— Ну, нет! — вмешался Суньига. — Дядюшка Лукас отсюда не уйдет! Лукас останется под арестом, пока я не узнаю всей правды! Эй, альгвасилы! Именем короля!..
Ни один из служителей не поспешил на зов дона Эухенио. Все смотрели на коррехидоршу.
— Это мы еще посмотрим!.. Сейчас же отпусти их! — сказала она, наступая на своего супруга и изысканно предлагая всем удалиться, — то есть, кивнув головой, приподняв пальчиками платье, она присела в грациозном реверансе, который был тогда в моде и назывался торжественным.
— Но я… Но ты… Но мы… Но они… — мямлил старикашка, цепляясь за платье своей жены и мешая ей докончить столь изящно начатый поклон.
Все было напрасно. Никто не обращал внимания на его милость!
Как только все посторонние удалились и в зале остались лишь рассорившиеся супруги, коррехидорша удостоила наконец своего мужа ответом, но тон у нее при этом был такой, каким, вероятно, говорила царица всея Руси, меча громы и молнии на опального министра и приказывая ему удалиться в Сибирь на вечное поселение.
— Проживи ты хоть тысячу лет, все равно не узнаешь, что произошло сегодня ночью в моей спальне… Если бы ты сам тут был, как это тебе полагалось, у тебя не было бы надобности спрашивать о случившемся. Меня же с этих пор ничто и никогда не заставит потакать твоим прихотям. Я тебя презираю настолько, что, не будь ты отцом моих детей, я сию же секунду вышвырнула бы тебя с балкона, а уж к себе в спальню я тебя не пушу никогда!.. Спокойной ночи, кабальеро!
Произнося эти слова, которые дон Эухенио выслушал покорно, ибо наедине с женой он всегда держался робко, сеньора проследовала в кабинет, а из кабинета в спальню и заперла за собой дверь. Бедняга коррехидор, оставшись один посреди зала, с беспримерным цинизмом пробормотал сквозь десны (за неимением зубов):
— Ну-с, сеньор, не думал я так легко отделаться! Гардунья подыщет мне замену.
Глава XXXVI
Заключение, мораль и эпилог
Чирикали птички, приветствуя солнечный восход, когда дядюшка Лукас и сенья Фраскита вышли из города по направлению к мельнице.
Супруги шли пешком, а впереди них шествовали оседланные ослицы.
— В воскресенье пойдешь на исповедь, — говорила мельничиха своему мужу, — ты должен очиститься от всех глупых и греховных помыслов, какие только у тебя были нынче ночью.
— Это ты верно рассудила, — заметил мельник. — Но и ты за это сделай мне одолжение: отдай нищим тюфяк и постельное белье и положи все новое. Я ни за что не лягу туда, где потела эта ядовитая гадина!
— Не напоминай мне о нем, Лукас! — воскликнула сенья Фраскита. — Лучше поговорим о другом. Не сделаешь ли ты мне одно одолжение?..
— Пожалуйста…
— Отвези меня летом на купанья в Солан де Кабрас.
— Зачем?
— Может, у нас будут дети.
— Счастливая мысль! Непременно тебя свезу туда, только даст господь веку.
Тут они подошли к мельнице — как раз, когда солнце, еще не совсем взойдя на небосклон, начинало золотить выси гор.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вечером того же дня, к вящему удивлению супругов, не ожидавших после такого скандала никаких визитов, на мельницу прибыло больше знатных гостей, чем когдалибо. Досточтимый епископ, множество священников, юрисконсульт, два приора и многие другие, которых, как стало известно потом, позвал туда его преосвященство, едва помещались в беседке.
Недоставало лишь коррехидора.
Когда гости съехались, сеньор епископ обратился ко всем с такими словами: именно потому, что в этом доме произошли известные события, священники и он сам непременно будут по-прежнему посещать мельницу, дабы оградить уважаемых супругов вместе с остальными лицами, здесь присутствующими, от осуждения общества, ибо осуждения заслуживает лишь тот, кто своим постыдным поведением бросил тень на столь высоконравственное и почтенное собрание. Затем он обратился с отеческими наставлениями к сенье Фраските: впредь ей следует вести себя разумнее, да и одеваться поскромнее — не оголять руки и шею. Дядюшке Лукасу епископ посоветовал больше бескорыстия, больше осмотрительности и больше почтительности в обращении с лицами вышестоящими. В заключение епископ всех благословил и сказал, что сегодня он еще не ужинал, а потому с удовольствием отведал бы винограда.
