− Но отчего вы не взяли фамилию мужа после его гибели?
− Увы, я не в силах была решиться на подобный шаг; а после смерти детей это вообще утратило смысл. Леди Бриджет и вы — единственные, кому известно, что и я некогда имела счастье быть Женой и Матерью. Поскольку я так и не смогла убедить себя принять фамилию Дэшвуд (которую, после гибели Генри, не могу произносить без волнения) и в то же время потеряла право носить фамилию Эннесли, то, после смерти отца, я решила отказаться от обеих и оставить себе только имя, данное при крещении.
Она умолкла.
− О, моя дорогая мисс Джейн, — сказала я, — как безмерно благодарна я вам за такой волнующий рассказ! Вы не можете себе представить, как он увлек меня. Но все ли вы рассказали?
− Осталось только добавить, что примерно в то же время скончался старший брат моего Генри. Леди Бриджет овдовела, и поскольку мы с ней всегда питали взаимную симпатию в том высоком смысле, который доступен лишь избранным, то, хоть прежде ни разу не встречались, решили отныне поселиться вместе. Мы написали друг другу о наших намерениях, кои столь чудесным образом совпадали, и отправили письма в один и тот же день — так удивительно сходились наши чувства и поступки.
− И это все? — спросила я. — Неужели ваш рассказ окончен?
− Увы, да. Признайтесь, разве случалось вам слышать историю более драматичную?
− Никогда. Она тронула меня до глубины души: ведь если несчастлив сам, ничто так не утешает, как рассказ о чужих невзгодах.
− О, моя София! Но отчего вы столь несчастны?
− Как, сударыня, разве вы не слыхали о женитьбе Уиллоуби?
− Но, душа моя, к чему так страдать из-за его вероломства, ведь прежде вы столь мужественно переносили измены других молодых людей?
− Ах, сударыня, прежде такие измены случались часто, и я к ним притерпелась, но до того как Уиллоуби разорвал помолвку, я почти полгода не знала разочарований и совершенно отвыкла от подобных огорчений.
− Бедное дитя! — вздохнула мисс Джейн.
Молодая особа в затруднительных обстоятельствах — своей подруге.
Несколько дней назад я была на балу, который давал мистер Эшбернхэм. Моя маменька никогда не выезжает в свет, а по сему доверила меня заботам леди Гревиль, которая оказала мне честь, заехав за мной, и была столь благосклонна, что позволила мне сидеть в экипаже лицом вперед, проявив любезность, которая, однако, меня не обрадовала, поскольку я сознавала, что подобное внимание налагает на меня большие обязательства.
− Ну, мисс Мария, — сказала ее милость, видя, что я подхожу к двери экипажа, — вы сегодня настоящая красавица. Мои бедные девочки просто померкнут рядом с вами. Надеюсь, ваша матушка не оказалась в затруднительном положении, наряжая вас. Как, неужели на вас новое платье?
− Да, сударыня, — призналась я, стараясь держаться невозмутимо.
− И кажется, недешевое, — продолжала леди Гревиль, ощупывая мой наряд, пока я с ее разрешения усаживалась подле нее. — Не могу не отметить — ведь вам известно: я всегда говорю то, что думаю, — что, по-моему, это совершенно лишняя трата денег. Отчего вы не надели ваше старое полосатое платье? Не в моих правилах придираться к людям только потому, что они небогаты: я считала и считаю, что бедняки скорее достойны презрения и жалости, чем упреков, особенно если они не властны изменить свой жребий, но должна заметить: ваше старое полосатое платье вполне соответствует вашему положению — ибо, сказать по правде (а я никогда не скрываю свое мнение), боюсь, половина гостей вообще не обратит внимания, есть на вас хоть какой-то наряд или нет. Впрочем, вы, полагаю, лелеете мечту устроить нынче вечером свою судьбу. Что ж, чем скорее, тем лучше. Желаю удачи.
− Право, сударыня, я отнюдь не имею таких намерений.
− Слыханное ли дело, чтобы девица призналась, что мечтает сделать хорошую партию!
Мисс Гревиль рассмеялась, но я уверена, что Эллен сочувствовала мне.
− Ваша матушка, верно, легла почивать еще до вашего отъезда? — спросила ее милость.
− Но, мама, сейчас только девять часов, — удивилась Эллен.
− Верно. Но свечи стоят денег, а миссис Уильямс достаточно благоразумна, чтобы позволять себе дорогостоящие причуды.
− Маменька как раз собиралась ужинать, сударыня.
− И что же ей подали?
− Я не обратила внимания.
− Наверняка лишь хлеб и сыр.
− Что может быть лучше? — вставила Эллен.
