III
Но это былъ очень неспокойный сонъ, нѣсколько разъ я вскакивалъ и кричалъ, но потомъ ложился опять, когда я видѣлъ, гдѣ я нахожусь. Іецъ говорилъ каждый разъ: «Спи спокойно, Нутъ».
Когда я проснулся совсѣмъ, былъ уже день, мои оба товарища сидѣли и закусывали. Они говорили о томъ, что мы не взяли своего жалованья, и за тѣ четыре недѣли, которыя мы отработали на фермѣ, мы ничего не получили…
— Когда я объ этомъ подумаю, мнѣ хочется вернуться на ферму и сжечь ее, — сказалъ Гунтлей.
Они поглощали невѣроятное количество провіанта, не думая о томъ, что слѣдовало бы быть экономными въ виду предстоящаго путешествія. Такъ какъ у меня была своя порція мяса, то я взялъ только немного хлѣба у Іеца. Теперь у каждаго былъ свой запасъ.
Подкрѣпившись, мы продолжали наше путешествіе. Солнце сильно опустилось, на нашъ взглядъ было часа четыре, половина пятаго, когда мы двинулись въ путь. Мы попрежнему держались сѣвера, чтобы попасть на полотно желѣзной дороги.
Мы шли до поздней ночи и снова устроились на ночлегъ въ степи; передъ этимъ Гунтлей съѣлъ весь свой запасъ провіанта и, насытившись, заснулъ, какъ убитый. Ночью мы проснулись всѣ трое одинъ за другимъ отъ леденящаго холода, мы стали прыгать въ темнотѣ, чтобъ хотя немного согрѣться, затѣмъ бросились на землю и чувствовали, какъ трава, покрытая инеемъ, касалась нашихъ лицъ. Мы легли какъ можно ближе другъ къ другу, задремали и стучали отъ холода зубами. Гунтлей мерзъ менѣе насъ, такъ какъ онъ былъ очень сытъ.
Наконецъ, Іецъ не выдержалъ и сказалъ:
— Не лучше ли намъ продолжатъ сейчасъ наше путешествіе, пока не взойдетъ солнце, а тогда прилечь.
Когда мы опять тронулись въ путь, то Гунтлей хотѣлъ итти одной дорогой, а Іецъ другой. Впереди не было огонька, и ни одной звѣзды на небѣ, которая могла бы указать намъ, какого направленія держаться.
— Я пойду съ Іецомъ, — сказалъ я и пошелъ за нимъ.
И Гунтлей пошелъ за нами, онъ ругался и проклиналъ насъ, меня особенно, называлъ негодяемъ и безмозглымъ дуракомъ.
Когда начало свѣтать, мы стали на ходу закусывать. Гунтлей, которому нечего было ѣсть, молча слѣдовалъ за нами. Днемъ мы почувствовали жажду, и Іецъ сказалъ:
— Можетъ-быть, намъ цѣлый день не удастся получить воды, будьте экономнѣе съ табакомъ, дѣти, и употребляйте его понемножку.
Но Гунтлей извелъ свою порцію табаку, такъ что мы должны были подѣлиться съ нимъ.
Въ сумерки, когда мы уже ничего не могли видѣть, мы услыхали, какъ вдали промчался поѣздъ. Это прозвучало въ нашихъ ушахъ какъ дивная музыка, и мы бодро пошли по тому направленію. Наконецъ, наши ноги ударились о рельсы. Но зато кромѣ рельсовъ ничего не было видно, и мы должны были лечь, гдѣ стояли, и дожидаться утра. Мои товарищи легли на самое полотно желѣзной дороги, положивъ головы на рельсы, но я не рѣшился и легъ опять на траву.
И эта ночь пришла къ концу, хотя я то и дѣло вставалъ и бѣгалъ вдоль полотна желѣзной дороги, чтобы согрѣться.
Когда начало свѣтать, Іецъ вдругъ поднялся и сказалъ:
— Держите ухо востро, ребята, — поѣздъ идетъ.
