Еще она рассказывала, в какой гостинице была сначала, в какую пошла потом, описывала клиентов, словом, докладывала со всеми подробностями.
– Я еще зайду, – говорила она, поднимаясь и выпивая несколько глотков воды, и тут же добавляла: – А может, и не зайду. Ведь на тридцать человек нас, гейш, всего три. Тут не то что улизнуть, даже оглянуться некогда.
Однако вскоре опять приходила.
– Тяжело. Трое ведь на тридцать человек. Мне больше всех достается, потому что одна гейша – самая старая из здешних гейш, а другая – самая молодая. Я уверена: все эти тридцать человек – любители туризма. Такую ораву по меньшей мере шесть гейш должны обслуживать. Пойду напьюсь и перепугаю всех!..
И так повторялось изо дня в день. Сама Комако порой сквозь землю готова была провалиться – должно быть, начала нервничать, думая, до чего же все это дойдет, если так будет продолжаться. В ее влюбленности был какой-то оттенок одиночества, и это придавало ей особую прелесть.
– Пол в коридоре скрипит при каждом шаге. Уж как я ни стараюсь тихо ступать, все равно все слышно. Когда мимо кухни прохожу, они там смеются. «Опять, – говорят, – ты, Кома-тян, в номер „Камелия“! Вот уж не думала, что буду стесняться!
– Местечко-то маленькое, трудно спрятаться.
– Да, все уже все знают.
– Как нехорошо!
– В том-то и дело. В маленьком местечке достаточно нескольких сплетен – и тебе конец, – сказала Комако, но, тут же взглянув на Симамуру, заулыбалась. – Да ладно, ничего, для нас везде работа найдется.
Ее абсолютная искренность была для Симамуры очень уж неожиданной.
– А что? Так оно и есть. Не все ли равно, где деньги зарабатывать? Нечего унывать!
Комако сказала это, казалось бы, безразлично, но Симамура почувствовал в ее словах женщину.
– Правда, все хорошо… И вообще, теперь только женщины умеют любить по-настоящему… – Комако, слегка покраснев, потупилась.
Воротник ее кимоно сзади чуть отставал, видны были белые плечи – белый веер, распахнутый сверху вниз. Густо напудренное тело, округлое и почему-то печальное, казалось ворсистым, как шерстяная ткань, и в то же время было в нем нечто от тела животного.
– Да, в нынешнем мире… – пробормотал Симамура и поежился от бессмысленной пустоты собственных слов.
– Всегда ведь было так! – просто сказала Комако и, подняв голову, рассеянно добавила: – А ты разве не знал?..
Когда она подняла голову, красное нижнее кимоно, прилипшее к спине, скрылось под воротником.
Симамура переводил статьи Валери, Аллана и других французских авторов о русском балете в период его расцвета во Франции. Перевод он собирался выпустить в роскошном издании небольшим тиражом на собственные средства. Его работа не могла принести никакой практической пользы, но это-то, очевидно, и устраивало Симамуру. Ему доставляло удовольствие смеяться над самим собой из-за абсолютной бесполезности собственного труда. Отсюда, вероятно, и рождался жалкий, хилый мир его грез. Короче говоря, торопиться ему было некуда. А сейчас он путешествовал, зачем же торопиться?
Симамура с большим вниманием наблюдал, как умирают мотыльки.
Наступало осеннее похолодание, в номер Симамуры каждый день залетали насекомые и, мертвые, падали на татами. Кузнечики переворачивались на спину и больше уже не поднимались. Пчелы валились на бок, потом проползали еще немного и замирали. Их смерть была естественной, как смена времен года. Казалось, что насекомые умирают тихо и безболезненно, но при внимательном наблюдении можно было увидеть и у них агонию. Крылышки, лапки, усики – все у них дрожало мелкой дрожью. Для этих маленьких смертей пространство в восемь татами было гигантским.
Порою, беря двумя пальцами маленький трупик и выбрасывая его в окно, Симамура вспоминал оставленных дома детей.
На оконной сетке сидели мотыльки, сидели долго, словно приклеившись к ней, и вдруг оказывалось, что некоторые из них уже мертвые. Они падали, как увядшие листья. Некоторые падали со стен. И, подбирая мертвого мотылька, Симамура задумывался, почему природа создала их такими прекрасными.
Потом сетки с окон сняли. Воздух уже не звенел от беспрерывного стрекотания и жужжания.
Красно-рыжая окраска пограничных гор стала гуще. Перед заходом солнца далекие склоны тускло поблескивали, словно вся одевавшая их осенняя листва была высечена из какого-то холодного минерала. Гостиница постепенно заполнялась – начали съезжаться туристы, любители осени в горах.
– Сегодня я, наверно, совсем не смогу вырваться, – сказала Комако однажды вечером, забежав в номер к Симамуре. – Наши местные устраивают банкет.
