– Я не хочу замуж! Не пойду! – хмуро произнесла Нуну.
– Это ты сейчас так говоришь, а потом передумаешь, – сказал Онисе.
– А уж за какого человека тебя выдадим, ей-богу, всем на зависть, – продолжала Махия.
– Нет, нет, не хочу! – твердила Нуну. – Знаю я, за кого вы меня прочите; удавлюсь, а за него не пойду!
– Почему так, почему не пойдешь?
Нуну молчала. Вдруг ей подумалось: а что, если броситься в объятия Махии, прижаться к ее груди, преодолеть девическую стыдливость, открыть свою заветную тайну: Я люблю другого, пожалей меня, Махия! Она подняла голову и увидела суровое лицо своей тетки, встретила ее леденящий взгляд. Слова застыли у нее на устах. С ужасающей ясностью поняла она, что перед нею не друг, способный понять ее чувства, а чужая женщина, давно уже неумолимо решившая ее судьбу, что она не изменит своего решения и никакие слова, никакие мольбы ее не смягчат.
И в самом деле, как бы в подтверждение ее предчувствия, Махия произнесла сурово и решительно:
– Ну, будет, довольно!.. Твой отец, уходя, поручил нам твою судьбу, и ты пойдешь замуж за того, кого мы выберем тебе в женихи.
Нуну посмотрела на нее глазами, полными скорби и решимости не покоряться, не уступать никому.
– А теперь ступай на луг, захвати с собой серп и накоси там где-нибудь травы на свясло, – сказала Махия и встала.
Встала и Нуну, покорно пошла исполнять приказание. Выйдя в поле, она остановилась. Она одной рукой уперлась в бок, словно поддерживая свой тонкий стан, другая рука, державшая серп, висела, как сломанная, вдоль бедра. Время шло, минута сменяла минуту, а она все стояла, вперив застывший взгляд в пространство и всецело уйдя в свои горькие думы.
– Удачи тебе в твоей работе! – громко окликнул Нуну стройный юноша, неслышно подошедший к плетню. Облокотившись на него, он со спокойной улыбкой следил за девушкой.
Девушка вздрогнула, вся зарделась от смущения.
– Хорошо же ты работаешь! – все с той же улыбкой продолжал юноша, поглаживая молодой пушок над верхней губой.
Нуну заставила себя наклониться и дрожащей рукой принялась срезать траву.
Юноша медленно шагнул через плетень, подошел к девушке и сказал:
– Постой, дай-ка мне серп, я тебе пособлю.
– Нет, нет! Оставь меня, я сама.
Юноша испытующе взглянул на Нуну, в первый раз услышал он от нее такой ответ.
– Что с тобой, девушка, почему так говоришь со мной?
– Ничего, ничего! – торопливо ответила девушка. – Ступай, как бы не увидел нас кто-нибудь! – тревожно добавила она.
– А если и увидят? – раздумчиво спросил юноша, – подозрение кольнуло его в сердце.
Он задумался.
– Почему не рассказываешь, что за беда у тебя? – спросил он.
– Меня хотят выдать замуж за другого! – вдруг вскрикнула Нуну, и слезы полились у нее из глаз.
– За другого? – побледнел юноша.
– Да, за другого!
– А что отец?
– Отца нет, он ушел! – с отчаянием прошептала Нуну.
– Ушел? – дрогнувшим голосом повторил юноша и низко опустил голову.
Долго стоял он в глубокой задумчивости, потом гордо вскинул голову и оказал:
– Пусть Иаго умрет, если отдаст тебя другому!.. Вот что! Сегодня вечером, когда все улягутся спать, выходи сюда. Я и сам еще не знаю, что сделаю, но, клянусь благодатью святого Гиваргия, никому тебя не уступлю!.. Ведь ты придешь, да?
– Не знаю, смогу ли…
– Ты, может быть, сама раздумала итти замуж за меня? – спросил Иаго, нахмурив брови.
Нуну ничего не ответила, она только взглянула на юношу, но так взглянула, что тот весь затрепетал.
Иногда один-единственный взгляд выражает в тысячу раз больше, чем самые страстные речи, самые убедительные слова.
Так взглянула Нуну, и взгляд ее вонзился, как стрела.
Иаго позабыл обо всем, позабыл о том, что даже малейшая неосторожность могла выдать каждое их движение, и самозабвенно обнял девушку.
– Нуну, Нуну! Жизнь моя! – целовал он ее. – Ведь ты придешь, придешь ко мне?…
Мгновение счастья опьянило Нуну, она крепко прижалась к юноше и несколько раз порывисто его поцеловала.
– Значит, придешь сюда, на луг, нынче ночью? – упорно допытывался Иаго.
– Хорошо, хорошо, только теперь уходи!
– Уйду, сейчас уйду… Только один раз, еще один только раз поцелую тебя…
Не дай бог, если бы кто-нибудь подсмотрел их ласки, дорого обошлось бы Иаго его безрассудство. Но, на счастье, никто их не заметил. Они расстались с тем, что вечером встретятся снова и решат, как быть дальше. Иаго пошел к своем крестному отцу за советом. Нуну, успокоившись, принялась жать траву.
