– Нищий я, клянусь богом! – наугад ответил Глаха, плохо понимавший русский язык.
– Ты, верно, приспешник Шамиля, подослан к нам для слежки.
Глаха засмеялся и спросил, удивленно разглядывая ефрейтора:
– Что ты говоришь?
– Я вот доложу о тебе его высокородию, и тебя расстреляют в двадцать четыре часа! – оказал тот так спокойно, словно сулил ему хороший обед.
– Да ты взгляни на меня хорошенько, разве мне под силу такое дело? Нет, горцы не посылают таких, как я, к Шамилю.
– Знаем, мы, что вы за люди!..
– Да отпусти ты меня бога ради, чего тебе надо?
– Я доложу их высокородию, там сами разберутся!
Глаха задумался о своей судьбе. Он никак не мог понять, чего от него надо этому человеку, почему он грозится донести начальству. Ведь он, Глаха, так стар и дряхл, что никому нет от него никакого вреда. А между тем его хотят расстрелять в двадцать четыре часа. Значит, пришел конец его безмерным страданиям, теперь окончатся навсегда беспокойные дни, подтачивающие тоской его сердце. Глаха, пожалуй, обрадовался бы этому, его только удивляло, что христианин может так не по-христиански притеснять христианина, сильнее неверного жаждать крови собрата своего. Некоторое время солдат разглядывал Глаху, потом вдруг схватил его за руку и оттащил в сторону.
– Тебе очень нужно пройти?
– Конечно, нужно, иначе я и не полез бы сюда.
– Тогда дай мне рубль, и я тебя проведу.
Глаха подумал, что ослышался – таким невероятным показалось ему предложение солдата. Он переспросил:
– Что ты сказал?
– Дай рубль, и я тебя проведу, – повторил ефрейтор.
– Рубль? – воскликнул Глаха: – Да где я его возьму, милый человек?… Был бы у меня рубль, да я разве так бы одевался?… Ты погляди на мои лохмотья.
– Как знаешь, тогда доложу о тебе офицеру.
– Да нет у меня! Откуда я возьму?
Долго торговался блюститель порядка с Глахой, и Глаха долго клянчил и кланялся, но сердце солдата было неумолимо. Убедившись, что у нищего нет денег, солдат решил поживиться чем-нибудь из его одежды, но одежда нищего оказалась чересчур убогой.
– Вот нож есть у меня один, перочинный, на, возьми, если хочешь?
Поняв, что с Глахи больше взять нечего, солдат забрал нож, прикинув, что стопку водки за него, пожалуй, дадут.
На этом они сошлись, хотя солдат и не был в восторге от своей добычи, и Глаха присоединился к путникам, которые наутро должны были двинуться к Владикавказу.
Близился вечер. Ожидая ужина, вся родня Нуну собралась вокруг очага. Нуну, как младшая в семье, месила за перегородкой тесто на лепешки, – их запекали прямо в золе,
– Онисе, эй, Ониее! – вдруг крикнул кто-то снаружи.
– Выгляни-ка, кто зовет, – обернулся Онисе к мальчику, гревшему у огня голые грязные коленки. Мальчик вскочил и выбежал на двор.
– Кто там, кто зовет? – крикнул он.
– Это мы, – из темноты выступили два человека в бурках.
– Онисе дома? – спросили они.
– Дома! – ответил мальчик и вернулся к очагу.
Гости остались дожидаться. В горах не принято переступать порог дома, пока хозяин не выйдет навстречу и не попросит к себе, – неожиданное появление чужих могло бы смутить хозяев.
– Входите с миром, входите с миром! – пригласил Онисе пришедших.
– Да пошлет мир тебе святой Гиваргий! – гости переступили порог.
– Мир этому дому! – воскликнули они, войдя в комнату.
– Пошли вам господь! – ответила Махия, старшая в доме женщина, поднимаясь им навстречу и протягивая руки.
Гости по очереди почтительно пожали ей обе руки.
– Как поживаете, здоровы ли домашние ваши, хороши ли стада? – ласково осведомилась Махия.
– Вашими заботами, слава богу, живем ничего!
Онисе предложил гостям сесть на длинную скамейку. Гости не спеша сняли бурки, которые приняли от них младшие в доме, и молча уселись рядом на скамейке. Наконец один из гостей, который был помоложе, отвернул полу чохи, достал из кармана бутылку домашней водки и передал ее мальчику.
– Зачем беспокоились, право! – покачал головой Онисе: – К чему это?
– Отчего же, разве мы с вами враги?
– О, горе мне! Враги-то не враги, да разве я сам не мог бы достать для вас водки?
Все сидели молча до тех пор, пока Махия не вышла из-за переборки.
– Присядьте, Махия, хотим вам два слова сказать! – начал один из гостей.
Махия опустилась у очага. Онисе сел поодаль на стул.
