С прирожденным талантом они принимали записки или отказывались их читать, писали ответ в том или ином тоне, назначали свидания и не приходили на них вовсе или сильно задерживались. На танцах умели прижаться к мужчине и, прижавшись, смотрели на него томным взглядом молодых олених. Таковы женские уловки, маленькие хитрости, которые помогают обольстить мужчину. Но понимаешь, я была наивной дурочкой и вовсе не замечала, что творилось вокруг. Возможно, ты сочтешь это странным, но во мне была глубокая потребность быть честной, и я знала, что ни за что на свете не смогу никого одурачить. Я думала, что однажды встречу юношу, с которым смогу говорить без устали до глубокой ночи; и так, после долгих бесед, мы научились бы смотреть на мир одинаково, стали бы чувствовать одно и то же. Тогда, я думала, родится любовь, основанная на дружбе, на взаимном уважении, а не на банальных женских чарах.
Мне нужна была дружба-любовь, и в этом, наверное, я была похожа на мужчин. Думаю, именно равноправие в отношениях внушало ужас моим ухажерам. И потому постепенно мне достался удел, который обычно выпадает дурнушкам. Среди мужчин у меня было много друзей, но они обращались ко мне лишь для того, чтобы поведать о своих сердечных волнениях. Одна за другой мои подруги выходили замуж. В ту пору мне казалось, я только и делаю, что хожу на свадьбы. Вскоре у моих сверстниц стали появляться дети, а я была все одна. Я жила с родителями и смирилась с мыслью, что останусь старой девой. «О чем ты только думаешь? – говорила мать. – Неужели тебе не нравится вообще никто?» По мнению родителей, отношения с противоположным полом у меня не складывались из-за моего характера. Меня это печалило? Не знаю.
Сказать по правде, я не чувствовала в глубине души страстного желания завести семью. К возможному появлению на свет ребенка я относилась с опаской. В детстве мне было очень плохо, и я боялась причинить подобные страдания невинному существу. Кроме того, даже живя в родительском доме, я была совершенно независимой, могла распоряжаться каждой минутой по своему усмотрению. Чтобы подзаработать, я давала уроки латыни и греческого – моих любимых предметов. Кроме этих занятий, у меня не было других дел, я могла часами сидеть в городской библиотеке, не отчитываясь ни перед кем; я могла уйти гулять в горы, когда мне вздумается.
В общем, моя жизнь, по сравнению с жизнью других женщин, была очень вольной, и я очень боялась утратить эту свободу. И все-таки, со временем я стала ощущать, что эта свобода, это кажущееся счастье по сути деланное, ненастоящее. Одиночество, которое по началу казалось благом, становилось мне в тягость. Мои родители старели, отец перенес инсульт и передвигался теперь с трудом. Каждый день, взяв его под руку, я прогуливалась с ним до газетного ларька; мне было лет двадцать семь – двадцать восемь. Однажды, увидев наши отражения в витринах, я вдруг ощутила себя старухой, я поняла, в какое русло вошла моя жизнь: немного погодя отец уйдет в мир иной, потом вслед за ним и мать, а я останусь одна в набитом книгами доме; чтобы занять себя чем-то, наверное, примусь за вышивание или начну писать акварели, и годы промелькнут один за другим. А как-то утром один из соседей, не видя меня несколько дней, позвонит пожарникам, они приедут, выбьют дверь и обнаружат на полу мой труп. Но и без того я была почти мертва, я еще двигалась и дышала, но на самом деле почти превратилась в холодное тело, которое потом предадут земле.
Я чувствовала, что умираю, так и не начав жить, и от этого меня сковывала тоска. И потом, мне было очень, очень одиноко. С самого детства мне было не с кем поговорить – поговорить по-настоящему. Конечно, я много читала, была неглупой. «Ольга никогда не найдет себе жениха, - не без гордости говорил мой отец, - она слишком ученая». Но вся эта хваленая ученость ни к чему не вела: я не была способна изучать что-либо глубоко, основательно. Я думала, моя беда в том, что я не окончила университет, что от этого у меня связаны руки. На самом деле, моя неудовлетворенность, моя неспособность развить то, что мне было дано, коренилась совсем в ином. Ведь если подумать, Шлиман, который откопал Трою, был самоучкой, не так ли? Меня сковывало другое: помнишь, мой маленький мертвец. Именно он удерживал меня, не позволял двигаться дальше. Я оставалась на месте и ждала. Чего? Я и сама не знала.
