Мистер Крокер устроился с помощью Конрада в кресле у кровати. Он тяжело дышал, на лбу выступила испарина. Старик смотрел на Конрада, словно непослушный ученик на учителя.
— Кажется, сегодня я слишком много ходил, — сказал он.
— Не забывайте, о чем мы с вами говорили, мистер Крокер. Чем больше вы лежите в постели, тем больше вы слабеете.
— Налей мне воды, если не трудно, — пробурчал старик.
Одним глотком он осушил почти полстакана, допил и откинулся в кресле. Потом открыл глаза и опять посмотрел на Конрада.
— Однако кое-что нужно мне еще больше воды. Я о Книге.
— Хорошо. Где она? — Конрад огляделся и нашел «Стоиков» на комоде. Старик так глубоко погрузился в кресло, что почти лежал в нем. — Что вы хотели узнать, мистер Крокер?
— Вот что. Допустим, тебя просят высказать публично то, что не совсем правда, но все же ближе к правде, чем если сказать наоборот. — Он с сомнением посмотрел на Конрада. — Понятно или не очень?
— Не очень, — ответил Конрад, — но продолжайте.
— Однако если ты это скажешь, то потеряешь многих друзей. Может быть, даже всех. А если не скажешь, то потеряешь все деньги — и друзей все равно потеряешь, потому что их дружба неотделима от твоего положения в обществе, которого без денег тебе тоже не видать.
— Вот что Эпиктет говорит об этом… «Никто не может преуспеть, ведя себя двойственно».
— Где это у него? — Старик сел прямее.
— Я точно не помню, мистер Крокер. Кажется, в Книге Четвертой. Он говорит, что нельзя одновременно быть стоиком и человеком, приятным своим прежним друзьям. Они любят тебя во многом потому, что ты разделяешь их дурные привычки. А если ты начинаешь упражняться в самоконтроле и самоуважении, они качают головой и говорят: «Что-то он не в себе».
Старик несколько раз кивнул, с жаром соглашаясь.
— Так и есть, — негромко пробормотал он, — так и есть.
— Мистер Крокер, могу я спросить?
— Валяй.
— Вы уже дважды упоминали о публичном выступлении в чью-то пользу. Не могли бы вы чуть-чуть прояснить ситуацию? Я немного запутался, мистер Крокер. Вы говорите о некой позиции, которая не является правдой, но все же ближе к правде, чем позиция противоположная. Может быть, приведете пример?
С минуту старик сидел, опустив голову на грудь, потом внимательно посмотрел на Конрада.
— Хорошо, я тебе расскажу, что происходит. Ты можешь мне не поверить, но я готов перед Богом поклясться, что это правда. Кстати — или некстати — все должно остаться между нами. Да, Конни?
— Да, сэр. Даю вам слово.
— Я тебя толком и не знаю… и все-таки верю. Может быть, потому, что ты не знаком с моими друзьями. Как бы то ни было, я тебе доверяю. Помнишь, когда мы в первый раз говорили об Эпиктете и стоиках, я тебя спрашивал о дилеммах?
Конрад кивнул.
— А ты рассказал мне историю об Агриппине и… как звали того, историка?
— Флор.
— Да. Так вот, сейчас я тебе расскажу о дилемме. Моей собственной. Наверно, ты удивишься. Я расскажу тебе все, без утайки.
Парень поднял голову и посмотрел на Чарли таким пристальным и долгим взглядом, что старику пришлось щелкнуть пальцами у него под носом, как бы говоря: «Очнись!»
— Что ж, мистер Крокер, в таком случае я тоже расскажу вам все без утайки — может быть, вы удивитесь еще сильнее. Я знаю о вас не больше, чем вы обо мне, но тоже вам доверяю. Если это доверие не оправдается, меня ждут большие неприятности.
И они начали разговор, и оба говорили все как есть, без утайки и прикрас. За окнами уже стемнело, но разговор все продолжался. Мэйсон дважды заглядывал в комнату, сообщал, что ужин готов, потом то же самое делала Серена, но разговор продолжался.
На часах было четверть десятого, когда Чарли сказал:
— Конни — кстати, я буду по-прежнему звать тебя Конни. «Конрад» тебе не идет. Разве кто-то по имени Конрад мог бы работать в этих чертовых морозилках? Так что извини. Конни, я принял решение. Я иду на пресс-конференцию. Это мое испытание.
— Рад за вас, — сказал Конрад. — Помните Агриппина, стоика, который отказался играть в пьесе Нерона?
— Да.
— Я ведь так и не рассказал, что с ним произошло дальше. После того как он отказался, к дому его пришли друзья и сказали: «Тебя судят в сенате». — «Да? — ответил Агриппин. — Что ж, это их дело. Однако уже пять часов, время делать упражнения. Пойдем поупражняемся и обольемся холодной водой». Что они и сделали. А когда вернулись в дом, там их ждали еще несколько человек, которые сказали Агриппину: «Вынесли вердикт!» — «Какой же?» — спросил он. «Виновен!» — «Приговор — казнь или изгнание?» — «Изгнание», — ответили ему. «А имущество что?» — «Изъято». — «Спасибо, — сказал Агриппин этим людям и повернулся к друзьям: — Скоро время ужинать. Поужинаю, значит, в Ариции». Что он и сделал. Чарли! Вот это был человек!
