На этот раз стоял удивительно тихий вечер. На вышке ветродвигателя горела красная лампочка, похожая издали на заблудившуюся звездочку. Антенные провода заиндевели и светились в темноте. Казалось, они настороженно напряглись и чутко ловят далекие вести.
Музыку Айвангу услышал еще издали. Стараясь поменьше скрипеть снегом, Айвангу подобрался к окну, хотел ваглянуть в него, но вдруг встретился с большими синими глазами, устремленными вдаль на заснеженный, заторошенный морской простор. Это был радист Гена Ронин. Он поманил рукой Айвангу.
Айвангу вошел в просторный зал, уставленный радиоаппаратурой. Мерцали разноцветные лампочки, иногда слышался писк, но царствовала и гремела неземная и в то же время такая близкая, понятная музыка.
Гена приложил палец к губам и показал на низкий диван, стоявший в углу. Айвангу осторожно подошел и сел на краешек. Пели разные голоса неведомых и невиданных инструментов. Музыка властно брала за сердце. Не было стен, заставленных приборами, не было окна, все исчезло, остались одни звуки.
И почему-то Айвангу вспомнилось, как однажды, еще мальчиком, ехал он под черными скалами по ледяному припаю. Сверху сыпалась снежная пудра, она скатывалась по мерзлым струям водопада и нежно щекотала лицо, забиралась за густой меховой воротник и долго не таяла. Впереди, на вершине айсберга, приглаженного, отполированного летними теплыми лучами, стоял яркий лунный диск и, как лицо человека, вопросительно смотрел на мальчика. Ощущение было такое, что лунный свет пронизывает насквозь, холодит душу, рождает странную песню…
Музыка кончилась неожиданно. Гена встал и решительно выключил приемник.
Айвангу удивленно и умоляюще посмотрел на него.
– Не могу, – развел руками Гена. – Время передавать метеосводку. Посиди, может, еще успеем послушать финал.
Ронин передал метеосводку, принял телеграммы и снова включил приемник. Но вместо музыки послышалась английская речь.
«Пэсифик рэйдио стейшн…» – услышал Айвангу.
– «Тихоокеанская радиостанция закончила свою музыкальную передачу», – перевел радист и выключил приемник. – Жаль, – сказал он, садясь рядом с Айвангу, – финал пропустили. Но ничего, зато прослушали самую красивую часть. Ты ведь тоже любишь музыку? – спросил он Айвангу и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Я знаю, ты купил патефон. Белов ко мне приходил за пластинками. А музыка, которую мы слушали, тебе понравилась?
– Очень, – тихо ответил Айвангу.
– Это Бетховен. Девятая симфония, часть третья. Я ее слушал в Ленинграде. Знаешь такой город? Красивый. Другого такого нет на свете. Там есть большой дом, полный музыки. Называется – филармония. В нем играет симфонический оркестр – много-много музыкантов с самыми различными инструментами…
– Эту музыку сочинил один человек? – спросил Айвангу.
– Да, один. Гениальный немецкий композитор Людвиг ван Бетховен, – торжественно сказал Гена. – Людвиг – это имя, а фамилия, стало быть, Бетховен.
Неужели такую красоту мог сотворить один человек? Это все равно, что создать летнюю радугу, своими руками разрисовать небо сполохами полярного сияния, сделать цветочный ковер в весенней тундровой долине…
– Он жив? – спросил Айвангу.
– Умер, – сказал радист. – Мне мама о нем рассказывала. Она арфистка. Арфа – такой инструмент… ну, как бы тебе получше сказать…
– Понятно, – кивнул Айвангу, чтобы не затруднять парня.
Гена взял кусок бумаги и нарисовал арфу.
– Мама моя играла на таком инструменте.
– Они играют только Бетховена? – спросил Айвангу.
– Нет, и других композиторов: Чайковского, Бородина, Моцарта. Людей, которые создавали музыку, много.
– Бетховен – самый лучший? – спросил Айвангу.
– Один из самых лучших, – ответил Гена.
Айвангу задумался. Разве может быть что-либо подобное тому, что он услышал? Где тогда граница того, что называют красотой? Или ее нет и красота так же безгранична, как небо, как мир?
– Между прочим, Бетховен написал эту музыку, уже будучи глухим, – продолжал Ронин. – Он не слышал, как звучит созданное им.
– Неужели он был глухой? – переспросил Айвангу. – Возможно ли такое?
– Да. Если тебе интересно, приходи в это время, когда работает радиостанция «Пасифик». Они всегда передают хорошую музыку.
Попрощавшись с радистом, Айвангу вышел на улицу, шагнув с крыльца в мороз. Он спустился к морю и пошел берегом, чтобы собачий лай не мешал ему вспоминать то, что он услышал по радио.