Она еще работала в поле, когда Глаха достиг Дарьяльской крепости, где он предполагал присоединиться к другим путникам или войсковым частям, чтобы добраться до Дзауга.
Глаха принадлежал к зажиточному роду, мощь которого была подорвана в прошлом веке новыми порядками, безжалостно ломающими народные обычаи. Но в горах все еще бушевала гордая, неукротимая кровь горцев и постоянно давала о себе знать. В юности Глаха женился по любви, и первые дни его жизни с любимой подругой протекали безмятежно. Но к счастью скоро примешалась горечь. Глаха заметил, что сельский есаул его невзлюбил – постоянно придирается к нему, заставляет больше всех гнуть спину на оброчной работе. Протестовать против такой несправедливости было бесполезно: в ту пору человек не только не мог нигде добиться правды, он даже не знал, кому пожаловаться. Как-то раз, когда Глаха вернулся домой, зашел к нему есаул и попросил одолжить арбу. Глаха отказал. Есаул настаивал, и Глаха избил назойливого просителя.
За эту провинность Глаха был арестован и заключен на три года в тюрьму, где он прошел сквозь все муки, какие только способно представить себе человеческое воображение. Но тяжелее всех страданий была для него разлука с любимой женой, оставленной им без поддержки. Брат Онисе был еще слишком мал, чтобы позаботиться о своей невестке и о родном очаге.
Вскоре после того как Глаху заперли в темницу, в село прибыл диамбег, один из тогдашних вершителей крестьянских судеб, и с помощью избитого есаула стал домогаться любви беззащитной женщины, которая, на беду, ему приглянулась. Есаул старался изо всех сил, всячески уговаривал жену Глахи, но не сумел склонить ее на измену мужу. В конце концов он прибегнул к низкой хитрости: посоветовал ей обратиться к диамбегу с просьбой спасти ее мужа, которому, по словам есаула, грозила ссылка в Сибирь.
– А спасет его диамбег, если я попрошу? – робко опросила несчастная женщина.
– То-то и есть, что спасет! Он и рад бы помочь Глахе, да не может сам начать дело, ведь он правитель Хеви. А если ты попросишь его, он вмиг все устроит.
Измученная оброками и всяческими несправедливостями, женщина поверила уговорам есаула и пошла рассказать о своем горе тому, кому была поручена забота о благополучии народа.
Едва подошла она к порогу, как на нее сзади набросились есаулы и на руках внесли к диамбегу.
Тот ходил из угла в угол, с нетерпением ожидая этой минуты. Улыбаясь и потягиваясь в предвкушении удовольствия, он быстро отпустил есаулов, сослуживших свою службу.
Бедная женщина, дрожа от страха и ничего не понимая, осталась лицом к лицу с этим извергом. А он не спеша запер дверь на ключ, подошел к женщине, развязно обнял ее за плечи и силой усадил на тахту.
Излишне рассказывать о том, что произошло в этот вечер. Диамбег поступил, как человек, лишенный совести, как бездушный зверь, для которого честь и воля женщины, – да еще крестьянки, – ничто.
А ночью, когда он изволил почивать, вдруг распахнулось окно, зазвенели разбитые стекла и кто-то стремительно впрыгнул в комнату. Диамбег проснулся от шума, зажег спичку-перед ним стоял Глаха, который бежал из Ананурской крепости, не выдержав горя и нечеловеческих мук. Глаза его пылали гневом.
Жена кинулась к нему, протянув с мольбою руки, умоляя ее спасти, но тотчас же рухнула на пол: муж рассек ей грудь кинжалом.
Диамбег кинулся под кровать, но Глаха вытащил его оттуда за ногу и крикнул, вонзив ему кинжал подмышку:
– А ты – свинья, и я тебя зарежу, как свинью!
С того ужасного дня Глаха исчез из родных мест, и его осиротевшая дочь, которая была еще грудным младенцем, выросла на попечении добрых соседей; когда Онисе женился, он взял ее в свой дом.
Теперь мы знаем, почему Глаха скрывался от людей, и можем продолжить наш рассказ.
Глаха добрался до Дарьяльской крепости, куда обычно стекались путники, направляясь во Владикавказ, и войска, охранявшие их от беспокойных горцев, сторонников Шамиля.
Когда Глаха подошел к крепости, навстречу ему выступил какой-то ефрейтор и строго окликнул его: – Ты кто такой?
– Я – нищий.
Ефрейтор смерил Глаху недоверчивым взглядом и покачал головой.
– Знаем мы вас! – воскликнул он. – Меня не проведешь!.. – и злобно добавил: – Нарочно вырядился в тряпье, чтобы тебя не узнали!
– Нищий я, клянусь богом! – наугад ответил Глаха, плохо понимавший русский язык.