− Ты, душенька, никогда не отличалась рассудительностью, — осадила ее мать. — Тебе-то всегда обеспечено все самое лучшее. — Мисс Гревиль по привычке принужденно засмеялась в ответ на материнское замечание.
Вот в каком унизительном положении я невольно оказалась, приняв приглашение ехать в экипаже ее милости. Я не смею быть дерзкой, ибо маменька постоянно твердит мне, что следует быть смиренной и терпеливой, коли хочешь завоевать положение в обществе. Но если бы не ее уговоры, можешь поверить: я бы никогда не переступила порог дома леди Гревиль и ни за что не села в ее экипаж, зная, что наверняка подвергнусь оскорблениям из-за моей бедности. Было уже почти десять, когда мы прибыли в Эшбернхэм, опоздав, таким образом, на полтора часа; но леди Гревиль слишком светская особа (или считает себя таковой), чтобы заботиться о пунктуальности. Танцы тем не менее еще не начались — все ждали мисс Гревиль. Едва я вошла в залу, как была приглашена на танец мистером Бернардом, но вдруг он вспомнил, что оставил у слуги свои белые перчатки, и поспешил за ними. Тем временем танец начался. Леди Гревиль, направляясь в соседнюю комнату, прошествовала совсем рядом со мной. Заметив меня, она остановилась и, хотя вокруг были люди, сказала:
− А, это вы, мисс Мария! Как, неужели вы не нашли себе кавалера? Бедняжка! Боюсь, вы напрасно наряжались в новое платье. Но не отчаивайтесь, может, и вам еще посчастливится сплясать разок до конца вечера. — Сказав это, ее милость проследовала дальше, не обращая внимания на мои заверения в том, что я уже приглашена, и оставив меня негодовать на нее за то, что она выставила меня на посмешище.
Между тем мистер Бернард скоро возвратился. Он прямиком направился ко мне и увлек меня в круг танцующих. Так что, надеюсь, леди Гревиль не удалось очернить меня в глазах пожилых дам, слышавших ее слова. Я быстро забыла свою досаду, наслаждаясь танцем и обществом самого приятного кавалера, из всех собравшихся в зале. Мистер Бернард — наследник солидного состояния, и я заметила, что леди Гревиль весьма недовольна его выбором. Ее милость задумала во что бы то ни стало унизить меня. В сопровождении мисс Мэйсон она подошла ко мне в перерыве между танцами и с еще более осуждающим видом произнесла так громко, что было слышно половине зала:
− Ах, мисс Мария, напомните нам, чем занимался ваш дедушка? Мы с мисс Мэйсон никак не можем припомнить, бакалейщиком он был или переплетчиком?
Я догадалась, что ее милости хочется уколоть меня, и твердо решила не подавать виду, что ее план удался.
− Ни то ни другое, сударыня. Он был виноторговцем.
− Ах, я припоминаю, он ведь, кажется, разорился?
− Вовсе нет, сударыня.
− Разве он не скрывался от правосудия?
− Впервые об этом слышу.
− Но ведь он умер банкротом?
− Мне ничего об этом не известно.
− Ну как же! Да и ваш отец, разве он не был беден как церковная мышь?
− Полагаю, что нет, сударыня.
− Позвольте, не он ли представал перед судом?
− Никогда не видела его там.
В ответ на эти слова леди Гревиль смерила меня таким взглядом и в великом раздражении пошла прочь; я же, хоть и радовалась своему упорству, в тоже время опасалась, что могла показаться чересчур дерзкой. Леди Гревиль была чрезвычайно мной недовольна и весь оставшийся вечер делала вид, что не замечает меня, впрочем, даже если бы она была ко мне расположена, вряд ли бы я удостоилась ее внимания: ее милость общается только с людьми влиятельными и никогда не заговаривает со мной, если может обратиться к кому-нибудь другому. За ужином мисс Гревиль должна была сопровождать свою мать и ее приверженцев, но Эллен предпочла остаться со мной и Бернардом. Таким образом, мы славно потанцевали в тот вечер, а поскольку леди Гревиль проклевала носом всю обратную дорогу, наше возвращение оказалось вполне приятным.
На следующий день, во время обеда, перед нашим домом остановился экипаж леди Гревиль, она имеет обыкновение наведываться именно в этот час. Ее милость послала слугу с запиской, чтобы сообщить нам, что «не собирается выходить, но пусть мисс Мария подойдет к экипажу, поскольку ее милости необходимо поговорить с ней, и пусть она поторопится и спустится не мешкая».
− Какое оскорбительное письмо, маменька! — возмутилась я.
− Ступай, Мария, — отвечала матушка. Я послушалась и, к удовольствию леди Гревиль, была вынуждена стоять на холодном пронизывающем ветру.
