Я про ваши отношения с соседями. Неужели все они заслуживают порицания?
– Мне что, язык проглотить, когда на меня возводят напраслину? – мгновенно вспыхнула она. – Всякому терпению есть предел. Я живой человек! – И она потрясла древком швабры так, словно держала в руке копье, а другой рукой смяла половую тряпку, как будто собиралась отбиваться ею от недругов.
– Понимаю, очень вас понимаю, – примирительно сказал я. – Люди часто злословят, кто бы сомневался. Все так или иначе с этим сталкиваются. Но разве Библия не учит нас, что мы должны возлюбить ближнего, как самого себя, и подставить левую щеку, если нас ударили по правой? Разве не призывает любой ценой хранить мир и покой?
– Библия!.. Библия! – От возмущения она прямо захлебнулась. – А то я не знаю, что написано в Библии! Знаю получше некоторых! – (Мне было известно, что она не умеет читать.) – И знаю, что говорит церковь. На то есть священник. Только почему-то ближние не хотят возлюбить меня и оставить в покое, хоть я ничего худого им не сделала, будь они неладны! Почему, спрашивается? И в той же Библии сказано: око за око и зуб за зуб, этого я тоже не забываю. В той же Библии!
– Верно, – подтвердил я, – так там и сказано. Но любви к ближнему учил Иисус, а око за око, зуб за зуб – из Ветхого Завета. Иисус говорил, что несет людям Новый Закон, то бишь Завет.
– Да знаю я, не надо меня учить, сама ученая, – с негодованием парировала она. – Только кто сказал, что у меня нет права постоять за себя? Я, что ли, хожу за собой по пятам, прошу взаймы то соль, то сахар, то масло, а сама исподтишка сую свой нос в таз с грязным бельем и в кастрюлю с бульоном? Да на такую соседку, как я, все бы не нарадовались, если б у самих хватило ума не лезть, куда не просят! В прежние-то времена не так я жила, ох, не так… Это здесь, в Нью-Йорке, я только и делаю, что мою да скребу, не разгибая спины, жилы рву!
– Не для того вы на свет родились, правильно я понимаю?
– То-то и оно. А теперь вот со шваброй не расстаюсь, чтобы свести концы с концами.
– Понятно, понятно, – притворно поддакнул я. – Сразу видно, что вы на голову выше соседок, им всем за вами не угнаться.
– Ну нет, я не говорю, что я лучше всех. Как ни старайся, а выше головы не прыгнешь. Но не требуйте от меня быть лучше, чем я могу, или лучше этих… ближних! Сам Господь не требовал от людей святости, иначе не завел бы чистилище.
«Великолепно, – подумал я, – воистину вершина логики! Что можно к этому прибавить?» И прекратил свои расспросы.
Как видите, в голове у Бриджет царил сумбур, типичный для людей такого сорта: на ее сумеречное, зыбкое и по сути языческое сознание накладывалась религиозная догма, которой она толком не понимала, хотя и пыталась как-нибудь приспособить ее к убожеству своей повседневной жизни. Без особого успеха, ясное дело. При этом я не сомневаюсь, что для миссис Малланфи Небеса означали вполне реальное местопребывание седобородого патриарха Бога Отца, а также Иисуса Христа, каким его изображали в Средние века, и милосердной Богоматери в царском венце из звезд [49], с белыми лилиями в руке. Если за минувшие годы миссис Малланфи умерла и после смерти не обнаружила всех вышеперечисленных лиц на небесном престоле в окружении торжественно зависших облаков, значит где-то в бесконечной Вселенной и поныне блуждает полная смущения и смятения ирландская душа.
Заметьте, у меня и в мыслях нет смеяться над чувствами верующих – я искренне жалею слепое, бредущее в потемках наугад человечество. Просто в случае миссис Малланфи набожность самым нелепым образом контрастировала с ее общими понятиями и методами, с бурными вспышками и яростными склоками, без которых не обходился ни один день недели, за исключением воскресенья. Воскресенье миссис Малланфи неукоснительно соблюдала – ходила к мессе и следовала всем церковным предписаниям с усердием, которое католики наверняка сочли бы похвальным.
Для полноты картины, пронизанной поистине хогартовской [50] атмосферой, я вынужден представить еще двух особ из ее окружения, как ни хотелось бы мне обойти их молчанием. Они приходились ей вроде бы внучатыми племянницами. Очень странные, безалаберные, разбитные девицы, перебивавшиеся случайной работой по найму то в одном доме, то в другом, благо Нью-Йорк – город большой. Вскоре после моего знакомства с Бриджет их зачем-то выписали к нам из Ирландии; а может, они просто свалились на мою героиню как снег на голову. В каком-то смысле «племянницы» вносили разнообразие и оживление в безрадостные будни семейства Малланфи, но вместе с тем создавали определенную моральную проблему, причем совсем иного свойства, чем Корнелия и маленькая девочка таинственного происхождения. Я не пытаюсь упрекнуть этих девиц в непорядочности – хотя бы потому, что в силу своего скудоумия они не ведали о порядочности. Но… как бы это выразиться… В общем, насколько я уяснил со слов тех, кто вблизи наблюдал замысловатый семейный спектакль, девицы были не самых честных правил. В том смысле, что… Нет, давайте я лучше перейду к их портрету, а щекотливые подробности оставлю на волю случая.
Начну с Молли Макгрэг. Высокая, бледная, круглолицая, сероглазая, русоволосая, отнюдь не красавица, но по характеру довольно живая и в придачу большая сплетница. Ее сестра Кэти, двумя годами младше, – веселая, добродушная, озорная, в чем-то забавная. Молли одевалась неброско, без затей, обычно в серое и белое. Кэти, напротив, сразу привлекала к себе внимание костюмом цвета клубники или терракоты, красной или зеленой шляпкой с белыми перьями, каким-нибудь боа, парасолькой и не знаю чем еще. Захаживала она часто и всегда шумно. Впервые столкнувшись с ней, я опешил: казалось, воздух вокруг дрожит от ее звонкой трели.
– Ха-ха! Все сидишь? А где твои? Где наши старички? Пошли проветриться? И правильно. Им полезно воздухом подышать. – Поприветствовав таким образом Корнелию, она выпархивает в конец коридора к вентиляционной