ГЛАВА 32. Всевышний Менеджер
Камера отъехала назад, назад, назад — интересно, как они это делают, подумал Пипкас, — и на экране большого телевизора в библиотеке Марты появился общий план ротонды, нового здания мэрии… сплошной серый мрамор… мраморные стены… мраморный балкон с блестящими перилами… чаша большого стеклянного купола… мраморный пол… мраморный фонтан посередине… слева окошко, где оплачивают счета… Пипкас не раз бежал к этому чертовому окошку с зажатым в руке бумажником, спеша, чтобы не отключили электричество. Дальше жирным полумесяцем, почти полукругом, располагались телекамеры — штук двадцать-тридцать — и стояли ряды стульев, занятых журналистами. За журналистами было несколько ступенек, ведущих к площадке, с которой две большие мраморные лестницы поднимались на второй этаж. Ступеньки, словно ярусы стадиона, были облеплены людьми. Площадка напоминала сцену или помост — на ней стояло что-то вроде кафедры из светлой древесины и два высоких удобных стула по обеим сторонам от нее. Отсюда, видимо, мэр и будет держать речь. Пипкас посмотрел на часы.
— Уже пять минут двенадцатого, — сказал он Марте. И тут же повернулся к Уоллесу: — Ты когда-нибудь видел пресс-конференцию?
— Нет, — хмуро ответил тот.
Перебираясь к Марте, Пипкас никак не ожидал, что сейчас, в июне, мальчик приедет из пансиона домой. Ужасно неловко получилось. Пипкас вечно не знал, что сказать Уоллесу, а тот, похоже, и вовсе не желал разговаривать с ним. На секунду вспомнились собственные сыновья, которых Пипкас теперь почти не видел. Но он тут же вернулся к Марте, юному Уоллесу и Вэлли-роуд, в настоящий Бакхед. Одна только Марта не испытывала никакой неловкости.
— Ой, они вовремя никогда не начинают, — сказала она, не отрывая глаз от экрана. Но думала при этом совсем о другом. Для просмотра телепередач Рэй облюбовал то же самое кресло, которое так любил Чарли. Это оказалось единственным сходством, найденным Мартой в двух своих мужчинах.
Ротонды на экране уже не было, вместо нее появились двое телеведущих в студии, за большим столом авангардной формы. Из-за левого уха мужчины по имени Роланд Бэррис неуклюже торчал завиток полупрозрачной проволочки. Кроме плохого слуха, у него был еще один недостаток — волосы. Они сильно поредели на висках, и небольшая прядка надо лбом напоминала остров, отделенный от материка полосой почти гладкой кожи. Прядку тщательно уложили, зачесали назад и полили лаком — остров почти слился с материком хотя бы на время эфира.
«Урод несчастный, — подумал Пипкас с приятно щекочущим Schadenfreude[46], — никогда тебе с таким полулысым черепом не сесть за стол ведущего вечерних новостей». Однако он решил не озвучивать свое наблюдение, боясь вызвать ассоциации с собственной незавидной карьерой.
«Бедняга, — подумала Марта о Роланде Бэррисе, — должен постоянно красить волосы, каждый волосок! У мужчин это всегда смотрится ужасно — слишком искусственно, сразу бросается в глаза». Она тоже решила не делиться с Рэем своими мыслями. Говорить с мужчинами об окраске волос отнюдь не в интересах «ананасной блондинки».
Ведущая на экране, Линн Хинкл, выглядела на добрых пятнадцать лет моложе Роланда Бэрриса. «Основные твои профессиональные достоинства, — подумала Марта, — симпатичное личико и густые светлые волосы, явно натуральные. Как быстро все это увянет, дорогуша, оглянуться не успеешь».
— …Ждут мэра Джордана, — говорил Роланд Бэррис, — ни одну его пресс-конференцию не ждали еще с таким нетерпением. Но и сама ситуация достаточно необычна, как ты думаешь, Линн?
— Я с тобой полностью согласна, Роланд, — машинально улыбалась блондиночка. — Ни один сотрудник мэрии не помнит, чтобы мэр Атланты когда-нибудь давал пресс-конференцию в связи с обвинением в сексуальном насилии. Тем более даже официально не предъявленным, Роланд.
— Интересное наблюдение, Линн. — На Линн Роланд не смотрел, он уставился в камеру, как загипнотизированный. — Наши источники в мэрии сообщили, что мэр Джордан обеспокоен небольшими беспорядками, возникшими недавно в бывшем районе проживания Фарика Фэнона, на Инглиш-авеню. В этом районе, как и в других районах Южной Атланты, Фарика Фэнона считают своим, одним из простых горожан, поднявшихся до уровня общенациональной известности в области спорта, и сейчас его сторонники полагают, что против их кумира ведется грязная, несправедливая кампания. Очень многие горожане с ними согласны, Линн.
