— Развлекаются граммофоном, — отвечает Бонди.
Итак, вот каков Генрих Бломфильд.
Я представлял его себе совсем иным. Я воображал, что лицо, костюмы, манеры Бломфильда — как у нового американца. Я думал, что Генри Бломфильд стыдится своего имени и своей родины. Нет, он их не стыдится. Он рассказывает о своем отце.
Пить вредно только пьяному, говаривал старик Блюменфельд, и Генри Бломфильд, его сын, цитировал изречение своего престарелого отца-еврея.
У него небольшое лицо собачонки с большими очками в желтой роговой оправе. Его серые глаза малы, но не бегают, как обычно маленькие глазки. Смотрят они медленно и солидно.
Генри Бломфильд все рассматривает основательно, его глаза выучивают окружающее наизусть.
Его костюм не американского покроя, и его тощая маленькая фигура одета по-старомодному, изящно. К его лицу подошло бы большое белое жабо.
Генри Бломфильд очень быстро выпивает свое мокко; половины чашки он не допивает. Он проворно отпивает кофе маленькими глотками, подобно жаждущей птице.
Он разламывает маленькое пирожное и оставляет нетронутою другую половину. У него нет терпения заниматься своим питанием, он пренебрежительно относится к своему телу, он занят крупными делами.
Он размышляет об обширных предприятиях, он, Генри Бломфильд, сын старика Блюменфельда.
Много народу проходило мимо и приветствовало Бломфильда. Секретарь Бонди всякий раз срывался с места; он вскакивал, как будто бы кто-то дергал его на резиночке. Бломфильд все продолжал сидеть. Казалось, что секретарю было поручено быть со всеми вежливым за Бломфильда.
Кое-кому Бломфильд протягивал свою маленькую ручку; большинство же он приветствовал только кивком головы. Затем он опустил свой большой палец в жилетный карман, а остальными четырьмя начал барабанить по жилету.
Иногда он зевал, однако незаметно. Я только замечал, как его глаза становились водянистыми, а его очки потели. Он чистит их огромнейшим носовым платком.
Он казался очень рассудительным, этот маленький великий Генри Бломфильд. Только то, что ему непременно захотелось жить в номере 13, было чисто по-американски. Я не верю в искренность его суеверия. Я замечал, что много разумных людей приписывают себе нарочно разные маленькие чудачества.
Звонимир был удивительно молчалив. Таким тихим Звонимир никогда еще не бывал. Я опасался, не обдумывает ли он способ умертвить Бломфильда.
Внезапно входит Алексаша. Он кланяется чрезвычайно низко и не бережет своей новой фетровой шляпы. Он интимно улыбается мне, так что всякий смекнет: тут сидят приятели Александра.
Алексаша несколько раз прохаживается по зале, как будто ища кого-то. На самом же деле ему искать тут некого.
— А все-таки Америка интересная страна, — возгласил глупый военный врач, так как некоторое время прошло в молчании.
Затем он продолжал свою исконную жалобу: — Здесь, в этом городе, просто омужичиваешься. Череп забивается, мозги сохнут.
— Но не сохнет глотка, — замечаю я.
Бломфильд бросил на меня признательный взгляд. Ни одна черта его лица не выдала его улыбки. Только его глаза старались взглянуть снизу из-под края очков и получили от этого насмешливое выражение.
— Ведь вы оба не здешние? — спросил Бломфильд, посмотрев на нас, на Звонимира и меня.
Это был первый вопрос, заданный Бломфильдом с тех пор, как он прибыл.
— Мы — возвращенцы, — отвечаю я, — и проживаем тут только ради удовольствия. Мы собираемся поехать дальше, мой друг Звонимир и я.
— Вы уже давно в пути? — спросил вежливый Бонди. Это был великолепный секретарь: Бломфильду стоило только сказать слово — и тотчас же Бонди облекал мысли Бломфильда в форму речи.
— Шесть месяцев мы в пути, — говорю я. — И бог весть, как долго это будет еще продолжаться.
— Вам тяжело пришлось в плену?
— На войне было хуже, — отвечает Звонимир.
В тот день нам приходится говорить немного.
Трое пассажиров из Германии входят в залу. Бломфильд и Бонди откланиваются и садятся за один стол с этой тройней.
XX
Специальностью тройни были мелкие безделушки; об этом я узнал на следующий день от номерного. Они не были братьями. Их так объединила общность их интересов.
Много народа понаехало из Берлина, последнего местопребывания Бломфильда. Они ехали вслед за ним.
Два дня спустя прибыл Христофор Колумб.
