Можно ли считать счастьем столь всепоглощающую привязанность? Конечно, ибо разве годы страданий нельзя считать оплатой за один час любви? Вчера твоя едва ощутимая печаль скользнула через мою душу с быстротой мелькнувшей тени. Была ты печальна или страдала? Откуда эта печаль? Напиши мне побыстрей. Почему я сам не догадался об этом? Значит, мы еще не совсем соединились в мыслях. Я должен одинаково чувствовать твои горести и печали в двух или в тысяче лье от тебя. Я не поверю в свою любовь до тех пор, пока моя жизнь не сольется с твоей неразрывно, чтобы у нас была одна жизнь, одно сердце, одни мысли. Я должен быть там, где находишься ты, видеть то, что ты видишь, чувствовать то, что ты чувствуешь, и мысленно следовать за тобой. Разве не я первый узнал, что твоя коляска опрокинулась, что ты ушиблась? Но ведь в этот день я с тобой не расставался, я все время тебя видел. Когда мой дядя спросил меня, почему я побледнел, я сказал ему: «Мадмуазель де Вилльнуа только что упала». Так почему же вчера я не мог читать в твоей душе? Может быть, ты хотела скрыть от меня причину твоей печали? Но я догадался, что ты пыталась, хотя и неудачно, действовать в мою пользу, убедить в чем-то грозного Саломона, один вид которого леденит меня. Это человек не нашего неба. Почему ты хочешь, чтобы наше счастье, не похожее ни на чье другое, подчинялось законам света? Но я слишком люблю все бесконечные проявления твоей стыдливости, твою религиозность, твои суеверия и готов подчиниться любому мельчайшему твоему капризу. Все, что ты делаешь, должно быть прекрасно; нет ничего чище твоей мысли, красивей твоего лица, где отражается божественная душа. Я буду ждать твоего письма, а затем пойду навстречу сладостному мгновению, которое ты мне подаришь. Если бы ты знала, как я начинаю трепетать, едва завижу башенки, окаймленные светом луны, нашей подруги, нашей единственной наперсницы!
IV
Прощай, слава, прощай, будущее, прощай, жизнь, о которой я мечтал. Теперь, моя возлюбленная, вся моя слава в том, чтобы принадлежать тебе, быть достойным тебя; мое будущее — только в надежде видеть тебя; а разве моя жизнь не в том, чтобы быть у твоих ног, засыпать под твоим взглядом, дышать полной грудью в небесах, которые ты мне открыла? Все мои силы, все мои помыслы должны принадлежать тебе, тебе, сказавшей мне опьяняющие слова: «Я хочу пережить твои печали!» Отдавать часы — науке, идеи — миру, стихи — поэтам разве не значило бы похищать радости у любви, мгновения у счастья, чувства у твоей божественной души? Нет, нет, драгоценная жизнь моя, я хочу все сохранить для тебя, принести тебе все цветы моей души. Существует ли среди сокровищ земли и человеческого разума что-нибудь достаточно прекрасное, достаточно великолепное, чтобы вознаградить такое чистое, такое щедрое сердце, как твое, а я еще иногда осмеливаюсь соединять с ним мое сердце! Да, иногда я имею смелость верить, что могу любить так же сильно, как любишь ты. Но нет, ведь ты женщина-ангел; в выражении твоих чувств будет всегда больше очарования, чем в моих, больше гармонии в твоем голосе, больше чистоты в твоем взгляде. О, позволь мне верить, что ты существо более высокой сферы, чем та, в которой живу я; ты можешь гордиться тем, что покинула ее, а я — тем, что это заслужил; надеюсь, что ты не раскаешься в том, что снизошла ко мне, бедному и несчастному. И если сердце, целиком принадлежащее женщине, — лучшее для нее убежище, ты всегда будешь владычицей моего сердца. Ни одна мысль, ни один поступок никогда не омрачит этого сердца, и оно останется драгоценным святилищем, пока ты удостоишь царить в нем; но разве ты не останешься в нем навсегда? Разве ты не дала мне пленительного обещания? И ныне и присно! Et nune et semper[55]. Я запечатлел под твоим портретом эти ритуальные слова, достойные тебя так же, как они достойны бога. Так и останутся эти слова «и ныне и присно и во веки веков», как и моя любовь. Нет, нет, мне никогда не исчерпать того, что огромно, бесконечно, беспредельно; таково и чувство, которое живет во мне для тебя, я постиг его неизмеримость, как мы постигаем пространство по размерам одной из его частей. Так я пережил невыразимые наслаждения, целые часы сладострастных размышлений, вспоминая какой-нибудь из твоих жестов или оттенок в какой-нибудь фразе. Значит, возникнут воспоминания, тяжестью которых я буду раздавлен, если даже мысль об одном часе нежной страсти вызывает у меня слезы радости, нежит, проникает в мою душу и становится неиссякаемым источником счастья. Любить — это жить, как живут ангелы. Мне кажется, что я никогда не исчерпаю наслаждение, которое испытываю, глядя на тебя. Это наслаждение самое скромное из всех, — хотя и для него никогда не хватает времени, — оно дало мне понять, что такое вечное созерцание бога, которому предаются серафимы и высшие духи; в этом нет ничего удивительного, если из его субстанции исходит свет, столь же богатый новыми