— Что ж… — сказал Ральф.
С таким, как этот Вудбери, наверно, не пропадешь. И потом должен ведь кто-нибудь вывести его из этой вязкой хандры…
Ральф Прескотт играл в гольф метко и на совесть и даже сегодня, не вполне еще совладав со своими нервами, оказался безусловно лучшим из четверки. Вудбери мазал и громогласно недоумевал:
— Ах ты, дьявольщина, как же это я?.. — очевидно, полагая, что этого достаточно, чтобы исправить дело.
Расхаживая по тихим лужайкам осененного вязами спортивного поля, Ральф вновь обрел покой и душевное равновесие и проникся некоторой симпатией к своим острякам-партнерам.
Впрочем, Вудбери не только острил. Он еще и жаловался.
— До чего не везет, а? Задумал съездить в Канаду — поудить рыбки вволю, походить на байдарках, забраться подальше к северу от конечной станции вдоль границы Манитоба-Саскачеван, по долине Мэнтрап-Ривер.[4] Потрясающие места: цивилизацией не пахнет, начисто забываешь, что в мире существует всякая гнусность вроде конторских столов, звонков по телефону, балансов, которые не сходятся… Был там три года назад — правда, до самой Мэнтрап-Ривер не добрался, — но почти. Рыбы — уйма! Золотистая щука — в Канаде называется dore, озерная форель, — по десять, по пятнадцать фунтов рыбина — во! Совсем было собрался туда этим летом с приятелем — он живет в Виннипеге, — и все уже на мази: купили байдарки, маршрут выбрали, наняли четверку проводников-индейцев — отличные ребята. И тут Лу, мой приятель, взял да заболел. Удружил, понимаешь. Слушайте, Прескотт, а не поехать вам вместо него? Подумайте. Тем более, какие у вас, адвокатов, особо важные дела? Отступились бы ненадолго от бедняг клиентов, дали бы им возможность пока поднакопить деньжат — все равно осенью отберете!;
— Пожалуй, недурно бы съездить отдохнуть, — пробормотал Ральф, которого сейчас больше занимали не Бескрайние и Дикие Просторы, а вопрос о том, куда ляжет его мяч.
— Недурно? Да вы вду-умайтесь! Таскать из воды пятнадцатифунтовых форелей! Сидеть у костра, слушать, как старожилы плетут бывальщину о жизни первых поселенцев! Спать в палатке и не слышать вокруг автомобильных гудков! И при этом у меня все так организовано, что никаких усилий. Нет, серьезно, Прескотт, глядите: когда идем волоком, все несут индейцы, харч готовят тоже они, рыбу чистят, ставят палатки. Где не пройти на подвесных моторах, гребут опять же они, а не мы.
— Моторы? На байдарках? — вскинулся Ральф. Это звучало кощунственно. — В Северной Канаде?!
Вудбери замахал на него клюшкой в припадке истерического смеха.
— Э-эх, интеллигентик несчастный! Дикий человек из дебрей Манхэттена! Да в Канаде у каждого вождя из племени кри… воображаете, поди, что они одеваются в оленьи шкуры и ходят на челнах из березовой коры? А там что ни вождишка — то собственный подвесной мотор, парусиновая байдарочка, все как у белого человека… Черт, ну и народец — просто зло берет. Про Лондон он тебе все знает, про Париж, про Ривьеру… Да-да! Что я, не слышал, как вы там изливались перед Эдди Лероем! А вот про эту самую Северную Америку котенку известно больше вашего. Дремучее невежество! Так что давайте-ка, собирайтесь! По крайней мере раз в жизни увидите настоящих людей!
Ральф был задет, но вместе с тем и пристыжен. Вудбери сказал правду. Он ничего, решительно ничего не знает о трапперах и старателях, что и поныне сторожат далекую окраину. Он никогда не спал на голой земле. Он изнежен. Он мягкотел и робок — отдыхать, так с комфортом, с прохладцей: Бретань, Девоншир, Баварский Оберланд! И как его все-таки раздражает покровительственный тон этого Вудбери, который, точно лектор на радио, вещает о шести способах передвижения на больших грузовых байдарах, которыми пользуются в длительных походах по северным местам: гребки, шест, мотор, бечева, парус и при большой волне даже весла.
К элегантным байдаркам с красными сиденьями и вычурными именами, которые видишь на летних курортах, мистер Вудбери явно относился с презрением. А поскольку Ральфу только с такими и приходилось иметь дело, и поскольку с одной из них у него были связаны нежные воспоминания двадцатилетней давности: озеро, девушка, ради которой он как-то раз в те золотые дни отмахал на веслах целую милю, — то он заключил, что Вудбери просто грубый мужлан… Упаси боже проводить бок о бок с подобным субъектом дни и ночи в нелегком походе по безлюдным дебрям!
