Возвратившись в пустую квартиру. Заяц распахнул все окна, а затем через кухонное окно переправился на свою террасу. Двери в квартире остались открытыми и из комнат доносились слова диктора, объявлявшего, что над «Черногорией и Сербией появились крупные воздушные соединения неприятеля».
Раздался оглушительный гудок стремительно промчавшегося паровоза и тут же стих. Наступила особая, глухая тишина оккупированного города, настороженно ожидающего удара.
С одной стороны даль терялась в мареве, окутавшем дунайские острова, с другой она резко очерчивалась серой грядой зомунских строений, началом Бежанийской косы, ангарами аэродрома. На переднем плане обширной панорамы выделялось здание белградского вокзала с цепочками вагонов на путях, за ними виднелись очертания Калемегдана а еще дальше — устье Савы при впадении в Дунай, бесчисленные ее острова, протоки и старицы, блестевшие зеркальными осколками черной воды.
В установившейся столь необычной тишине тайная тревога сообщала знакомой перспективе особую окраску, пронизанную ожиданием ощутимо близкой опасности и нависшей беды.
Тишину разорвали приглушенные залпы зениток с восточной окраины города. Беспорядочная стрельба ширилась, постепенно охватывая близлежащие районы, скованные до этого безмолвием и немотой.
Вскоре в эту тревожно-торжественную гамму ворвался слабый, но явственный гул моторов. Приставив ладонь к глазам. Заяц долго всматривался в небо, но ничего не мог разобрать, а когда опустил глаза, застланные от напряжения слезами, заметил совсем невысоко несколько белых маленьких самолетов: они шли с запада, снижались в районе станции и над красным железнодорожным мостом через Саву, а затем в стремительном вираже снова взмывали вверх, словно чайки над простором. Заяц пересчитал самолеты. Их было восемь. Девятый летел отдельно. Сначала он. постепенно охватывая район за районом, принял их за немецкие, но, пробежав глазами пространство, над которым они пролетали. Заяц увидел, как два вагона, оторвавшись от земли, встали на дыбы, будто кони, и в воздух поднялись фонтаны пыли и земли. Заяц задрожал от восторга. Вздыбленные вагоны рухнули на землю, взметнув густые клубы черного дыма, огромным, все увеличивающимся столбом уходившие к небу. Серебристо-белые самолеты летели теперь над устьем Савы, набирая высоту и постепенно скрываясь из ноля зрения. Только последний самолет был еще виден. Красная точка алым цветком выделялась у него на фюзеляже. Когда самолет пролетал над устьем, от него отделились белые мячики, подобные большим снежинкам, сначала два, за ними третий. По мере исчезновения самолета снежинки росли, покачиваясь в вышине, и продолжали свой плавный полет, относимые ветром в противоположную от улетевших самолетов сторону.
Столб дыма, поднимавшийся над горящими вагонами, вырос до самого неба и покраснел у основания.
Охваченный новым, не изведанным еще возбуждением, Заяц забыл, где он находится, и знал только одно: это бьют и громят врага, ненавидимого им все более лютой и осознанной ненавистью.
Стрельба зениток умолкла. Три белые снежинки, оставленные самолетом, спускались все ниже, раскрываясь зонтиками и исчезая из поля зрения где-то за Бежанией.
Едва Заяц с удивлением подумал, что все это напоминает безобидную детскую игру в погожий день, как грянул залп зенитной батареи и за частили разрывы бомб, раздались раскаты могучего эха падающих строений и рокот самолетов.
Как будто два зверя, долго выслеживавших друг друга, наконец в яростном прыжке, неистово рыча, сокрушая все вокруг, поднимая тучи ныли, сцепились в жестокой схватке.
Сознание Зайца на мгновение захватил этот неожиданный образ, но непреодолимое желание все видеть и знать вернуло его к действительности. Закинув голову к сверкающему солнечному небу и приставив к глазам ладони, Заяц не отрываясь следил за самолетами. Сотрясавшаяся под взрывами и обвалом каменных громад земля вызывала гудение и дрожание воздуха. И у Зайца внутри все дрожало, неостановимо, как на тряской, ухабистой и каменистой дороге в кузове грузовика.
Неровными рядами, на высоте свыше четырех тысяч метров, — так для себя определил Заяц, — плавно и, казалось, не спеша шли бесчисленные черно-серые бомбардировщики. Заяц пытался их сосчитать: четыре, семь, одиннадцать, шестнадцать, двадцать два… но вот слева и справа от основной группы вынырнули новые ряды и окончательно сбили его со счета. В небе роились темные эскадрильи бомбардировщиков. А над этой черной тучей блестели мелкой рыбешкой в воде едва заметные серебристые машины.