чувствами, как сияние твоих глаз, твоего величавого чела, твоего прекрасного лица, небесного отражения твоей души. А душа — это наш двойник, чья чистая, неразрушимая форма делает любовь нашу бессмертной. Я бы хотел, чтобы существовал другой язык, а не тот, каким я пользуюсь, чтобы описать тебе постоянно расцветающие у меня в сердце наслаждения моей любви. Но, если уже существует язык, который мы создали, если наши взгляды — это ожившие слова, разве нам не нужно видеть друг друга, чтобы слышать глазами живые вопросы и ответы наших сердец, такие проникновенные, что ты мне сказала однажды вечером: «Молчите», когда я не говорил ни слова? Помнишь ли ты, драгоценная жизнь моя? Но разве я не вынужден пользоваться человеческими словами, слишком слабыми, чтобы передать божественные ощущения, когда блуждаю вдали от тебя, во мгле разлуки? Слова эти по крайней мере обнаруживают следы, оставшиеся в моей душе, подобно тому, как слово «бог» несовершенно выражает представление о таинственном начале начал. Кроме того, несмотря на мои знания и на обширные возможности языка, я никогда ничего не находил в этих выражениях, что могло бы изобразить тебе сладость того объятия, которое соединяет нас, растворяя мою жизнь а твоей, когда я думаю о тебе. И какими словами закончить письмо, если, перестав писать, я все равно не покидаю тебя? Что значит разлука, если это не смерть? Но разве смерть — разлука? Разве моя душа не сольется с твоей еще полнее? О моя вечная мысль! Прежде я на коленях предложил тебе мое сердце и всю мою жизнь; и разве теперь я смогу найти в душе новые цветы чувства, такие, каких я еще тебе не дарил? Это все равно, что послать тебе частицу тех сокровищ, которыми ты владеешь целиком. Разве не в тебе мое будущее? Как я жалею о прошлом! Я бы хотел отдать тебе все годы прошлого, над которыми я теперь не властен, чтобы ты царила над ними, как царишь сейчас над моей жизнью. Но какой смысл имело мое существование до того, как я узнал тебя? Оно было бы небытием, если бы я не был так несчастен.
Отрывок
Любимый мой ангел, какой пленительный вечер мы провели вчера! Какие богатства в твоем драгоценном сердце! Значит, и твоя любовь так же неистощима, как моя? Каждое слово несло мне новые радости, и каждый взгляд делал их еще глубже. Спокойное выражение твоего лица открывало бескрайний горизонт для наших мыслей. Да, все было бесконечно, как небо, и сладостно, как его лазурь. Прелесть твоего обожаемого лица отражалась, уж не знаю с помощью какого волшебства, в твоих милых движениях, в каждом легком жесте. Я хорошо знал, что ты вся — обаяние и вся — любовь, но я не мог знать, до какой степени многолико твое очарование. Все соединилось, чтобы вызвать во мне страстные желания, чтобы побудить меня просить о первых милостях, в которых женщина всегда отказывает, несомненно, лишь для того, чтобы заставить возлюбленного похитить их у нее. Но нет, ты, драгоценная душа моей жизни, ты никогда не будешь знать заранее, сколько ты можешь дать моей любви, и все же будешь давать, быть может, не желая этого! Ты правдива, поэтому слушайся только своего сердца. Как сливается с ласковой гармонией чистого воздуха и спокойного неба нежность твоего голоса! Ни птичьего крика, ни дуновения; пустыня и мы! Неподвижная листва даже не трепетала, залитая восхитительными красками заката, в которых сочетаются свет и тени. Ты почувствовала эту небесную поэзию, ты, объединявшая столько разнообразных чувств, и так часто обращала взоры к небу, чтобы мне не отвечать! Ты, гордая и смеющаяся, скромная и деспотичная, целиком отдающаяся душой, мыслью, но ускользающая от самой робкой ласки. Драгоценная игра сердца: они еще звенят в моих ушах, еще кружатся, еще играют, эти пленительные, едва лепечущие, почти детские слова, которые не были ни обещаниями, ни признаниями, но давали любви прекрасные надежды без страха и без мучений. Какое целомудренное воспоминание на всю жизнь! Какой пышный расцвет всех цветов, рождающихся в глубине души; они могут увянуть от любого пустяка, но сейчас им все помогает пробуждаться и расцветать! Всегда будет так, не правда ли, моя любимая? Вспомнив утром свежие, живые, радостные чувства, приглушенно звучавшие в тот момент, я ощутил в душе счастье, которое заставило меня понять, что настоящая любовь — это океан чувств, вечных и всегда новых, и в него можно погружаться со все возрастающим наслаждением. Каждый день, каждое слово, каждая ласка, каждый взгляд должен отдать свою дань прошедшим радостям. Да, сердца, достаточно возвышенные, чтобы ничего не забывать, должны жить при каждом биении всеми пережитыми мгновениями счастья, как и всеми теми, которые им обещает будущее. Вот о чем я мечтал когда-то, и это перестало быть только мечтой. Разве я не встретил на земле ангела, который дал мне познать все радости, чтобы вознаградить меня за то, что я перенес все страдания? Ангел неба ясный, я приветствую тебя поцелуем.
