Столовая была маленькая, слишком заставлена мебелью и разными безделушками. Это были большей частью дрянные, дешевые, безобразные вещи массового производства, сделанные наспех, кое-как, с расчетом на то, чтобы привлечь неискушенный глаз и быть купленными, покрасоваться затем короткое время в доме, надоесть, превратиться в старый хлам и быть выброшенными вон.
Однако комната в общем не производила неприятного впечатления, потому что в ней царила атмосфера домовитости и уюта, которую мистер Смит ощущал сильнее и ценил более, чем его жена, — быть может, потому, что его воображение, болезненно обостренное страхом, рисовало ему за стенами этого уютного мирка подстерегавшие его нищету, унижения, болезни, смерть. Должно быть, не столько усталость после рабочего дня, сколько именно это чувство делало мистера Смита тяжелым на подъем, человеком, которого трудно по вечерам вытащить из дому, и это хорошо знала его жена, которая, наоборот, всегда была за то, чтобы пойти куда-нибудь вечером или, если это невозможно, хотя бы назвать гостей.
— Эх ты, старый домосед, — промолвила она с ласковой укоризной, видя, что он поглубже уселся в свое кресло. — Ну, какие у тебя сегодня неприятности? Ты начал рассказывать, да почему-то замолчал.
— Не скрою от тебя, Эди, я сегодня здорово испугался. Собственно говоря, дела все время шли так, что я предвидел это… — добавил он с некоторой мрачной гордостью.
— Ну вот, опять начинается! — Миссис Смит предостерегающе помахала чайной ложечкой. — Ты слишком многое «предвидишь». Вечно ты заглядываешь вперед на неделю и видишь черные тучи. Вот говорят, что в Исландии барометр падает. Поручили бы тебе предсказывать погоду, тогда всегда было бы одно падение. Ну, рассказывай, милый, извини, что перебила.
— Кому-нибудь надо же смотреть вперед, не так ли? — сказал мистер Смит. — И если бы мистер Дэрсингем не был так беспечен, нам всем было бы лучше, чем сейчас.
— Ты хочешь сказать, что не получишь обещанной к Рождеству прибавки?
— Прибавки! Я сегодня утром думал уже, что вообще вылечу со службы. Поверишь ли, Эди, когда он начал говорить, у меня душа ушла в пятки.
Мистер Смит описал сцену в кабинете мистера Дэрсингема и принялся обсуждать последовавшие за этим загадочные события. А миссис Смит, слушая, кивала головой и перебивала мужа восклицаниями вроде «Да неужели?», «Так и сказал?», «Слыхано ли что-нибудь подобное!», «Ах он дуралей!». Она слушала мужа внимательнее обычного, так как видела, что он не на шутку расстроен и озабочен, но не принимала всерьез его тревог — и он отлично это знал. Она считала их плодом его воображения, ей никогда и в голову не приходила мысль, что он может лишиться места, быть выброшенным на улицу с единственной невеселой перспективой найти какую-нибудь работу вдвое хуже прежней. Это беспечное равнодушие жены, ее детская вера в то, что муж всегда сможет добывать нужные им шесть-семь фунтов в неделю, не придавали мужу веры в свои силы, — во всяком случае, в такие моменты, как сейчас. Он чувствовал, что должен думать за двоих, что в борьбе со своим страхом и заботами он одинок.
— Единственная моя надежда, — продолжал мистер Смит серьезно, — что у этого Голспи, который сегодня у нас появился, имеются какие-нибудь выгодные предложения. Очень странно, что Гоус уволен вдруг, ни с того ни с сего. Наверное, этот Голспи решил, что Гоус никуда не годится (мне самому в последнее время приходила в голову такая мысль), и настоял, чтобы мистер Дэрсингем от него избавился. Может быть, он хочет занять его место? Признаюсь, вся эта история мне кажется странной. Никогда в жизни я…
— Да ты не беспокойся, папа, все уладится, — перебила его миссис Смит. — Нас ждет удача. Пусть себе твой мистер Дэрсингем дурит, а нам все равно повезет. И скоро! Не помню, говорила ли я тебе: сестра миссис Далби — та с челкой и агатовыми серьгами, что гадает на картах, — на днях нагадала мне счастье, деньги и большую удачу, и все это через незнакомого мужчину-шатена, который спит в чужой постели. Что, этот человек, о котором ты рассказывал, шатен?
— Не спрашивай ты меня о таких вещах. Я его не разглядывал. У него большие усы — вот и все, что я могу сказать. Может быть, тебе этого достаточно?.. Нет, не могу понять, как мистер Дэрсингем…
— Очень нужно тебе, папа, волноваться из-за того, что мистер Дэрсингем сделал или чего он не сделал, — перебила его жена. — Думаешь, он о тебе очень беспокоится? Кто угодно, только не он. Так и ты не ломай ради него своей старой головы. Давай лучше послушаем музыку. Это нас развеселит.
