Лопе де Вега - Благоразумная месть

– Значит, он меня обожает? – спросила, улыбаясь, Лаура. – Кто тебя научил таким словам? Может быть, достаточно просто сказать, что он меня любит?

– Вполне достаточно, – сказала Фениса, – раз вы не отвечаете на такую любовь; а если бы вы любили его так же, как он вас любит, каким счастьем для вас обоих было бы пожениться!

– Я не хочу выходить замуж, – возразила Лаура, – я хочу стать монахиней.

– Этого не должно быть, – ответила Фениса, – потому что вы одна у родителей и они оставят вам в наследство пять тысяч дукатов дохода, а стоимость вашего приданого составит шестьдесят тысяч, не считая тех двадцати тысяч, которые вам оставила ваша бабушка.

– Послушай, что я тебе скажу, – ответила ей на это Лаура, – не смей никогда мне больше говорить о Лисардо; он найдет девушку, достойную его любви, про которую ты столько говоришь, я же не питаю к Лисардо никакой склонности, хоть он и не сводит с меня глаз целых два года.

– Хорошо, сеньора, – возразила Фениса, – только слишком уж часто упоминаете вы имя Лисардо, чтобы я могла поверить, что ваше сердце никогда его не вспоминает.

Тем временем настал час обеда, и слуги накрыли на стол, – да будет известно вашей милости, что эта новелла не пастушеский роман[9] и ее герои обедают и ужинают каждый раз, когда к этому представляется случай, И тут Лаура сказала Фенисе:

– Жаль мне, Фениса, что этот кабальеро из-за меня ничего не ел.

– Разве вы не приказали мне, чтобы я с вами не заговаривала о нем?

– Это правда, – отвечала Лаура, – но я говорю вовсе не о нем, а о его обеде. Умоляю тебя, сделай так, чтобы наш повар дал тебе что-нибудь для него, и отнеси это его слуге – так, как будто ты сама об этом позаботилась.

– Мне это по вкусу: ведь это все равно, что отнести нищему милостыню, которую дал другой человек, – забота ваша, а старания мои.

Так Фениса и сделала; взяв каплуна, двух куропаток, немного фруктов и белого хлеба – все, чем богата Севилья, она отнесла это, куда ей было указано, и сказала:

– Пусть Лисардо кушает себе на здоровье, потому что ему это посылает Лаура.

Влюбленный кабальеро, преисполненный благодарности за эту милость, принялся за еду с таким рвением, что слуги его, придя в отчаяние, осмелились ему сказать:

– Если ваша милость будет так кушать, то что же останется на нашу долю?

– Вы, – отвечал Лисардо, – вовсе недостойны милостей Лауры, и потому, если я что-нибудь и не доем, то сохраню это себе на ужин.

Может быть, вашей милости это покажется жестокостью со стороны Лисардо, а быть может, вы возразите: «Мне кажется всего лишь, что он сильно проголодался», и вы будете правы, если только вам неизвестно, чем питается счастливый влюбленный в такие минуты.

Все же, чтобы вы не считали его невежей, я могу вам сообщить, что он дал слугам два дублона, стоимостью каждый по четыре дуро, – в те времена такие еще бывали, – с тем чтобы один из них отправился в Севилью и купил все, что ему только захочется. Однако они этого не сделали и, поделив деньги между собой, направились к загородному дому, где служанки накормили их досыта. Лаура видела все это, и ей это доставило большое удовольствие. Слуги Лисардо не скрывались от ее родителей, и когда те, пожелав узнать, что они за люди, спросили у них об этом, они назвали себя музыкантами. Желая развеселить Лауру, отец ее предложил им войти, чему они чрезвычайно обрадовались, и когда принесли лютню, которая всегда находилась в загородном доме или, возможно, была привезена служанками Лауры, – а некоторые из них любили потанцевать на мавританский лад, – Фабио и Антандро запели прекраснейшими голосами:

Слушая их песни, Лаура не могла решить, сложены ли эти стихи для нее или нет, и, хотя они полностью совпадали с чувствами Лисардо, однако жалобы на ревность показались ей несовместимыми с ее скромностью и уединенной жизнью, и потому она продолжала сомневаться. Но ведь влюбленные ревнуют без причины, и им не нужно повода, чтобы жаловаться, – они совсем как дети, которые часто сердятся на то, что сами же сделали.

Родители Лауры попросили Фабио спеть еще, если он не устал, и тогда он и Антандро запели на мотив непревзойденнейшего из музыкантов Хуана Бласа де Кастро следующие стихи:

Как только на струнах лютней отзвучало эхо мелодии, – хотя, сколько мне помнится, инструмент был всего только один, – Лаура спросила Фабио, кто сложил эти строки. Фабио ответил ей, что их сложил кабальеро по имени Лисардо, юноша двадцати четырех лет, которому он и Антандро служат.

– Право же, – сказала Лаура, – он изрядный выдумщик.

– Да еще какой! – сказал Антандро. – К тому же, красив и отлично сложен, а самое главное – мужествен и скромен.

– А родители его живы? – спросил отец Лауры.

– Нет, сеньор, – ответил Фабио, – Альберто де Сильва умер; ваша милость, должно быть, изволили знать его в этом городе.

– Конечно, я его знал, – сказал старик, – он был весьма дружен со мною, да и со всеми знатными людьми города. Я помню и его сына, когда он был еще ребенком и только начинал учиться писать; рад слышать. что он вырос похожим на своего отца. Не собирается ли он жениться?

– Собирается, – ответил Антандро, – и всей душой стремится к браку с одной прекрасной девушкой, столь же щедро одаренной природой, как он, и такой же богатой.

После этого Менандре – так звали отца Лауры – велел их отблагодарить, и они ушли, чтобы обо всем, что между ними там говорилось, рассказать в глубине сада Лисардо, который ждал их, не надеясь для себя на что-нибудь хорошее.

Между тем Лаура, охваченная «тревожным беспокойством», как определяет любовь Овидий, была взволнована: она вообразила, что та девушка, на которой хочет жениться Лисардо, – не она и что все знаки его внимания по отношению к ней были притворством; она не поняла, что Антандро сказал все это, желая намекнуть ей на стремления Лисардо, – ведь любовь всегда полна опасений и видит горе даже там, где ее ждет только счастье. Она больше не могла веселиться и, уверив родителей, что ей нездоровится, вернулась вместе с ними в Севилью. Всю ночь она почти не спала, а на следующий день эта мысль настолько ее опечалила, что она решилась написать Лисардо письмо.

Пусть ваша милость судит сама, разумно ли поступила эта сеньора, я же никогда не берусь порицать тех, кто любит. Разорвав двадцать листков бумаги, Лаура вручила последний и самый неудачный из них Фенисе, и та с удивлением, близким к ужасу, отнесла его Лисардо, который в эту минуту садился на коня, чтобы отправиться на прогулку. Не помня себя от радости, он выслушал то, что Фенисе было поручено передать ему на словах, и увел ее за руку в небольшой сад, который находился перед входом в дом и радовал взор листвою нескольких апельсиновых деревьев; там, расцеловав ее в обе щеки, он взял письмо столь осторожно, как если бы оно содержало яд, сломал печать, бережно спрятал в карман конверт и прочел следующее: