Мигель Астуриас - Ураган

— Разве вы знаете этих людей? Всех до одного?

— Для нас людей нет, есть держатели акций.

— К несчастью. Я думаю, во многих заговорила бы совесть. Большинство просто не знает, откуда идут эти дивиденды, не знают о ваших бесчестных делах, о том, что огромные, фантастические прибыли они получают за счет пятой колонны в этой стране, их дивиденды — страшная, беспросветная жизнь арендаторов…

Мид казался спокойным, но кровь закипала в жилах, билась толчками под кожей, словно рвалась наружу.

Зеленый Папа глядел на Мида, спиральные отсветы от полированной поверхности стола дрожали в толстых стеклах очков, и в глубине каждой такой светящейся спирали оловянно посверкивали равнодушные глазки, властные, неумолимые…

— Если бы ваши акционеры поняли, что это значит: ты вскопаешь землю, посадишь бананы, и они наконец поднимаются — единственная твоя надежда в жизни; ты укладываешь их осторожно в повозку, запряженную волами или мулами, и везешь на продажу. Потом ты часами ждешь под раскаленным солнцем, ждешь и надеешься — вот она наконец, награда за честный труд… и тут управляющий заявляет, что не может купить твои бананы по таким-то и таким-то причинам — причин у них всегда находится тысячи. И гнилые бананы сваливают кучами вдоль насыпи железной дороги, и они лежат мертвые, не имеющие никакой цены, не нужные никому: ни тому, кто их вырастил, ни Компании — даже подарить их и то некому… Ты смотришь на них, будто перед тобой мертвый ребенок, который так тебе дорог, но он не мертвый, нет, он жив, он существует — качается, зеленый, перед твоими глазами, и все равно труд, который ты в него вложил, имеет цену, хотя вы и распоряжаетесь ценами на рынке, как вам заблагорассудится.

Молчание Зеленого Папы не пугало Мида, а оскорбляло. Он чувствовал, что все старания напрасны. Зеленый Папа ничего не знает о жизни живых людей. Он не человек. Он — цифра, белая, написанная мелом цифра на черной доске нью-йоркской биржи.

— Человек растит бананы, и всю свою надежду он сам, его семья, его деревня вкладывают в них. Ради этой надежды человек отдает все, даже то, что дороже всего в жизни, — здоровье. Поймите же, что это значит, когда в награду за все твои старания управляющий презрительно заявляет: нечего и смотреть, и так ясно — покупать не стоит. Туберкулез, слепота, водянка, лохмотья, пьянство, пот, гной, кровь…

Зеленый Папа пошевелился в своем кресле, стукнул по столу костяшками пальцев:

— У нас есть больницы, детские консультации…

— А-ха-ха-ха-ха!

Лестер Мид смеялся, окна кабинета дрожали от этого хохота, от хохота Швея, разносившегося когдато по банановым зарослям на много миль вокруг.

— Мы продаем мясо и прочее по дешевой цене.

— А-ха-ха-ха-ха!

— Мы вложили миллионы долларов в дело оздоровления края, мы тратим на оплату работников больше, чем их правительства…

— А-ха-ха-ха-ха!

Круглолицый человек с красным носом, в темном мундире появился из-за оконного занавеса, подошел к. Зеленому Папе. В руке он держал пистолет, маленький, как прирученный зверек. Но Мид уже не видел круглолицего. Огромными прыжками выбежалон из кабинета. На 53-м этаже втиснулся в битком набитый лифт. Глаза его еще слезились от безумного смеха.

Карл Розе повез Лиленд в своей машине на вокзал встречать мужа. Карл без конца сигналил, старая донья Роселия и жена Бастиансито кричали что-то вслед, Лиленд пыталась открыть флакончик с духами, держала его над зажигалкой, а он никак не открывался…

На станции было много народу. Стояли, прислонившись к стене, ждали Мида. Плохие вести: Компания отказалась покупать бананы. Плоды двухлетнего труда. Они молчали, сжав зубы. Братья Айук Гайтан на чем свет стоит ругали Кучо. Будь проклят тот час, когда мы его послушались. Был бы он жив — я б ему полные глаза наплевал. Здесь вовсе не с морем приходится бороться, а с бандой грабителей.

— Вот уж поддели они нас, вот уж поддели, говорил Макарио, а брат его Хуан Состенес все твердил:

— Я же говорил, что тут ловушка. Ловушка с двойным дном.

— Как это — с двойным дном, растолкуй-ка.

— А вот как: мы сажать перестанем, раз все равно ничего не выручишь, ну у нас землю-то и отберут. А то, может, и сами продадим им землю. Так ли, эдак ли, а все, что у нас есть, им достанется, ну и крышка.

— Да нет, ты не слыхал разве — они тоже не все свои бананы сумели вывезти.

— Для виду это, обман.

Поезд с лязгом затормозил, Мид вышел из вагона — шляпа на голове, трубка в зубах, чемодан в руке. Он сразу выделялся в толпе других пассажиров, смуглых, в потертых костюмах.