– Вот мы пришли к вам с просьбой, – заговорил один из пришедших. – Сперва помянем бога, а потом расскажем, что у нас на сердце.
– Добрые речи говоришь, Мамука, ей-богу! – отозвался Онисе.
– Говорите, дорогие, наши уши обращены к вам, – добавила Махия, – закидывая на голову концы платка, которые были завязаны у нее под подбородком и мешали ей слушать.
– Мы сватами к вам пришли, девушку просит у вас Гиргола для брата своего, – снова заговорил Мамука.
– Семья хорошая, да и жених тоже хорош, ничем не попрекнешь, ей-богу! – добавил второй гость.
– Сам Гиргола на царской службе, стражником служит, во всем будет вам подмогой, – продолжал первый.
– Что бога гневить, семья у него хорошая, известная в Хеви, да только брат Гирголы, Ниния, всегда в горах с отарой, у самого Гирголы никого нет в семье, как же одна наша девушка справится в их доме? – пораздумав, сказал Онисе
– А что с ней станется, дорогие, ведь не маленькая она, ваша Нуну!
– Не маленькая-то не маленькая, да ведь уход за домом ума требует, а у Гирголы дом большой, много гостей ходит, всех надо встречать…
– Мы пришли честью вас просить, – перебил гость, – надеемся, не отправите нас без ответа, а там – как знаете!
– Почему Гиргола оставил свою жену? – продолжал Онисе. – Пусть возьмет ее обратно в дом. Тогда две-то снохи легче справятся с работой.
– Возьмет, возьмет обратно, а как же иначе! – закивали головами сваты.
– Не знаю, как быть! Уж очень он жестокий, Гиргола, всегда бранил свою жену, бил ее, за волосы таскал, просто уж и не знаю, на что решиться! – грустно говорил Онисе.
Довольно долго длилась эта торговля, хотя Махия давно уже решила отдать Нуну за Нинию, а решение Махии было для Онисе непреложным законом. Ясно было, что сваты выйдут победителями, а родственники девушки спорят только ради того, чтобы набить цену и взять за нее побольше выкупа.
– Сильны они, мои милые, – продолжали сваты. – Нагрузите их потяжелее, они все подымут… Что там долго говорить о выкупе-то!
– Пятнадцать коров, как выкуп, рублей десять Махии, – она ведь воспитала девушку, – одного коня дяде, брату ее матери, пять баранов откормленных, ну, и сыра, и масла, сколько полагается.
– Ох-хо-хо! – огорченно воскликнул Мамука: – Уж не много ли вы запрашиваете?
– А девушку-то какую мы отдаем!.. – с обидой воскликнула Махия и тихонько добавила: – Обижать вас не хочется, а то просителей к нам не мало ходит… Жизнью вашей клянусь, что и выкупа давали побольше вашего; да, видно, ничего не поделаешь, вашу семью уважаем.
Вскоре они договорились, сваты оставили в залог обручения пять рублей, и судьба Нуну была решена: ее отдавали в семью, жизни в которой любая женщина Хеви предпочла бы смерть.
По горскому обычаю Нуну все это время оставалась за переборкой. Из долетавших до нее отдельных слов она поняла, что идет разговор о ее замужестве. Она напрягала слух, но не могла расслышать, как легко и дешево торгуют чужие люди ее судьбой: жилище было просторное, и переборка отгораживала самый дальний угол. В ее сердце закипала горечь, она знала, что родня и не подумает ее спросить, нравится ли ей Ниния. Она устала от напряжения. Ее мысли обратились к Иаго, ее возлюбленному, который, вероятно, ждет ее теперь на лугу.
Она молила бога, чтобы закончились поскорее переговоры, чем бы ни грозили они, только бы гости ушли наконец. Но бог не исполнил ее желания: в комнате накрыли стол, и все стали пить за здоровье обрученных.
А между тем Иаго томился в ожидании. В горах сама природа приучает человека к терпению, но на этот раз Иаго с трудом сдерживал биение собственного сердца. Уж сколько раз подкрадывался он к ограде двора Онисе, стараясь выследить Нуну. Напрасно! И обессиленный тщетным ожиданием, он снова уходил в высокие травы, скрывавшие его от чужих взоров.
Тысячи тревожных мыслей метались в его голове, лоб горел от волнения, Иаго терял самообладание, не мог ни сидеть, ни стоять на месте.
Он изнемог от напряжения, все мысли спутались, он больше не мог думать, голова закружилась, подкосились колени, Иаго опустился на землю Довольно долго был он в забытьи, как бы в тумане. Наконец он очнулся, словно кто-то, растолкав, пробудил его от крепкого, но беспокойного сна, который обессилил его, стер краски жизни с его лица. Он с тоской взглянул на небо, оно было все сплошь усеяно радостными звездами, лучи их трепетно сплетались в вышине. Рассветная звезда уже склонилась к западу, значит, уже совсем мало осталось ночи, а Нуну все не шла.