Все подумали о том же; это последнее замечание епископа пришлось гостям особенно по душе… И весь вечер беседку нещадно обрывали. Мельник потом подсчитал, что на гостей пошло целых две корзины винограда!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Около трех лет продолжались эти приятные вечера, а затем в Испанию неожиданно вторглись войска Наполеона, и началась война за Независимость.
Сеньор епископ, проповедник и духовник умерли в 1808 году, адвокат и другие участники вечеров — в 1809, 10, 11 и 12 годах: они не вынесли нашествия французов, поляков и других захватчиков, наводнивших страну и куривших трубки даже в храмах во время обедни.
Коррехидор, который никогда больше не появлялся на мельнице, был смещен французским маршалом и умер в мадридской тюрьме за то, что (к чести его будь сказано) никак не мог примириться с иноземным владычеством.
Донья Мерседес больше уже не выходила замуж; она дала своим сыновьям отличное воспитание и на старости лет удалилась в монастырь, где и окончила свои дни, стяжав славу великой подвижницы.
Гардунья передался французам.
Сеньор Хуан Лопес стал партизаном, командовал отрядом и, перебив великое множество французов, вместе со своим альгвасилом пал в знаменитой битве при Басе.
И, наконец, дядюшка Лукас и сенья Фраскита, так и не дождавшиеся детей, несмотря на поездку в Солан де Кабрас и на многочисленные обеты, продолжали так же любить друг друга и достигли весьма преклонного возраста. Они были свидетелями падения абсолютизма в 1812 и 1820 годах, его восстановления в 1814 и 1823 годах, пока, со смертью монарха, не была учреждена конституционная система, и они перешли в лучший мир (что случилось в самом начале семилетней гражданской войны[27]). Но модные в ту пору круглые шляпы так и не смогли вытеснить из их памяти старые времена, которые были связаны для них с воспоминанием о шляпе треугольной.
Коррехидор — чиновник, выполняющий судебные и административные функции.
Агустин Дуран (1793–1872) — испанский критик и поэт, составитель капитального сборника испанских народных романсов.
Эстебанильо Гонсалес — герой одноименной плутовской повести (1648) анонимного испанского автора.
Декан — старшина церковного капитула.
Сайнеты, ауто — драматургические жанры малых форм, распространенные в Испании.
Даю, чтобы и ты дал (лат.).
Рехидор — член городского совета.
Ховельянос Гаспар Мельчор (1744–1811) — испанский политический деятель и литератор, крупнейший представитель испанского Просвещения.
Школа «офранцуженных» — последователи французских просветителей.
Сенья — краткая форма обращения «сеньора».
Франсиско Гомес де Кеведо-и-Вильегас (1580–1645) — известный испанский писатель-сатирик.
Фанега — мера емкости, равная 55,5 л.
Альпаргаты — плетеная веревочная обувь.
Sui generis — совершенно своеобразная (лат.).
Гардунья — хорек (исп.).
Памплона — главный город Наварры. Во время многочисленных войн с Францией Памплона неоднократно подвергалась длительным осадам.
Аюнтамьенто — муниципалитет.
Десятина — налог в размере одной десятой части урожая.
Примиция — налог на первые плоды урожая, выплачиваемые натурой. До конца XVIII века оба эти налога собирались в пользу церкви. Ко времени описываемых событий десятина была передана в разряд государственных налогов.
Tu dixisti — ты сказал; вот именно (лат.).
Excusatio non petita, accusatio manifesta. Qualis vir, talis oratio. Satis jam dictum, nullus ultra sit sermo. — Непрошенное оправдание доказывает виновность. Каков человек, такова и речь его. Достаточно уже сказано, прекратим разговор (лат.).
Амфитрион — гостеприимный хозяин.
«De profundis» — «Из бездны» (лат.). Католический заупокойный псалом.