Лежа на рельсахъ, онъ издали услыхалъ приближеніе поѣзда… Мы стояли всѣ трое наготовѣ и начали дѣлать машинисту знаки, чтобъ онъ остановилъ поѣздъ, хотя у насъ не было ни гроша денегъ. Гунтлей, ужасная лиса, бросился на колѣни и протянулъ умоляющимъ жестомъ руки впередъ. Но поѣздъ промчался мимо насъ. Это былъ товарный поѣздъ, нагруженный пшеницей; онъ могъ бы свободно захватилъ насъ съ собой. Два закоптѣлыхъ человѣка стояли на паровозѣ и издѣвались надъ нами.
Гунтлей поднялся съ земли, онъ былъ взбѣшенъ.
— У меня когда-то былъ револьверъ, вотъ досадно, что его сейчасъ нѣтъ со мною!
Мы пошли по полотну желѣзной дороги на востокъ, это было очень утомительное путешествіе черезъ тысячу шпалъ, точно ходьба до лежащей лѣстницѣ. Іецъ и я подкрѣпились слегка; Гунтлей сталъ попрошайничать, чтобы мы дали ему хоть кусочекъ, но мы ему ничего не дали. А чтобы во время сна остатокъ моей провизіи не попалъ въ руки Гунтлея, я уничтожилъ на его глазахъ все до послѣдней крошки.
— По-твоему это хорошо? — спросилъ съ ненавистью Гунтлей.
Днемъ мы снова услыхали приближеніе поѣзда. Іецъ рѣшилъ, что мы должны встать у полотна желѣзной дороги на разстояніи нѣсколькихъ сотъ метровъ другъ отъ друга и попытаться вскочить на поѣздъ. Въ воздухѣ стоитъ полоса дыма, весь поѣздъ кажется такимъ маленькимъ, какъ коробка. Мы стоимъ въ нетерпѣливомъ ожиданіи.
Гунтлей долженъ былъ попытаться первымъ. Ему удалось уцѣпиться за ручку одного изъ вагоновъ, но онъ былъ слишкомъ тяжелъ, чтобы бѣжать наравнѣ съ поѣздомъ; вися на ручкѣ, онъ перевернулся всѣмъ корпусомъ и былъ отброшенъ далеко въ траву. Я и не пытался совсѣмъ, видя неудачную попытку своего пріятеля. Что касается Іеца, то ему приходилось, вѣроятно, и раньше вскакивать на идущій поѣздъ, онъ пробѣжалъ нѣсколько шаговъ рядомъ съ пріѣздомъ, затѣмъ схватился за ручку вагона и въ тотъ же моментъ очутился на подножкѣ.
— Собака, онъ уѣзжаетъ передъ самымъ нашимъ носомъ, — сказалъ Гунтлей и выплюнулъ траву изо рта.
Вдругъ поѣздъ останавливается недалеко отъ насъ, и мы видимъ, какъ два желѣзнодорожныхъ служащихъ высаживаютъ Іеца. Гунтлей и я побѣжали къ нему на помощь, но было уже слишкомъ поздно, поѣздъ уже тронулся, и мы — трое несчастныхъ бродятъ — стояли опять посреди степи.
Жажда начинала мучить насъ все сильнѣе и сильнѣе. Гунтлей вторично уничтожаетъ свою порцію табаку и у него ничего не остается, чтобы утолить жажду; онъ выплевываетъ на руку бѣлую слюну въ доказательство того, что онъ болѣе, чѣмъ кто-либо, страдаетъ отъ жажды. Тогда Іецъ и я въ послѣдній разъ дѣлимся съ нимъ табакомъ.
И мы идемъ, все идемъ по направленію въ западу.
Начинаетъ смеркаться.
Какой-то человѣкъ идетъ по шпаламъ къ намъ навстрѣчу, онъ направляется на востокъ. Онъ, видимо, такой же бродяга, какъ и мы, толико шея у него повязана маленькимъ шелковымъ платкомъ, и онъ одѣтъ теплѣе, чѣмъ мы, обувь же его никуда не годится.
