Кэтрин взирала на него со всей серьезностью.
– А теперь, Генри, – молвила юная г-жа Тилни, – изъяснив нас друг другу, ты мог бы изъяснить госпоже Морлэнд себя – если не желаешь, чтобы она полагала, будто ты невыносимо дерзок с сестрою и непомерно груб в отношеньи женщин вообще. Госпожа Морлэнд непривычна к твоим чудны́м повадкам.
– Я буду беспредельно счастлив познакомить ее с ними получше.
– Несомненно; однако ныне сие ничего не объясняет.
– Как мне поступить?
– Ты знаешь, как тебе надлежит поступить. Обели себя пред нею. Скажи, что высоко ценишь ум женщин.
– Госпожа Морлэнд, я высоко ценю ум всех женщин мира – в особенности тех – кем бы они ни были, – подле которых пребываю.
– Сего недостаточно. Посерьезнее, прошу тебя.
– Госпожа Морлэнд, никто не может ценить ум женщин выше, нежели я. По моему мнению, природа одарила их столь щедро, что они никогда не почитают необходимым использовать более половины сего дара.
– Серьезности мы от него сейчас не добьемся, госпожа Морлэнд. Он нынче к здравомыслию не склонен. Но уверяю вас, что вы поймете его совершенно неверно, если вам покажется, будто он несправедлив к любой женщине или недобр ко мне.
Убедить Кэтрин, что Генри Тилни безгрешен, не составило труда. Манера его порою удивляла, однако намеренья всегда были праведны, и Кэтрин готова была восхищаться тем, чего не понимала, едва ли меньше, нежели тем, что понимала вполне. Вся прогулка получилась изумительная, и хотя закончилась чересчур скоро, завершенье ее тоже оказалось изумительным; друзья проводили Кэтрин до дома, и юная г-жа Тилни перед расставаньем весьма почтительно обратилась равно к г-же Аллен и Кэтрин, моля одарить ее радостью общества последней за обедом послезавтра. Г-жа Аллен без труда согласилась, а труды Кэтрин ограничились сокрытьем безграничности ее наслаждения.
Утро миновало столь очаровательным манером, что изгнало из души Кэтрин любую дружбу и естественную привязанность, ибо ни единой мысли об Изабелле или Джеймсе не посетило ее на прогулке. Когда Тилни отбыли, Кэтрин вновь исполнилась дружелюбия, однако сие некоторое время не приносило результатов; г-жа Аллен не располагала сведеньями, кои облегчили бы волненье протеже, и ни единой весточки от экскурсантов не получала. Ближе к обеду, впрочем, Кэтрин, сославшись на некий незаменимый ярд ленты, кой потребно купить незамедлительно, отправилась в город и на Бонд-стрит нагнала вторую сестру Торп, что лениво шагала к Эдгарз-билдингз меж двумя обворожительнейшими девушками на свете, кои целое утро были ее драгоценными подругами. От нее Кэтрин вскоре узнала, что поездка в Клифтон состоялась.
– Они уехали в восемь утра, – сказала юная г-жа Энн Торп, – и я вовсе им не завидую. Мне думается, нам с вами повезло, что мы избавлены от сей докуки. Скучнейшее предприятье на земле – нынче в Клифтоне ни души. Красотка поехала с вашим братом, а Джон повез Марию.
Кэтрин искренне возрадовалась подобному обустройству экскурсии.
– О да! – поддержала ее собеседница. – Мария уехала. Ужас как хотела с ними отправиться. Думала, все выйдет лучше некуда. Не могу сказать, что восхищена ее вкусом; что до меня, я с самого начала не стремилась ехать, даже если б они уговаривали.
Кэтрин, несколько в сем сомневаясь, не удержалась:
– Жаль, что вам не удалось прокатиться с ними. Какая досада, что вы не могли поехать все вместе.
– Благодарю вас; но сие мне совершенно безразлично. В самом деле, я не поехала бы ни за что на свете. Когда вы нас догнали, я так и говорила Эмили и Софии.
Сие Кэтрин все равно не убедило; но, радуясь, что Энн утешится дружбою Эмили и Софии, она распрощалась с девицами без особой неловкости и возвратилась домой, ликуя, ибо ее отказ экскурсии не помешал; от всего сердца надеялась Кэтрин, что оная экскурсия окажется наиотраднейшим предприятьем, а посему Джеймс и Изабелла не станут долее обижаться на нее за сопротивленье.
Назавтра спозаранку записка Изабеллы, в каждой строке миролюбивая и нежная, умоляющая о немедленном визите подруги по беспредельно важной причине, повлекла Кэтрин в блаженном состояньи уверенности и любопытства в Эдгарз-билдингз. Две младших сестры Торп одиноко сидели в салоне; и едва Энн вышла, дабы позвать Изабеллу, Кэтрин воспользовалась шансом расспросить Марию о подробностях вчерашнего путешествия. Мария только и желала о сем поговорить; и Кэтрин тотчас узнала, что план был наивосхитительнейшим на свете, никто и вообразить не в силах, как это было очаровательно, и просто непостижимо, сколь восхитительно все получилось. Сии сведенья поведаны были в первые пять минут; в следующие пять минут раскрылись подробности – как они поехали прямиком в гостиницу «Йорк», поели супу и заказали ранний обед, отправились в бювет, отведали воды и выложили несколько денег за кошельки и флуориты; засим перешли вкусить мороженого в кондитерской и поспешили в гостиницу, где торопливо проглотили обед, дабы успеть до темноты; а потом восхитительно прокатились назад, только вот луна не вставала и чуточку моросило, и еще лошадь г-на Морлэнда так устала, что еле поспевала за ними.
