любит. Да только нашенский. Уральский. Щедрый на свирепые морозы и зной.
Козушка наша чувствует себя как дома только дома.
Вот про что я услыхала от Цветочки.
Отворила мне Цветочка глаза.
Заворожила меня история.
Заворожила и сама Цветочка.
Заворожила и поверх меры подивила.
Бабака я на слово скорая. Не по мне топтаться вокруг да около. Напрямки и полосни:
– Как-тось ты не по-столичански речи лепишь. Не обижайся, и словом и манерами не городская ты будешь. Выговорка у тебя вроде как наша... Иль, можь, подыгрываешь мне?
Смеется:
– Ворона соловью не подпоёт.
– Какая ж ты ворона? – согневилась я. – Не сплетай чего лишнего... А всё ж в интерес вбежать...Ты всё вот подпускаешь: наша козушка, юг наш уральский... Ты так говоришь, вровняшку ты нашенская откуда из Надеждинки иль из Черкасс.
– Тёть Нюр, – пала мне к груди, – да как же мне ещё прикажете говорить, если мои родители-удивители в Полтавке! Это в нашем же, в Саракташском, районе. Выше туда по Большому Ику... В Полтавке я народилась, выросла. В МГУ прорвалась с боями неместного значения. Всего на месяцок расслабилась после вступительных баталий, потеряла бдительность, и я уже в плену. Замужем за столичанином.
– О! – вознесла я палец. – Вона какие мы оренбургские! На сами на Воробьёвы горы взлезла. Слаще тебя благоверный никого во всей Московушке не сыскал! Ай да оренбургские! Ай да оренбургские! Вот так мы! Вот так мы!!
Русский что увидит, то и сделает.
Как-то я с Мишей – это внучок, назвали так в честь дедушки, Михаила моего, – пошла это я с Мишей на станцию встречать Веру.
Пришли. Поджидаем рабочий поезд.
А вокруг хорошо-то как!
На небе ни хмуринки. Погодушка вкрай раскружилась.
Солнечный март играючи ломал зиме рога, доил крыши. Озоровато гнал с весёлых нагорков сердитые ручьи.
Увидал мой Миша утку в канаве с талой водой, насмерть переполошился. Заходился это выгнать утку из лужи.
Взахлёб сорочит:
– Бабаль! Она ж простудится! У неё ангинка будет!
Посмеиваюсь я на те его слова и в печали смотрю на станцию...
Строил сам Миша... Крепостно, на крестьянскую руку сделал. Постарела-то что, а жива...
Перехватило у меня дыхание. Дай ещё минуту, ударилась бы в слёзы (всегда оно так, как только здесь окажусь).
Да тут вывернулся из-за дома поезд. Высыпал, как горох из мешка, народ и убежал.
Стою перебираю глазами приезжих.
– Баушка, а баушка, – показывает калякуша, – та вон тётенька не наша.
– Знамо... Слава Богу, что за бабкой не забыл свою мать в лицо.
– Бабаля! Да ты не споняла меня! – всплеснул мой бесогон ручками. – Да она ну совсема из чужого места!
– А что, грамотейка, у неё на лбу прочитал?
– Прочитал... Раз нету такого платка, как на мне, как на тебе.
На мне была серая толстая, жирная пуховка. В такую же по самые глаза запрятала и Мишу.
Раньше я как-то не присматривалась, кто там что носит на голове. А тут таким открытием было для меня, что правдоречивый пузырик своих, оренбургских, отличал по пуховым платкам!
А верно-таки подметил. Добрую долю года женщины у нас в платках да не в абы каких.
Первый, на?больший козырь платка – рисунок вязки. Узор. Пока никто не сыскал два платка с одинаковым узором. Да и не сыщет. Потому как всякий, какой хочешь узор – желанное дитя женской фантазии. А какой матери всхочется, чтоб все дети были на одну личность?
И потом, чего ж его выкамаривать, мастачить одно и то же? Это ж и глазу нудно, и душе тошно. А с другого боку забеги, так вовсе пустое всё то. Богом-то мы не обижены. У каждой и во сне не тают перед глазами, просятся на спицы новые узоры один другого казистей. Дюжину жизней изживи, а не выгонишь, не сработаешь всё.
Напротив. С летами свежих узоров бо?леет. На что навкруге ни положи глаз, видишь узор.
Окна в зиму стынут?