В день, когда впервые в наш дом вошел Августо, выпал снег. Я помню это, потому что снег в наших краях идет нечасто; кроме того, по этой причине наш гость опоздал к обеду. Августо, как и мой отец, занимался импортом кофе. Он приехал в Триест, чтобы обговорить покупку нашей фирмы. Отец перенес инсульт и, за неимением наследников мужеского пола, решил отойти от дел и прожить в мире и спокойствии остаток дней. Во время первой нашей встречи я испытала к Августо острую неприязнь. Он был «итальянец», как говорилось у нас, и ему, как и всем итальянцам, было свойственно жеманство, что меня сильно раздражало. Как ни странно, порой так случается при первой встрече с людьми, которые сыграют впоследствии большую роль в твоей жизни – поначалу они производят на тебя очень неприятное впечатление. После обеда мой отец ушел к себе отдыхать, оставив меня в компании гостя. Через час он уехал на вокзал, но за то время утомил меня невероятно. Я была с ним крайне груба: на любой вопрос отвечала односложно, если он молчал, то молчала и я. Когда, стоя у двери, он произнес: «Ну что же, до свидания, синьорина», - я протянула ему руку с пренебрежением благородной дамы, снисходящей до простолюдина.
«Для итальянца он очень даже приятный молодой человек, этот синьор Августо», - сказала мать за ужином. «Добропорядочный человек, - ответил мой отец. – И в делах разбирается». И в тот момент угадай, что случилось? Слова вырвались, будто сами по себе: «И без кольца на пальце!» - воскликнула я с внезапной живостью. «Да, он овдовел, бедняга», - заметил отец, а я покраснела как рак, мне было ужасно неловко.
Два дня спустя, возвращаясь с урока, я нашла на пороге коробку в серебряной обертке. Мне ничего подобного раньше не присылали. Я и не догадывалась, от кого это могло быть. Под оберткой была записка: «Вы пробовали эти конфеты?» Внизу стояла подпись Августо.
Ночью я никак не могла уснуть, думая о конфетах на столике. «Наверное, он их прислал в знак уважения к моему отцу», - говорила я себе, отправляя в рот один марципан за другим. Три недели спустя он снова приехал в Триест – «по делам», как он сказал во время обеда, однако, он решил не уезжать в тот же день и погостить немного в нашем городе. Уже стоя на пороге, он попросил у моего отца разрешение покатать меня на машине, и тот дал согласие, даже не поговорив со мной. Мы полдня катались по улицам города, он был скуп на слова, расспрашивал о зданиях и памятниках, а когда я говорила, молчал и слушал. Он слушал – это казалось мне настоящим чудом.
Утром, в день отъезда, он прислал мне букет красных роз. Моя мать переполошилась – я претворилась, что мне и дела нет, но успокоиться и прочитать записку смогла только через пару часов. Вскоре он стал наведываться каждую неделю. По субботам он приезжал в Триест и по воскресеньям возвращался домой, в Аквилу. Помнишь, как Маленький Принц приручал лиса? Он каждый день приходил к его норе и ждал, пока тот выйдет. Так постепенно лис научился узнавать его и перестал бояться. И не только – его сердце стало биться сильнее, когда он видел что-то, напоминавшее ему о Маленьком Принце. Так было и со мной: сердцебиение учащалось уже с четверга, процесс приручения начался. Уже меньше, чем через месяц, вся моя жизнь заключалась в ожидании конца недели. За короткое время мы очень сблизились. С ним, наконец, я могла говорить, он ценил мою любознательность и живость ума, я ценила его спокойствие, умение слушать, его верность – он был намного старше меня, и может от того мне казалось, что я могу положиться на него во всем.
Мы поженились первого июля 1940 года, сыграв очень скромную свадьбу. Десять дней спустя Италия вступила в войну. Моя мать решила перебраться в деревушку в горах Венето; мы с мужем уехали в Аквилу.
О том времени ты только лишь читала в книгах или слышала что-то на уроках истории, но пережить его тебе не довелось, и потому, наверное, тебе покажется странным, что я до сих пор не упоминала о тревожных событиях тех лет. Наступили годы фашизма, расистских законов, началась война, а я по-прежнему думала лишь о своих маленьких несчастьях, о крохотулечных движениях своей души. Однако, не подумай, что так жила лишь я одна. За исключением горстки увлеченных политикой граждан, так в нашем городе вели себя все. Например, мой отец считал фашизм балаганщиной; дома он называл дуче не иначе как «продавцом арбузов». Потом, однако, он шел ужинать с правящей братией и беседовал с ними до поздней ночи. И я тоже считала, что посещать итальянские субботы, маршировать и петь, одевшись в траур – это ужасная скука и глупость. И все-таки я принимала это, как неизбежное зло, которое надо терпеть, чтобы меня оставили в покое. Конечно, хвалиться тут нечем, и все же, такое поведение - не редкость: люди готовы многим пожертвовать, лишь бы жить в спокойствии. Так было в те времена – наверное, так оно и до сих пор.