Кэтрин выслушала сие с искренним удовлетвореньем. Судя по всему, о замке Блэйз не заходило и речи; а обо всем прочем ни мгновенья не стоило жалеть. Повествованье Марии завершилось нежным излияньем жалости к сестре Энн, коя была лишена сей экскурсии и кою Мария представила несносно озлившейся.
– Наверняка она никогда меня не простит; но, понимаете, что же мне было делать? Джон понуждал меня ехать – поклялся, что не повезет ее, потому что у нее жуть какие толстые лодыжки. Я думаю, она еще месяц станет дуться; но я полна решимости не сердиться; меня не так просто вывести из себя.
Тут Изабелла вошла в салон поступью до того целеустремленной и с видом до того счастливым и важным, что подруга ее более ни на кого не смотрела. Мария была отослана без лишних церемоний, и Изабелла, обняв Кэтрин, заговорила следующим манером:
– Да, моя драгоценнейшая Кэтрин, так оно и есть; твоя прозорливость тебя не обманывает. Ах! Сей лукавый взор! Он проницает все на свете.
Кэтрин отвечала гримасою озадаченного неведенья.
– Итак, возлюбленная, бесценная моя подруга, – продолжала Изабелла, – успокойся. Я, как ты догадываешься, потрясающе ажитирована. Сядем удобнее и побеседуем. Ну, так ты догадалась, едва получила записку? Ах, озорница! О! Драгоценная моя Кэтрин, ты одна, ты, кому ведома душа моя, способна постичь нынешнее мое счастие. Твой брат – очаровательнейший из мужчин. Мне жаль только, что я не достойна его более. Но что скажут твои превосходные отец и матушка? Ах! О Господи! Одна мысль о них волнует меня несказанно!
Разуменье Кэтрин начало просыпаться; истина внезапно ворвалась в ее сознанье; и, залившись объяснимым румянцем столь нового переживанья, она вскричала:
– Ох батюшки! Милая моя Изабелла, что ты хочешь сказать? Ужели… ужели ты поистине любишь Джеймса?
Вскоре она, однако, постигла, что сие смелое умозаключенье составляет лишь половину правды. Трепетная привязанность Изабеллы, кою, попрекнула та подругу, Кэтрин неизменно наблюдала во всяком ее взгляде и жесте, на вчерашней экскурсии получила восхитительное подтвержденье взаимной любви.
Душа Изабеллы и верность равно принадлежат Джеймсу. Никогда в жизни не слышала Кэтрин ничего интереснее, чудеснее и отраднее. Ее брат и подруга помолвлены! Не имея привычки к подобным событьям, она полагала оный факт важным до крайности и считала, что сие – одно из тех великих событий, повторенье коих едва ли допускается обыденным порядком вещей. Сила чувств ее бежала выраженья; природа их, однако, ее подругу удовлетворила. Первым делом обе прекрасные дамы излили счастье обрести друг в друге такую сестру, а затем слились в объятьях и слезах радости.
Впрочем, как ни восторгалась Кэтрин грядущим родством, следует признать, что Изабелла намного обогнала ее в чувствительном предвкушеньи.
– Ты станешь мне столь бесконечно дороже, моя Кэтрин, нежели Энн или Мария; я чувствую, что буду безмерно сильнее привязана к драгоценнейшей моей семье Морлэнд, нежели к родным.
Сего взлета дружественности Кэтрин не постигала.
– Ты так похожа на своего драгоценного брата, – продолжала Изабелла, – что я полюбила тебя, едва увидев. Но со мною вечно так; все определяют первые мгновенья. В первый же день, когда Морлэнд приехал к нам на Рождество, – в первую секунду, когда я его узрела, – сердце мое было отдано ему необратимо. Помню, я была в желтом платье, а волосы заплела в косы; когда я вошла в гостиную и Джон нас познакомил, я подумала, что в жизни не видала такого красавца.
Тут Кэтрин втайне признала могущество любви, ибо, любя брата всем сердцем и пристрастно судя обо всех его дарованьях, не считала его красавцем никогда в жизни.
– Еще, помню, с нами в тот вечер пила чай юная госпожа Эндрюс, и на ней была тафта кирпичного оттенка; госпожа Эндрюс смотрелась так божественно – мне казалось, твой брат непременно влюбится в нее; я глаз не сомкнула в ту ночь, о сем размышляя. Ах! Кэтрин, сколько бессонных ночей я провела из-за твоего брата! Я не желала бы тебе и половины того, что перестрадала! Я знаю, что исхудала кошмарно; однако я не стану ранить тебя живописаньем своих тревог; ты их лицезрела довольно. Мнится мне, я вечно проговаривалась – я так неосторожно говорила, сколь неравнодушна к церкви! Но я всегда верила, что с тобою секрету моему ничто не грозит.