И всяк раз мороз негаданную картинку за милую душу подаёт на стекле. Поспевай только спицами снимать готовенькое. Случись же недосуг сейчас, так само ляжет на память и в вольную минуту достанешь из той кладовки припрятанное.
Или дождь в ветер. Вот тебе и узор «косой дождик», «косорядка».
Ой, да ну каких только узоров нету!
Тут тебе и «паутинка», и «узорчатая ягода», и «снежинка», и «горох», и «пшёнка», и «ягодки», и «рыбьи глазки», и «кошачьи лапки», и «деревчики», и «зубочки», и «выворотный узор», и «шашечки», и «крупная малинка», и «цепочки», и «окошечки», и «змейка», и «змейка с отростками», и «гребешки», и «гармошечка», и «сердечко», и «ягодки с самоварчиками»...
Последненький – моёшенький.
В музей вязала...
А как оно у меня иной раз зарождается узор?
Не знаю, как его быстрыми словами и сказать...
Ну да ладно, как есть...
Ну вот представьте, как писатель мудрёно подбирается к своей книжке. Так и платочница часом подступается к узору.
Боже упаси, и узкой мысли не держала уравнять книжку с платком. Вовсе нет. А всё ж что-то такое сродственное, неминучее да и водится, если говорить про самое про начало.
Из ничего не сладишь чего. Даже женщину, по вере, не из ничего, а из ребра выстругали... (Бабака я грамотная. Читаю что тебе за академика. Намедни вон всего Гюго одолела. Так что не грех и своё мнение держать.)
Писатель как?
Ходит. Ездит. Встречается с людьми. Слушает...
Не то что исключительная судьба – одно словонько может направить на тему. Сколь я читала про такое...
В когдашкину пору была такая расхожая побаска.
Страница повести «Оренбургский платок» с пометкой В.П.Астафьева. Рукопись.
Бедный мелкий чиновник всю жизнь носил мечту купить охотничье ружьё. Множкие лета из последнего откладывал. Копеечку к копеечке сбивал. Взял-таки сердяга. Но на самопервой же вот охоте и посеял.
Услыхал анекдот этот Николай Васильевич, не рассмеялся. А ответил «Шинелью».
Писателю только маненько сюжетец подай...
Чуток похожее и у меня.
Глядишь, оно и похоже, как вилка на бутылку. Однако ж...
Читала я про Даурию. Живёт такая земля в восточном месте.
И так мне понравилась эта книжка, так мне понравилась там природа...
Сплю, а сосны вижу. Амур-батюшку вижу. У нас же тут в лесу сосны нету.
Не дочитала я ещё книжку, отложила початый платок. Взялась за новый и узор новый. По закраинам у меня, в кайме, везде сосенки. Ближе к серёдке тоже сосенки, а в самом в центре, почитай из конца в конец, пустила я толстой кривулиной решётку зигзагом. Амур это.
Вязала я своего «Амура» день-ночь.
Наехала на меня, что ли, такая радостная блажь – пою себе да знай вяжу-рисую. Оно бы надо уже и поесть, а и на минуту не приневолишь себя выпустить из рук спицы. Хоть ты что! Работа для души, как болезнь, манит...
Вскоре гостила я в Подмосковье. У Михайлова дяди.
Дело было летом.
Пошли мы раз с дядей и с его женой в лес.
Привёл он нас в одно местечко и ну нахваливать. Тут я и грибы люблю собирать, и ягоды искать, и цветы рвать...
Местечко мне и самой-то приглянулось. Хорошее.
Ну, хорошее да и ладно. Мало ль хороших мест у нас в Россиюшке?
Только сразу я ничего такого даже не подумала.
Отлилось время.
Лето увело за собою осень.
Уже зимой, в крутелицу, сижу я в Жёлтом под окном.
А вижу не свою улочку в богатом снегу, а тот летний подмосковный вижу лес, дядин слышу голос счастливый...
Страница рукописи «Оренбургского платка» с замечанием В.П.Астафьева. Тут же я «ответил» чуть ниже.
Услала я им платок. Приписала дяде:
«Смотрите, тут ваши любимые деревья. Промеж них грибы, цветы, ягоды...»
Да-а... Нешь упомнишь, сколько было тех узоров...
И «бантики» вязывала, и «корольки», и «лесики», и «лю-стру»...
За свою жизнь навязала я поверх двух тыщ платков.
С кульманский вагон, гляди, будет.
А вот спроси, какой из платков спротни других дороже, я сразу и не скажу. Матери все свои ребятёшки распрекрасны.