Но когда они кончили игру и побрели к клубу пропустить по рюмочке джина с лимонадом (судья Уизерс всю неделю так трудился, приговаривая людей к наказанию за торговлю джином, что теперь просто изнывал от жажды), Вудбери обхватил Ральфа за плечи и с подкупающей мальчишеской непосредственностью, прорывавшейся у него по временам, воскликнул:
— Ладно, Прескотт, ты не обижайся, что я тебя поддел! Не привык к глухим местам — ничего, научишься. Ты парень с выдержкой и сообразительный. Так что, если тебя устроит, буду душевно рад. Представляешь: двинем к Гудзонову заливу, а там с августа месяца северное сияние полыхает во все небо!
Нел ьзя сказать, чтобы Ральф отнесся к этому предложению серьезно, и все же на обратном пути он правил по забитой транспортом дороге играючи, поглощенный картинами Севера — картинами, навеянными ему рассказами, которые он глотал в постели поздней ночью, когда издерганные нервы обрекали его на бессонницу…
Долгий путь. Едва заметная тропа меж исполинскими елями. Сверху сквозь ветви сочится золотисто-зеленый свет. Серебро березовых рощ, отраженное в черных, как смоль, озерах. Ночь темней воронова крыла, и звезды, особенно яркие в неоглядном безмолвии. Суровые, молчаливые индейцы, высокие и горбоносые, вышагивают десятки миль по следу раненого лося. Бревенчатая хижина, и на пороге — обворожительная принцесса-индианка. Траппер со связкой роскошных мехов: горностай, красная лисица, бобер…
В таких-то мечтах, повеселев после вкусного обеда в японском ресторанчике на Кроутон-Ривер, Ральф подкатил к огромному, гудящему, как улей, гаражу, где с царственным комфортом расположились автомобили видных адвокатов, миллионеров-бутлеггеров и даже киноактрис. Оставив здесь машину, он, посвистывая, зашагал к внушительному старому особняку из песчаника, переоборудованному под многоквартирный дом; посвистывая, отворил свою экстравагантную, черную с оранжевым, дверь — и окаменел, задохнувшись от ужаса, от бешеных ударов сердца…
Прямо перед ним, в упор наставив на него револьвер, стоял чужой…
В следующий миг Ральф разглядел, что налетчик не кто иной, как он сам в неясной глубине зеркальной двери ванной, а в вытянутой руке поблескивает не револьвер, а его собственный старомодный ключ от парадной двери. Тяжело отдуваясь после внезапного испуга, Ральф кое-как добрел до богато отделанной, полной книг гостиной и бессильно опустился в красное кожаное кресло.
«Ф-фу ты… Надо что-то предпринимать, иначе недолго и свихнуться! Поеду с Вудбери в Каналу. В конце концов, как он там ни шумит, как ни пыжится, чтобы показать свою удаль, он все-таки очень порядочный малый. Еду-и баста!»
Ни разу за всю свою рассудочную, строго расписанную по минутам жизнь он еще не был исполнен столь отчаянной решимости.
Испуганным голосом назвал он телефонистке номер Вудбери на Вест-Энд авеню, испуганно заговорил, когда хозяин дома взял трубку; все тем же испуганным голосом подзывал такси и прощался с привратницей, и привратница многозначительно ухмыльнулась вслед благонравному мистеру Прескотту, который на ночь глядя отправляется невесть куда.
— Какой разговор! Само собой — приезжай безо всяких! — гаркнул ему в трубку Вудбери. — Поздно? Ерунда! Сию минуту скажу жене, чтоб наш япошка сунул в ледник пивца, да настоящего, с градусом!
Согретый ласковым словом генерал-квартирмейстера экспедиции, Ральф трясся в такси.
— …все побоку, — бормотал он. — Все эти судейские кляузы и каверзы, концерты, чопорные английские еженедельники, чинные партии в бридж… Поживу среди настоящих людей, отведаю здоровой пищи, посплю на Матушке-Земле. Симпатяга этот Вудбери, широкая душа!
Когда Ральф прибыл, Вудбери, который поджидал его в холле, трижды потряс ему руку, трижды хлопнул по плечу и повел к себе по лестнице из черного ореха, украшенной вычурной резьбою. Его богатый и душноватый кабинет изобиловал чучелами уток, обкуренными трубками в витринке с выжженной по дереву надписью, восславляющей доблести Колгетского университета, и оригиналами тех самых реклам, изображающих девиц с обтянутыми глянцевитым шелком ножками, которые принесли исстрадавшемуся миру благую весть о том, что наступил Век Ажура.
Была извлечена на свет миссис Вудбери, миловидная особа лет тридцати.
— Ах, мистер Прескотт, — защебетала она. — По-моему, просто чудесно, если бы вам удалось поехать с Вэссоном. У-у, медведище! Изображает из себя заправского туриста, для которого лес — что родной дом, а сам беспомощен, как малое дитя. Я так надеюсь, что вы сумеете выбраться: хоть будет кому приглядывать аа ним. Вы вот говорите, что не приспособлены к походной жизни, но у вас такой спортивный вид — честное слово: легкоатлет, да и только.
