За прошедшие несколько лет крестьяне не раз требовали от войта выгнать Цегелека, убрать паршивую черную овцу из стада. Но войт ничего не предпринимал.
— Пока его не схватили за руку, сделать ничего нельзя, — возражал он. — Таков закон.
Теперь, после того как у Рефоэла-мельника свели лошадей из стойла, кровь у крестьян закипела от негодования на Цегелека.
— Что ж ты за староста, — кричали они войту, — если не можешь защитить деревню от зла? Что же ты за хозяин, если мы не можем быть спокойны за лошадей в наших конюшнях?
Войт, растерянный и смущенный этими выкриками в свой адрес, стоял, уронив голову. Вдруг он расправил грудь, выставил напоказ бляху — знак своей должности — и стукнул палкой о землю.
— Что тут бабы с детьми делают, зачем таскаются следом? — разозлился он. — Мужики словом не могут перекинуться! По домам, бабы, по домам!
Бабы переглянулись с мужиками, ища у них поддержки, но мужики не поддержали их. Глаза у мужиков были злые. Бабы поняли, что они здесь лишние, забрали детей и нехотя повернули домой. Когда они отошли на порядочное расстояние, войт поднял руку, призывая к вниманию.
— Мужики, — тихо сказал он, — умеете держать язык за зубами?
— Надо будет, будем держать, — раздались в ответ голоса.
— Слушайте же, что я вам скажу, — таинственно проговорил войт. — Я ничего не могу сделать Цегелеку. Я ничего не нашел. Но к чему вам я? Крестьяне могут сами решить, что делать с вором, а я ни о чем не узнаю…
Никто и слова не успел вымолвить, а войт уже запахнул свое длинное коричневое пальто и быстро ушел.
Крестьяне переглянулись:
— Правильно сказал!
— Давно пора.
— Если от полиции не добиться правосудия, сами добьемся.
— Крестьянское правосудие, братцы!
— Пошли обратно к Цегелеку!
— Расправимся с ним, сукиным сыном!
— Кишки выпустим!
Ян-кузнец поднял прокопченную, перемазанную руку.
— Не вопите вы все вместе, словно гуси! — сказал он. — Дело нужно делать обдуманно: так, чтобы никто ничего не знал и не голыми руками. Цегелек — живодер, может, у него ружье в доме есть.
— Правильно, — согласились крестьяне, — верно говоришь, Ян.
Кузнец усмехнулся в усы, довольный похвалой, и начал отдавать приказы как старший:
— Идите по домам и никому ничего не говорите, даже своим бабам — ничего. Ночью, когда бабы и дети уснут, возьмите с собой, что под рукой — топор, нож или дубину, — и собирайтесь на мельнице у Рефоэла. Оттуда мы потихоньку пойдем к Цегелеку. Когда завтра явится полиция, никто ничего не знает. Не забудьте же — встречаемся у мельницы!
Крестьяне молча разошлись по домам, к своей работе. Рефоэл-мельник вернулся к себе. Но пошел не на мельницу, а на кухню, к жене.
— Бейла, — тихо сказал он, — новое несчастье на мою голову.
Бейла заломила руки, еще ничего не узнав.
Рефоэл рассказал ей, испуганный, то, что ему запретили рассказывать.
— И меня они с собой позвали, — проговорил он со страхом. — Что же делать?
Рефоэл и его жена сидели и молчали. Они понятия не имели, что им делать. С детства живя в деревне, они знали, на что способны крестьяне, когда вершат свой суд. Никакой пощады не жди от них, если они вынесли приговор виновному. Особенно они жестоки с пойманным конокрадом. Такого убивают не спеша. И хоть Рефоэл и его жена верили, как и остальные обитатели деревни, что именно Цегелек свел из их конюшни лошадей, от одной мысли, что его убьют этой ночью, их бросало в дрожь.
— Горе мне, — вздохнул Рефоэл, — они велели взять с собой топор.
Хоть Рефоэл и не был шибко ученым, он знал, что убийство — хуже всего на свете. За всю свою жизнь он не пролил ни капли крови, не только что человека, но даже скотины. Он не выносил, когда соседи кололи свинью и та оглашала своим визгом всю деревню. Еще больше он страдал, когда деревенские мужики устраивали пьяные драки и оглоблями проламывали друг другу головы. При всей своей мощи он чувствовал отвращение к крови. Даже когда Рефоэл привозил к себе шойхета из местечка, чтобы тот зарезал теленка, он не мог смотреть на шхиту. Шойхет все убеждал его:
— Когда сказано благословение, скотина уже не чувствует боли, реб Рефоэл.
Рефоэл верил шойхету, но смотреть, как режут теленка, все равно не мог. На него накатывала тошнота. Теперь соседи позвали его прийти с топором, чтобы ночью расправиться с человеком, выпустить ему кишки.
— Что делать? Что делать? — спрашивал он себя, прекрасно зная, что у него нет никакого ответа.
