— Глухая, — повторял Фелисьен, который настолько был потрясен этим невероятным признанием, что совсем растерялся и даже не соображал, что говорит. — Глухая!
Потом, спохватившись, он воскликнул:
— Но как же так? Ведь нынче вечером, у Итальянцев, вы же слушали музыку, вы аплодировали!
Он осекся, испугавшись, что она не слышит его. Все это обернулось так неожиданно, так ужасно, что его лицо исказила улыбка.
— У Итальянцев?.. — переспросила она, тоже улыбаясь. — Вы забываете, что у меня было время наблюдать людей, изучать проявления различных чувств. Да разве я единственная? Мы обязаны держаться на высоте положения, дарованного нам судьбой. Эта прекрасная певица вполне заслуживала всяческих знаков одобрения. Не думайте, впрочем, что мои аплодисменты сильно отличались от бурных рукоплесканий восторженных дилетантов из публики. Ведь когда-то я была музыкантшей,
При этих словах Фелисьен растерянно взглянул на нее, силясь улыбнуться.
— Боже! — сказал он с упреком. — Зачем вы издеваетесь над человеком, который любит вас до умопомрачения? Вы уверяете, будто ничего не слышите, а между тем отвечаете мне.
— Увы, — вздохнула она, — вам кажется, мой друг, что вы говорите особенные, свои собственные слова. Вы искренни, но все это ново только для вас. Для меня же это давно знакомый диалог, в котором все ответы я выучила заранее. Год за годом он повторяется слово в слово. В этой пьесе каждая фраза подсказана и продиктована с поистине ужасающей точностью. Я овладела своей ролью до такой степени, что если бы согласилась — а это было бы преступлением — соединить свою злосчастную судьбу с вашей, вы поминутно забывали бы о роковой тайне, которую я вам открыла. Уверяю вас, я дала бы вам полную совершенную иллюзию, не хуже и не лучше любой другой женщины. Я сыграла бы несравненно правдоподобнее самой правды. Поймите, что те же обстоятельства диктуют всегда те же самые слова, а выражение лица обычно соответствует словам. Вы никогда не поверили бы, что я не слышу, настолько точно я бы угадывала ваши мысли. Давайте забудем об этом, хорошо?
На этот раз Фелисьен по-настоящему испугался.
— О, какие жестокие слова вы говорите!.. — воскликнул он. — Но если это так, я разделю с вами вашу судьбу, даже вечное безмолвие, если нужно. Почему вы отстраняете меня от своего горя? Мы испытали бы счастье вместе. Слияние душ восполняет все, чего недостает нам в жизни.
Незнакомка вздрогнула, и глаза ее засветились благодарностью.
— Дайте мне руку, пройдемся немного по этой темной улице, — сказала она. — Вообразим, будто мы гуляем под деревьями весной, в солнечный день. Мне тоже надо сказать вам то, чего я не скажу никому другому.
Удрученные, со стесненным сердцем, точно изгнанники в чужой стране, двое влюбленных медленно тронулись в путь рука об руку.
— Слушайте внимательно, вы-то слышите мой голос, — начала она. — Отчего я сразу поверила, что вы не оскорбите меня? И почему я вам ответила? Вы не знаете?.. Вполне естественно, что я научилась читать по чертам лица, по жестам все чувства, предопределяющие поступки человека; но гораздо важнее, что я умею угадывать с поразительной, почти безграничной точностью глубину и силу этих сокровенных чувств в душе собеседника. Когда вы решились сегодня на неслыханную дерзость, обратившись ко мне прямо на улице, я, быть может, единственная среди женщин, способна была сразу понять истинное значение вашего поступка.
Я ответила вам потому, что распознала в вас человека, отмеченного особой, таинственной печатью; вы из тех, чей дух не затемнен, не принижен, не порабощен страстями, вы очищаете и возвеличиваете все жизненные впечатления, вы ищете идеальное, божественное в каждом своем чувстве. Друг, позвольте открыть вам мою тайну. Постигшее меня роковое несчастье, вначале столь мучительное, принесло мне избавление от многих пут. Оно освободило меня от той духовной глухоты, которой страдает большинство женщин.
Мой недуг сделал меня чуткой к высшему смыслу явлений, о котором представительницы моего пола обычно имеют лишь смутное понятие. Их уши не воспринимают этих чудесных отзвуков, этих дивных символов. Обладая острым слухом, они способны различать лишь инстинктивные, внешние проявления даже самых тонких, чистых страстей. Они подобны Гесперидам, которые сторожат заколдованные яблоки, не подозревая об их волшебной силе. Увы, я глухая… но они? Что они слышат? Или, вернее, что они понимают в обращенных к ним речах, кроме смутного шума в сочетании с мимикой собеседника? Они внимательны к внешнему смыслу, но не вникают в самую суть, в сокровенный, глубокий, истинный смысл каждого слова; стоит им услыхать что-то лестное, приятное — им этого вполне достаточно. Они называют это — с этакой особенной улыбочкой — «практической стороной жизни»… О, вы сами увидите, если поживете среди них. Вы узнаете, какую странную смесь наивности, самонадеянности, подлого легкомыслия таит в себе эта очаровательная улыбка! Попробуйте рассказать какой-нибудь женщине о любви таинственной, неземной, сияющей звездами, как ночное небо, любви возвышенных душ, вроде вашей!.. Если ваши речи и западут ей в голову, они так же неузнаваемо исказятся, как замутится, впадая в болото, чистый родник. Так что, в сущности, женщины не услышат вас. «Жизнь не может осуществить эти мечты, — скажут они, — вы требуете от нее слишком многого!» О, да разве не сами люди создают Жизнь!