Внимание Зайца приковали новые взрывы со стороны Земуна. Взгляд его еще успел поймать каскады превращенных в обломки ангаров, домов, сараев, вместе с землей обрушившихся на Земунский аэродром.
Мгновенно самолеты исчезли где-то в вышине, на северо-западе. Лишь слабый гул моторов остался после них. Вдалеке вразбивку грохнули три запоздалых выстрела, потом два, потом еще один, как последние капли утихшего грозового ливня. Тишина завладела всем. Над Земунским аэродромом вздымалась завеса темно-серого дыма и пыли.
Только сейчас Заяц сообразил, что рот и глаза его залеплены пылью, надвигавшейся на него со спины, из разбомбленных районов Белграда. Впервые за весь этот день он испугался чего-то и, спасаясь от уже миновавшей опасности, торопливо покинул террасу.
Он обошел квартиру — в открытые окна врывались тучи пыли — и спустился в подвал. И тотчас забыл о страхе, прогнавшем его с террасы.
С верхней ступени лестницы, где он остановился, он увидел груды сбившихся в кучу человеческих тел. Как-то раз ему довелось побывать в белградской клинике для душевнобольных: он навещал родственника-студента, страдавшего психическим расстройством. Врач-земляк из Панчева провел его в общий зал, где больные находятся днем. Это было очень давно. Но вид людей, сгрудившихся в подвале, живо пробудил в нем стершееся с годами воспоминание.
Люди сидели, лежали, стояли в самых неестественных позах. На полу лежали мертвенно-бледные женщины с мокрыми тряпками на лбу. Мужчины сидели, опершись локтями о колени и закрыв лицо ладонями, или неподвижно стояли, запрокинув голову, прижавшись затылком к стене, точно прикованные. Некоторые пары сплелись в судорожных объятиях, другие с отвращением и злобой отвернулись друг от друга. Это была страшная галерея искаженных страхом лиц, каталепсических положений.
Из массы неподвижных тел к Зайцу потянулись две руки и обернулось Маргитино лицо, обезображенное уродливой гримасой, и он услышал ее плаксивый, дребезжащий голос с неизменными нотами негодования и упрека:
— За-яц… Ну что там, скажи ради бога?
Как и все вопросы Маргиты, и этот тоже не заслуживал ответа. Но, учитывая драматичность момента и желая ее как-то успокоить, он все-таки проговорил:
— Ничего, ничего, все затихло…
В этот миг тишину потряс одинокий и неблизкий, но мощный взрыв, по-видимому, бомбы замедленного действия. Снова наступила тишина, но ненадолго. В подвале поднялся невообразимый крик. Человека, все еще стоявшего на верхней ступени лестницы, осыпали проклятиями и бранью, испепеляли бешеными взглядами, грозили ему кулаками:
— Закрой дверь… Дурак!
— Идиот! Из-за него мы все погибнем!
— Ничего себе «затихло», черт бы тебя побрал! — раздался саркастический бас.
Нервное напряжение развязало языки даже и слабому полу, — в обычное время женщины не позволяли себе вслух произносить столь грубые слова; они всхлипывали и стонали, и надо всем этим несся протяжный Маргитин страдальческий вопль.
Заяц поспешил убраться. На лестнице он столкнулся с инженером, квартирантом с четвертого этажа, он спускался в каком-то лихорадочном, почти веселом возбуждении и, без конца задавая вопросы, тут же сам на них отвечал:
— Видали? Я видел все своими глазами! Гроблянская улица, я думаю, сильно пострадала. И, уж во всяком случае, Байлонов рынок.
Инженер подхватил Зайца под руку. И они, словно по уговору, вышли из дома.
На улицах ни души. Тишина стояла, словно в горах. В вышине что-то гудело так тонко и монотонно, что этот звук становился частью тишины.
Поднявшись до улицы Князя Милоша, они увидели перед собой плотное облако желтой пыли, поднимавшейся над юго-восточной частью города и заслонявшей синий горизонт, между тем как протяжный вой сирен с гостиницы «Албания», с Чукарицы и с Дуная оповещал о том, что опасность миновала.
Заяц заторопился на улицу Толстого. От нетерпения он поднялся в гору почти бегом. Народ, искавший здесь спасения от бомбежки, возвращался в город. Люди возбужденно говорили. Некоторые громко смеялись, но это был неестественный и нездоровый смех. От многих попахивало спиртным.
С холма было прекрасно видно, как на железнодорожной станции в четырех местах горят вагоны. Земун исчез за тяжелым пологом дыма и пыли, так же как и юго-восточная часть Белграда.