Просить крестьян о пощаде для Цегелека он не мог. Рефоэл знал своих соседей, знал, что хоть они и относятся к нему хорошо, но упрашивать их бесполезно. Он только дураком себя выставит, вот и всё. Отказаться и не идти тем более нельзя. Соседи сочтут его трусом, спасающим свою шкуру, когда все рискуют. К тому же они вступились за него. Из-за его лошадей, которых свели с его конюшни, хотят они расправиться с Цегелеком. Как он будет выглядеть, если так отплатит им за это?
Бейла сняла с плиты чугунок с вареной картошкой и разложила ее в глиняные миски. Она достала из погреба холодное кислое молоко и поставила на стол. Еще она нарезала молодого лучку и посыпала им картошку. Вкусный пар наполнил кухню.
— Рефоэл, — позвала Бейла, — иди есть. У тебя сегодня маковой росинки во рту не было.
Рефоэл не мог есть. Он молча вышел из дома. На дворе все еще лежала убитая собака. Рефоэл стащил собаку со двора и вырыл для нее глубокую яму. Уставший от рытья и душевных мук, он вошел в мельницу и бросился на пустые мешки.
— Боже, — воззвал он, подняв черные глаза к прогнившим стропилам, — помоги мне, Отец небесный.
Он накрылся мешком и забылся тяжелым сном.
* * *
Целый день и часть вечера Рефоэл проспал на мельнице. Когда деревенские собаки стали громко лаять перед наступлением ночи, он открыл глаза и огляделся. Сквозь незалатанную дыру в гонтовой крыше виднелся кусок неба, усыпанного звездами. Рефоэл вспомнил, что пропустил минху, помрачнел и пошел в дом. Жена снова позвала его к столу.
— Рефоэл, ты же с ног валишься, — сказала она, — иди сюда и чего-нибудь поешь.
— Я помолюсь майрев, — ответил Рефоэл и омыл руки.
Посреди шмоне-эсре он услышал, приближающиеся к дому шаги. Он быстро закончил шмоне-эсре и выглянул в окно. Первые крестьяне начали собираться во дворе и рассаживаться на бревнах. Огоньки их самокруток вспыхивали и гасли в темноте.
— Они собираются, — прошептал он, — что делать, Бейла?
Бейла застыла на мгновение, прижав руки к груди. Вскоре ей пришла в голову одна мысль. В детстве она часто слышала от своей бабки-арендаторши, как та не раз спасала деда, когда помещик напивался и мог причинить деду зло. Она укладывала его в кровать, ставила на живот горячую припарку и приказывала ему охать что есть сил. Вот об этой-то бабкиной уловке и вспомнила теперь Бейла. Она быстро взбила соломенный тюфяк на мужней кровати, положила в изголовье несколько подушек, как это обычно делают для больных, и затолкала Рефоэла под одеяло.
— Ты болен! — объяснила она ему. — Слышишь? Болен ты, живот у тебя болит.
Рефоэлу стало стыдно.
— Бейла, Бог с тобой, — пробормотал он, — они же меня утром видели.
— Молчи. Лучше сапоги стяни, — приказала Бейла.
Она мигом схватила с плиты конфорку, обернула ее тряпками и положила Рефоэлу на живот. Затем она укрыла мужа и села рядом с ним на край кровати.
— Охай, — сказала она ему, — ради Бога, Рефоэл, охай.
Голоса на дворе становились всё громче. Вскоре уши резанул свист. Так как никто не вышел из дома, крестьяне вошли в дом.
— Рафал, — позвали они, — ты где?
Бейла стояла рядом с кроватью, как часовой.
— У Рефоэла живот прихватило, — вздохнула она. — Я ему уже несколько раз припарки ставила — не помогает. Распереживался из-за лошадей, вот и слег.
Крестьяне смотрели на черную бороду, которая выглядывала из-под одеяла, и тяжело молчали. Кузнец с железякой в руке откинул перину.
— Живот прихватило, — повторил он вслед за Бейлой. — Мне можешь не рассказывать. Знаю я ваши еврейские штучки.
Рефоэл почувствовал настоящую боль во внутренностях.
— Соседи, — пролепетал он, — я хоть кого-нибудь когда-нибудь обманул?
Ян со злостью закрыл его одеялом.
— Не верьте ему, мужики, — обратился он к крестьянам, — это он увиливает, чтобы не идти с нами, этот еврей… Отделяется от деревни, как чужак.
Бейла заломила руки.
— Люди добрые… — начала она.
Ян перебил ее.
— Молчи, Бейла! — гневно сказал он. — Мы одни пойдем. Но мы это запомним. Пошли, мужики!
— Пошли! — подхватили крестьяне и вышли из дома.
Тихой звездной ночью крестьяне Лешновки учинили две расправы над людьми, которые не сумели ужиться в общине: вора Цегелека они убили, проткнув ему кольями сердце. А Рефоэлу-мельнику повыбили камнями окна в доме.