— Бог мой! — прошептал Фелисьен.
— Да, — продолжала незнакомка, — ни одна женщина не в силах преодолеть природный недостаток — умственную глухоту, разве только ей придется заплатить за это, подобно мне, неслыханную цену. Вы, мужчины, приписываете женщинам некую тайну, потому что они проявляют себя только в поступках, а мыслей своих не выражают. Обольщая вас, гордясь этой тайной, неведомой им самим, они стараются внушить вам, будто их можно разгадать. И каждый мужчина, польщенный ролью долгожданного отгадчика, готов понапрасну сгубить свою жизнь, женясь на каменном сфинксе. Никому из них не приходит в голову заранее, что даже величайшая тайна, если она никогда ни в чем не выражается, просто не существует.
Незнакомка умолкла.
— Сегодня вечером мои слова полны горечи, и вот почему, — продолжала она. — Я уже перестала завидовать другим женщинам, поняв, как дурно они пользуются даром, которого я лишена, да я и сама, верно, поступала бы так же! Но вот явились вы, тот, кого я так любила бы в прежние годы!.. Я вижу вас… ваши глаза… я по глазам угадываю ваши чувства… Вы отдаете мне сердце, а я не могу его принять.
Несчастная женщина закрыла лицо руками.
— Боже мой, — прошептал Фелисьен со слезами на глазах, — я почувствую твою душу, упиваясь дыханием твоих уст! — пойми меня! Не отрекайся от жизни, ты так прекрасна!.. В тишине и молчании наша любовь станет еще более возвышенной, несказанно прекрасной; твои страдания, наша общая печаль еще усилят мою страсть… Возлюбленная моя, нареченная супруга, будем жить вместе!
Она устремила на него глаза, полные слез, нежно сжав обнимавшую ее руку.
— Вы сами поймете, что это невозможно, — вздохнула она, — Слушайте дальше, дайте мне высказать свою мысль до конца… вы больше никогда меня не услышите, а я не хочу, чтобы вы меня забыли.
Она медленно шла рядом с юношей, склонив голову ему на плечо.
— Жить вместе, говорите вы… Вы забываете, что после первых восторгов наступает тесная душевная близость, потребность откровенно де-литься мыслями. Это священные часы! И часы тяжкого разочарования для тех, кто вовремя не прислушивался к словам другого, потому, что эти слова имеют подлинный, ЕДИНСТВЕННЫЙ смысл, вложенный в них тем, кто их высказал. Они жестоко наказаны. «Иллюзии рассеялись», — говорят они, пытаясь скрыть иод пошлой усмешкой то мучительное презрение, какое испытывают к своей неудавшейся любви, и то отчаяние, с каким себе в этом признаются.
Они не хотят понять, что получили именно то, чего домогались. Не могут поверить, что любая вещь на земле всего лишь иллюзия, кроме Мысли, которая все преображает. И всякая страсть, стремящаяся лишь к чувственным наслаждениям, вскоре становится горше смерти для тех, кто ей предается. Посмотрите на лица прохожих, и вы убедитесь, что я права. А мы — что с нами будет завтра? Когда наступит этот час?! Я увижу ваш взор, но не услышу голоса, обрадуюсь вашей улыбке, но не угадаю слов! А я чувствую, что вы говорите иначе, чем другие!
Ваша наивная, открытая душа выражается в словах живых и непосредственных, не правда ли? Значит, тончайшие оттенки чувства могут проявиться лишь в звуках, в самой музыке вашего голоса. Я буду верить, что мой образ царит в вашей душе, но никогда не узнаю, каким он представляется вам в мыслях, как верно вы меня понимаете, как выражаете это в искренних словах, каждый раз новых; этот смутный, зыбкий образ, который, оставаясь неясным, с помощью ваших дивных слов стремится к Свету, чтобы расплыться и проникнуть в сокровенную глубь вашего сердца, — эту единственную реальность мне не постичь никогда! Увы! Неизъяснимо прекрасная музыка любимого голоса, прерывистый, упоительный шепот, от которого замирают и бледнеют, — всего этого мне не суждено услышать!.. Тот, кто написал на первой странице бессмертной симфонии: «Так Судьба стучится в дверь!», — слышал и знал голоса инструментов, прежде чем его постигло то же несчастье, что и меня.