Объятия, приветствия, рукопожатия…

— Давайте скорее, — сказал Карл Розе, — тучи собираются, будет сильный дождь.

Бастиансито, братья Лусеро (старый Лусеро не приехал — лежал дома с приступом ревматизма) и Айук Гайтаны поздоровались с Лестером и вскочили на лошадей, Лиленд, Лестер и появившийся в последнюю минуту Уокер уселись в машину.

— Наши новости ты уже знаешь? — спросил Уокер, когда Карл Розе включил мотор.

— Слышал из уст самого Зеленого Папы. Они отказались покупать бананы. Мы погибли.

— Совсем не хотят? — огорченно спросила Лиленд.

— Совсем.

Ливень не заставил себя долго ждать. Потоки воды захлестнули их со всех сторон, дряхлая, полуживая машина Карла Розе едва ползла. Поднялся смех, посыпались шутки насчет старого драндулета, в котором пассажиры бултыхаются, как морковка в супе.

— Почему ты не купишь новую машину? — спросил Мид.

— Я человек чувствительный, с этой машиной связаны всякие лирические воспоминания. Мне и подумать страшно, что вся моя тоска о прошлом будет ржаветь в ущелье, куда Компания сбрасывает старые машины. Я ее и отстоял, а то она давно бы уже валялась колесами вверх среди всякого барахла, как сотни других машин. А у меня она еще бегает.

— Давай я ее в гостиной поставлю, — сказала Лиленд. — Стоят же в музеях кареты всяких королей. А ты сочинишь табличку с объяснениями для туристов, что, дескать, эта машина является ценным экспонатом, так как именно в ней сидел Карл Розе, когда начинались те события, которые…

— Брось, пожалуйста, свои шуточки!

— Ну нет, я еще только начала. И потом, я вовсе не шучу.

— Что ж, послушаем, какие происшествия случились с Карлом Розе, — весело сказал Уокер.

— Да нет, я лучше помолчу, а то Карл с досады взорвет свою тележку.

— Ну что ты. Она же ему дорога как память. Правда, Карл Розе, ты не можешь разбить свою таратайку, ты не допустишь, чтобы она ржавела на дне ущелья среди всякого хлама?

— Так вот: эта трогательная история началась так, как начинаются все приключения подобного рода. Карл Розе сидел в машине, изнывая от жажды любви. — Лиленд с трудом удерживалась от смеха. — Он нажал сигнал, и рожок завыл, выражая его чувства. Карл нажал опять… Еще, еще… И тут появилась наконец спящая красавица. Не подумайте, что она спала днем, дело было ночью. Дверца распахнулась и тотчас же захлопнулась — дама оказалась в ловушке. Удрать она не могла, у другой дверцы сидел сам герой — надежная стража. Мотор взревел, дрожь поднималась по ногам сидящих, все выше, выше… Герой прибавил скорость, мурашки пошли по коже, напряжение достигло предела, и наконец голова дамы упала на его плечо. Однако он, вцепившись в баранку, не мог отвести глаз от летящих навстречу поворотов… Надо было переключать скорость. Он протянул руку и нечаянно коснулся прелестной ножки… Первая скорость, вторая… Нежность кожи и очаровательная стройность ножки просто не поддаются описанию…

Видя, что Лиленд не умолкает, Карл Розе погнал машину изо всех сил. Пикантные подробности на фоне треска мотора. Машина резко затормозила перед домом Мида. Конец пути и конец забавной истории о похождениях Карла Розе.

Приехали на своих лошадях компаньоны. Мид открыл чемодан и стал раздавать подарки. Самый дорогой подарок, все это сразу увидели, он привез старому Лусеро — прекрасный пистолет. Потом пошли лампочки, яркие-щегольские платки, еще какие-то пестрые наряды… Жены компаньонов ахали, благодарили, восхищались…

Но о главном все еще не заговаривали. Удалось Миду сделать что-нибудь или нет?

Крестьяне неотрывно глядели на Мида, и он чувствовал в их взглядах все тот же проклятый вопрос, но никто так и не решился начать разговор.

— Завтра поговорим, ребята, — сказал Лестер.

Уехали Карл Розе и Эрни Уокер. Ушли толпой, ведя под уздцы лошадей, крестьяне, в жаркой вечерней тьме потонула машина, медленно растаяли силуэты людей.

Лиленд легла рядом с мужем. Что-то странное происходило с ней. Она чувствовала, как все то, что называлось раньше Лиленд, стерлось, исчезло, и она как бы парит в воздухе, без воли, без воспоминаний… В полном сознании, и все-таки прежде видеть означало видеть, слышать — слышать, осязать — осязать. А теперь?.. Она лежит рядом с мужем, видит и не видит, слышит и не слышит, осязает и не осязает. Кто знает, как рождаются облака? Кто знает, как рождаются дожди? И эта близость человека, жаждущего твоей любви, чью жажду может утолить всего лишь один твой взгляд, — как рождается она?