Она вскочила и отошла в тот угол, где Джордж, мастер на все руки, поставил большой радиоприемник.
— Как его включать? Я всегда забываю, — сказала она, проводя рукой по различным кнопкам. — Нужно, кажется, потянуть за эту вот штуку?
Очевидно, нужно было потянуть именно за эту штуку, так как тотчас комнату наполнил громкий, самоуверенный голос.
— Теперь обратимся к другой стороне данного вопроса, — гремел он. — Как мы уже видели, торговая фирма не может иметь кредита, если она не оформила своих полномочий. Посмотрим, что это означает. Допустим, что учреждается какое-нибудь общество с целью… э… учета торговых векселей…
— О Господи! — С этим восклицанием миссис Смит немедленно изгнала голос из комнаты. — Вот так развлечение придумал! — укоризненно обратилась она к радиоприемнику. — Возьми-ка газету, папа, да посмотри, когда будут передавать пение или музыку.
Через столовую молнией пронеслась Эдна, уже совсем одетая, с густо напудренным носом и ярко накрашенными губами.
— Ты куда, Эдна? — крикнула ей вдогонку мать.
— Гулять.
— С кем?
— С Минни Уотсон.
— Только смотри у меня, не разгуливай поздно с твоей Минни Уотсон.
Эдна вместо ответа только хлопнула дверью.
— Теперь она неразлучна с Минни Уотсон, — заметила миссис Смит. — Через месяц будет какая-нибудь другая. Вчера я у нее спрашиваю: «А что это не видно Энни Фрост, с которой ты была в такой дружбе?»
— Это дочка того Фроста, у которого перчаточная мастерская? — осведомился мистер Смит.
— Того самого, Джимми Фроста. Так вот, когда я ей это сказала, наша мисс вздернула нос и ответила: «Вот еще, стану я водиться с Энни Фрост!» А, кажется, вчера были такие друзья, что водой не разольешь. Умора! Вот такая точно я была в ее годы.
— Ни за что не поверю! — энергично запротестовал мистер Смит. — Ты была гораздо рассудительнее. У нынешних девушек нет ни капли здравого смысла. То немногое, что они выносят из школы, у них вышибают из головы все эти фильмы, что показывают в кино. С утра до ночи у них на уме только фильмы и всякая другая ерунда. Только болтают да пляшут! Джаз тоже совсем вскружил их глупые головы…
— Ага, это, кажется, Джорджи! — перебила его миссис Смит, вскочив со стула. — Пойду достану из духовки его обед. Живее, мальчик, поторапливайся, если хочешь хоть как-нибудь пообедать сегодня. Жаркое, наверное, уже превратилось в угли.
Оставшись один, мистер Смит не спеша выколотил трубку в ящик с углем и задумался, глядя в огонь. В последнее время он постоянно ловил себя на том, что брюзжит на детей, а он вовсе не хотел быть ворчливым отцом. Когда они были маленькими, они доставляли ему много радости, а теперь он перестал понимать их, хотя иногда испытывал нечто вроде отцовской гордости. В особенности Джордж, старший, в детстве — мальчик живой и подававший большие надежды, теперь был для отца загадкой и вызывал в нем чувство разочарования. Джорджу представлялись в жизни возможности, которых никогда не имел его отец. Но Джордж с самого начала проявил склонность идти своей собственной дорогой — и дорогой, которая совсем не нравилась мистеру Смиту. Джордж не желал посвятить себя чему-нибудь одному, преданно служить кому-нибудь, упорно добиваться хорошего, обеспеченного положения. Он брался то за одно, то за другое, продавал радиоприемники, помогал товарищу в гараже. В настоящее время он тоже работал в гараже (эта служба была четвертая или пятая по счету). И хотя Джордж постоянно имел какой-нибудь заработок и, видимо, много работал, отец считал, что Джордж ничего не добьется в жизни. Правда, ему только двадцать лет, и время еще не ушло, но мистер Смит отлично понимал, что Джордж будет и впредь поступать по-своему, не считаясь с мнением отца. И потому он ни на что хорошее не надеялся. Вся беда была в том, что Джордж находил такое положение вещей нормальным, и отец знал, что не сумеет убедить его в противном. Вот этим-то и огорчали его оба — и сын и дочь. Ничего дурного он в них не замечал, они были ничуть не хуже, а то и лучше других мальчиков и девочек. И он всегда готов был их защищать от нападок. Тем не менее они, вырастая, превращались в людей ему непонятных, как будто они были какие-то чужестранцы. И это сильно озадачивало и смутно печалило мистера Смита.