Христофор Колумб был парикмахером Бломфильда.
Он входил в состав багажа Бломфильда и всегда прибывал в качестве досылочной ценности.
Он человек разговорчивый, родом немец, его отец был почитателем великого Колумба и окрестил его именем своего сына. Сын же с этим великим именем стал парикмахером.
Это человек с коммерческою жилкою и хорошими манерами. Каждому он представляется: Христофор Колумб, парикмахер мистера Бломфильда. Он говорит на хорошем немецком языке с прирейнским акцентом.
Христофор Колумб строен и высок. У него русые завитые волосы и добродушные глаза, как будто из синего стекла.
Он единственный хороший парикмахер в этом городе и в отеле «Савой», а так как он не отказывается от денег и ему иначе было бы скучно, он решает открыть в гостинице парикмахерскую. У Бломфильда он испрашивает разрешения на это.
Рядом с комнатой швейцара как раз имелось небольшое свободное помещение. Там обычно складывался багаж постояльцев, собиравшихся уезжать или уехавших на несколько дней, чтобы затем вернуться.
Игнатий рассказал мне, что Христофор Колумб собирался устроиться именно в этом помещении. Это ему и удалось. Колумб был сметливым малым. Тонкий и стройный, он, казалось, мог приспособиться в каждом углу. Вообще его назначением было выискивать разные пустоты в жизни и заполнять их. Таким же образом он стал, вероятно, и парикмахером у Бломфильда.
Народ здесь едва ли знал, что парикмахер самим своим существованием пародирует знаменитое имя. Знали это только Игнатий, военный врач и Алексаша.
Звонимир как-то спросил меня:
— Гавриил, ты человек образованный. Правда, что Колумб открыл Америку, или неправда?
— Да.
— А кто такой Александр? — задал дальнейший вопрос Звонимир.
— Александр был царем македонским и великим завоевателем.
— Так, так, — заметил Звонимир.
Вечером мы встретились с Алексашей в зале файф-о-клока.
— Что скажете вы об этом парикмахере Колумбе? — со смехом спросил Александр. — Удивительное его имя — Колумб!
Звонимир окинул меня быстрым взглядом и заявил:
— Если парикмахер именуется Христофором Колумбом, то это не велика беда. Но ваше имя — Александр!..
Это было хорошо сказано и — Александр умолк.
Иногда я говорю:
— Звонимир, давай уедем!
Теперь же Звонимиру этого особенно не хочется: Бломфильд тут, и жизнь с каждым днем становится интереснее. Каждый поезд привозит гостей из Берлина, купцов, комиссионеров и просто бездельников.
Всех сюда привлекает Бломфильд. Парикмахеру Колумбу приходится много работать. Склад багажа теперь выглядит уютно с двумя большими простеночными зеркалами и мраморным столом перед ними. Колумб самый ловкий парикмахер, какого я только видел в жизни. Пять минут — и уже готово. Стрижку волос он производит по новейшему методу, с помощью бритвы. В его парикмахерской никогда не слышно стука ножниц.
Черт знает, откуда у Звонимира деньги на нас обоих. Счет за нашу комнату достиг уже солидных размеров. А Звонимир и не думал оплачивать его. Свои деньги он каждый вечер перед отходом ко сну клал себе под подушку. Он боялся, как бы я не украл их.
Мы жили почти так же хорошо, как сам Бломфильд, и, когда нам хотелось, отправлялись в столовую для бедных. Когда же нам это не нравилось, мы ели в гостинице. И никогда у нас не выходили деньги.
Однажды я заявил Звонимиру:
— Я уложусь и отправлюсь дальше способом пешего хождения! Если ты не хочешь отправиться вместе со мною, то оставайся здесь!
Звонимир заплакал. То были искренние слезы.
— Звонимир, — говорю я, — вот тебе мое последнее слово: взгляни на календарь. Сегодня вторник. Ровно через две недели мы уедем!
— Несомненно, — заявляет Звонимир и клянется громко и торжественно, что так и будет, хотя я вовсе не требую его клятвы.
XXI
В тот же день, после обеда, секретарь Бонди попросил меня на минуту к столу Бломфильда.
На время своего пребывания здесь Бломфильду нужен еще один секретарь. Требовалось уметь делить посетителей на назойливых и полезных и вести переговоры с теми и другими. Не знаю ли я подходящее лицо, спросил Бонди.
— Нет, не знаю никого, кроме Глянца.
Но тут Бломфильд отрицательно махнул рукою. Это движение означало, что Глянц ему совсем не подходит.
— Не угодно ли вам занять это место? — спросил Бломфильд.