— Есть ли у тебя провизія или табакъ? — спрашиваетъ Гунгтлей.
— Нѣтъ, ничего нѣтъ, — отвѣчаетъ спокойнымъ тономъ бродяга.
Мы обыскали его, тщательно осмотрѣли карманы, щупали грудь, но у него ничего не было. Тогда мы усѣлись вчетверомъ на землю и стали разговаривать между собою.
— На западѣ вы ничего не найдете, — сказалъ нашъ новый пріятель. — Я иду вотъ уже два дня и двѣ ночи подъ-рядъ и не встрѣтилъ ни единой человѣческой души.
— А что намъ дѣлать на востокѣ? — спросилъ Гунтлей. — Мы оттуда идемъ, мы въ дорогѣ съ самаго утра.
Но новый бродяга уговорилъ насъ вернуться съ нимъ обратно и итти по направленію къ востоку.
Весь трудный путъ, пройденный нами съ сегодняшняго утра, пошелъ къ чорту; теперь еще болѣе, чѣмъ прежде, мы стали надѣяться, что кондукторъ товарнаго поѣзда захватитъ насъ съ собой.
Нашъ новый товарищъ шелъ вначалѣ бодрѣе насъ, такъ какъ онъ чувствовалъ себя налегкѣ и былъ полонъ силъ; но къ вечеру, подходя къ тому мѣсту, гдѣ мы провели ночь, онъ сталъ итти медленнѣе и отставалъ отъ насъ.
Іецъ спросилъ его, сколько времени онъ не ѣлъ, онъ отвѣтилъ, что двое сутокъ.
Мы прошли еще около часу съ нашимъ ослабѣвшимъ спутникомъ. Когда вокругъ насъ совсѣмъ стемнѣло, мы должны были высоко поднимать ноги, и итти какъ пѣтухи, чтобы не задѣть ногами о кочки. Мы попробовали итти, взявшись за руки, но Гунтлей сталъ злоупотреблять этимъ и заставлялъ тащить себя, поэтому мы отказались отъ этого плана. Наконецъ, выбившись изъ силъ, мы легли на покой.
Чуть забрезжилъ день, мы были уже на ногахъ. Сегодня было какъ вчера. Мимо насъ промчался на востокъ товарный поѣздъ, нагруженный пшеницей, но не обратилъ никакого вниманія на наши сигналы. Скрежеща отъ злости зубами, Гунтлей погрозилъ имъ вслѣдъ кулакомъ. Новому бродягѣ онъ сказалъ:
— Если бы у тебя было хоть немножко табаку, насъ не мучила бы такъ жажда. Какъ тебя зовутъ?
— Фредъ, — отвѣтилъ человѣкъ.
— Значитъ, ты изъ проклятыхъ нѣмцевъ?
— По рожденію, да.
— Я такъ и думалъ. Я замѣтилъ это, — сказалъ враждебно Гунтлей.
Фредъ сдѣлался бодрѣе и шелъ героемъ. Казалось, онъ былъ увѣренъ въ томъ, что на востокѣ онъ обязательно набредетъ на ферму или на маленькое селеніе; впрочемъ, онъ говорилъ мало и не вмѣшивался въ наши разговоры. По прошествіи нѣсколькихъ часовъ онъ ослабѣлъ и началъ отставать. Когда мы обернулись, то увидали, что онъ усѣлся на землю.
Бродяга Іецъ сказалъ:
— Мы должны отдать ему остатокъ нашей провизіи, Нутъ.
Это было хвастовствомъ со стороны Іеца, такъ какъ онъ прекрасно зналъ, что у меня ничего больше не оставалось; но онъ сказалъ это для того, чтобы мы могли ясно увидать, что онъ хочетъ это сдѣлать. Онъ подошелъ къ Фреду и отдалъ ему свою порцію.