Вскоре из зала донеслись звуки барабана и женский визг. Вдруг сквозь этот шум совсем рядом прозвучал ясный, прозрачный голос.
– Простите, пожалуйста… Простите, пожалуйста… – сказала Йоко. – Вот… Кома-тян просила передать вам.
Йоко, стоя в дверях, протянула Симамуре руку, но тут же со всей учтивостью опустилась на пол у порога и лишь тогда дала ему скрученную жгутом записку. Когда Симамура развернул записку, Йоко уже не было. Он так и не успел ей ничего сказать. На бумажке пьяными, валившимися в разные стороны иероглифами было написано всего несколько слов: «Я очень развеселилась, расшумелась. Напилась сакэ».
Но не прошло и десяти минут, как появилась сама Комако. Ступала она нетвердо, ноги у нее заплетались.
– Девчонка была у тебя, принесла что-нибудь?
– Да, принесла.
– Принесла, значит? – Комако весело сощурила один глаз. – Уф-ф, хорошо!.. Я сказала, что пойду сакэ заказать, и потихоньку улизнула. А клерк поймал меня и обругал. Да плевать, все хорошо! Пусть ругают! Пусть шаги мои грохочут на всю гостиницу! Ой, как плохо вдруг мне стало!.. Пришла к тебе и почему-то сразу опьянела. А мне ведь еще работать.
– Да ты вся пьяная, до самых кончиков пальцев!
– А мне работать надо!.. А что тебе сказала эта девчонка? Ты знаешь, что она жутко ревнивая?
– Кто?
– Смотри, убьет!
– Она, видно, тоже у вас там прислуживает?
– Подает бутылочки с подогретым сакэ. Стоит в тени коридора и пристально смотрит, наблюдает. А глаза поблескивают! Тебе ведь нравятся такие глаза?
– Небось смотрит она на вас и думает: какое жалкое зрелище!
– Я вот написала записку и дала ей, отнеси, говорю… Воды хочу! Дай воды!.. А какая из женщин жалкая, не узнаешь, пока ее не уговоришь. Скажи, я пьяная?
Она посмотрелась в зеркало, чуть не упала, еле удержалась, схватившись за края трюмо. И ушла. Величественно походкой. С гордо развевающимся подолом кимоно.
Внезапно наступила тишина, издали доносился лишь звон посуды. Банкет, по-видимому, кончился. Симамура думал, что Комако, поддавшись уговорам клиентов, перекочевала в другую гостиницу продолжать веселье. Но тут снова появилась Йоко и подала от нее записку, скрученную жгутом.
«Отказалась от горной гостиницы „Сан-пукан“, иду в номер „Слива“, на обратном пути загляну. Спокойной ночи».
Симамура, немного смутившись, усмехнулся.
– Благодарю вас!.. Простите, вы тут помогаете прислуживать за столом?
– Да. – Йоко кивнула, быстро взглянув на него своими пронзительными, красивыми глазами.
Симамура почему-то совсем смутился.
Девушка, которую он часто видел и которой каждый раз восхищался, сейчас сидела перед ним совершенно просто и естественно. Он почувствовал странную тревогу. Слишком уж серьезной она была, настолько серьезной, словно находилась в центре каких-то чрезвычайных событий.
– Вы кажетесь очень занятой…
– Да, очень. Хотя вообще-то я ничего не умею.
– Я все время вас встречаю. Так уж получается… Вот и тогда в поезде… Помните, вы ехали сюда, везли больного, ухаживали за ним? И тогда же, в поезде, просили начальника станции присмотреть за младшим братом. Помните?
– Помню.
– Говорят, перед сном вы поете в бассейне?
– О, как стыдно… Как нехорошо!..
Ее голос был поразительно прекрасным.
– Мне кажется, я о вас знаю абсолютно все.
– Да?.. Вам Кома-тян рассказывала?
– Нет, она мне ничего не рассказывала. Она вообще избегает говорить о вас.
– Неужели? – Йоко повернула голову в сторону. – Кома-тян хорошая, но несчастная. Пожалуйста, не обижайте ее!
Она произнесла это скороговоркой, под конец голос у нее задрожал.
– Но я же ничего не могу для нее сделать…
Казалось, сейчас она начнет дрожать всем телом.
Отводя взгляд от ее ослепительного лица, словно надвигавшегося на него, Симамура сказал:
– Может, для нее даже лучше будет, если я поскорее вернусь в Токио.
– Я тоже собираюсь в Токио.
– Когда?
– Мне безразлично когда.
– Может быть, если вы хотите, конечно, поедем вместе?
– Да, прошу вас, поедем вместе…
Йоко сказала это как бы между прочим, но так серьезно, что Симамура поразился.
– С удовольствием. А ваша семья не будет против?
– Какая у меня семья? Один младший брат, который на железной дороге служит. Я могу поступать как хочу.