В темноте мерцали большие льдины, на которых не задерживается снег, и они всю зиму стоят голые, блестя при луне, испуская загадочное сияние.
Айвангу все еще был под впечатлением волшебной музыки. Он опустился на холодный, обнаженный камень и долго сидел, думая о силе человека, о его умении создавать такое, что волнует самого далекого собрата.
– Что же может сделать человек, если глухой создал такое? – спросил Айвангу вслух.
Море молчало. Оно терялось вдали, в хаосе нагроможденных льдин, в густой, непроницаемой зимней стуже. Море не могло ответить. На такой вопрос могли ответить только люди.
11
Райисполком, райком партии – все районные учреждения переселились в Кытрын, на Культбазу. Многолетние переговоры о том, кому куда переселяться – районному центру в Кытрын или Культбазе в Тэпкэн, – закончились. Айвангу часто слышал разговоры о том и, честно говоря, не понимал их. Райисполком был недоволен, когда Культбаза проводила работу в селениях, подчиненных и опекаемых им, а работники Культбазы часто спорили с Пряжкиным, кому ремонтировать вельботы, рульмоторы.
Буксирный пароход «Водопьянов» уже сделал несколько рейсов, перевозя имущество работников, их семей, конторские столы, шкафы, сейфы.
Типографию тоже вывозили в Кытрын. Айвангу, как мог, помогал Алиму упаковывать шрифты, кассы, демонтировать печатную машину.
Белов предложил Айвангу переехать в Кытрын.
– Мы тебя зачислим в штат, – сказал он. – Будешь получать зарплату, нужды знать не будешь.
Предложение было заманчиво. Многие в Тэпкэне могли только мечтать об этом. Причастность Айвангу к газете сильно подняла его в глазах земляков. Сам Айвангу каждое появление своего имени в газете считал маленьким праздником, поэтому он провожал Алима и Белова с особой грустью.
– Почему ты не хочешь ехать в Кытрын? Подумай сам: в твоем положении нет ничего лучшего, – убеждал его Белов.
Белов сидел на большом ящике с книгами. Отопка других, отобранных для Айвангу, высилась на опустевшем столе.
– Знаешь, Петр Яковлевич, чем больше люди смотрят на меня с жалостью, тем больше мне хочется доказать, что я остался настоящим человеком. Или ты думаешь по-другому? – Айвангу говорил медленно, обдумывая каждое слово.
– Что ты, Айвангу! – поспешно сказал Белов. – Я тебе верю.
– Если веришь, зачем зовешь меня с собой? Зачем сулишь мне легкую жизнь?
– Айвангу, ты меня прости, я не хотел тебя обидеть, – сказал Белов.
– Теперь меня трудно обидеть. – Айвангу усмехнулся. – Не потому, что загордился. Потому, что готов к обидам и знаю, что мне надо проходить мимо них к своей цели… Пусть у меня нет ног, но я не щепка, брошенная в поток. Я обещал себе, что буду настоящим охотником, я обещал себе, что верну Раулену… Если я откажусь от всего этого – я перестану уважать себя… Понимаешь меня?
Отъезжающих увозил вельбот. С него они уже перебрались на борт стоящего на рейде «Водопьянова».
Тэпкэн опустел. Большое красное здание райисполкома блестело окнами. Они были похожи на глаза человека, неожиданно оставленного веселыми друзьями.
– Ушли! Ушли они! – торжествовал на берегу лагуны безумный Гэмалькот. – О, мои вельботы вернулись ко мне! Я поеду на охоту на своем вельботе, который подарил мне капитан Свенсон!
Недели через две после отъезда райисполкома пустые комнаты большого дома наполнились народом, который оказался шумнее десятка самых громких служащих: в Тэпкэн переезжал районный интернат.
Ребята были веселые и совсем не походили на сирот. Да и трудно было представить, чтобы сразу столько детей не имели родителей. Самое удивительное заключалось в том, что среди чукотских детей были и русские. Они внесли новое, какое-то особо радостное оживление в жизнь Тэпкэна. Каждая семья считала своим долгом принимать у себя воспитанников интерната. Их закармливали лакомствами, дарили им торбаса, расшитые бисером рукавицы.
Айвангу первое время сторонился ребятишек из интерната. Еще неизвестно, как они отнесутся к нему. В Тэпкэне все привыкли к Айвангу, а новые ребятишки его не знают, первый раз видят. И действительно, он иногда ловил на себе удивленные, недоуменные взгляды.
Понемногу ребята к нему привыкли. Они почтительно здоровались с Айвангу и старались оказать какую-нибудь услугу.
