Мари качает головой:
– По-моему, нет.
– А мать?
– Нет.
– Тогда можешь считать, что в жизни тебе крупно повезло. – Он вдруг улыбается. – Хотя ты, наверное, никогда об этом не думала, правда?
– Как-то в голову не приходило.
– Обычный человек об этом не думает. А я – думаю.
Мари смотрит на него и тут же отводит глаза:
– И что же, с тех пор твой отец больше в тюрьму не попадал?
– А он с тех пор ничего незаконного и не совершал. Ну то есть, может, и совершал… Даже наверняка. Такой человек. Не может по жизни прямо ходить – вечно где-нибудь оступится. Но с тем, от чего загреметь можно, больше не связывается. Крепко, видать, тюрьма его приложила. Да и за нас с матерью, наверное, совесть терзала, пускай и по-своему… В общем, устроился в фирму, на работу начал ходить, как все нормальные люди. Правда, бизнес у фирмы сперва как-то странно шел – никакой стабильности. Семья как на «американских горках» жила. Сегодня на «мерседесе» с шофером домой прикатит – а завтра сыну велосипед купить не на что. А бывало, домой приходил в таком виде, будто за ним полночи гнались. На одном месте спокойно жить не мог, мне чуть не каждые полгода приходилось школу менять. Оттого у меня и друзей никаких не было. И так лет до двенадцати примерно…
Засунув руки поглубже в карманы, он качает головой, отгоняя мрачные мысли.
– Но сейчас, слава богу, остепенился более-менее. Поколение «бэби-бума», что ни говори. Крепкие ребята. Мика Джеггера вон даже рыцарским титулом наградили. Полжизни плясали на самом краю, но в итоге все равно выживали. Подражать, конечно, не стоит, но есть чему поучиться… Не знаю, конечно, чем он там на работе занимается. Я не спрашиваю, он не говорит. Но за учебу мою платит исправно. Когда настроение хорошее, даже на карман денег дает. А иногда такое вытворит, что не знаешь, куда от стыда за папашу деваться…
– Значит, он снова женился?
– Через четыре года после того, как мать умерла. Да и правильно сделал. Он не из тех, кто в одиночку умеет детей выращивать.
– И с новой женой у него детей не было?
– Нет, только я. Может, еще и поэтому она меня как своего ребенка растила. За это я как раз ей благодарен… Если проблема и есть, то во мне самом.
– Какая проблема?
Такахаси смотрит на нее, улыбаясь.
– Видишь ли… Ребенок, которого хоть однажды бросила семья, остается сиротой до самой смерти. И всю жизнь видит один и тот же сон. Мне в этом сне семь лет. Я сижу дома один. Поздним вечером, без света. Вокруг никого. Ни в комнате, ни вообще на Земле. За окнами темнеет с каждой секундой. И я знаю, что в комнату вот-вот хлынет черная мгла и затопит весь дом… Этот сон никогда не меняется. И мне там всегда семь лет… В общем, если такую программу однажды закачать человеку в голову, даже переустановка системы уже ничего не излечит.
Мари молчит.
– Хотя, конечно, я стараюсь специально об этом не думать, – добавляет Такахаси. – Зачем? Все, что нам остается, – это жить себе помаленьку. Немножко сегодня, немножко завтра – и так далее…
– Много шагать и потихоньку пить воду?
– Наоборот, – поправляет Такахаси. – Шагать потихоньку, пить больше воды.
– А по-моему, это одно и то же.
Такахаси очень серьезно задумывается, потом кивает:
– Да… Наверное, ты права.
Больше никто не произносит ни слова. Они просто идут по улице. Выдыхая белый пар, поднимаются по темной лестнице, выходят на узкую улочку и останавливаются перед гостиницей «Альфавиль».
– Должен открыть тебе тайну, – торжественно заявляет Такахаси.
– Какую?
– Я знаю, что мы думаем об одном и том же, – продолжает он. – Увы. Прости, но сегодня никак. Я забыл дома чистое белье.
Мари смотрит на него как на сумасшедшего.
– Ну ты даешь, – качает она головой. – Будешь так скучно шутить, я засну на месте.
Такахаси смеется:
– В общем, часов в шесть я сюда забегу. Захочешь – пойдем вместе позавтракаем. Тут в одной забегаловке готовят потрясающий омлет… Ты, кстати, ничего не имеешь против омлетов? Ну, там, боишься рекомбинации генов, или ненавидишь корпоративное истребление животных, или не позволяют политические убеждения?
Мари задумывается.
– В политике я не разбираюсь, – говорит она. – Но риск всегда остается. Если у курицы были проблемы – яйца тоже неблагополучные, разве нет?
– Проклятье! – хмурится Такахаси. – Что бы я ни любил – все чревато какими-то проблемами…
– Но я тоже люблю омлет.
– Да? Ну вот, пойдем и сравним, кто что любит, – объявляет он. – Обалденный омлет, я тебе гарантирую…
Он машет рукой и бежит на свою репетицию. Мари поправляет кепку и заходит в гостиницу.
04:25 am
Комната Эри Асаи.
Телевизор включен. По ту сторону экрана стоит Эри в пижаме и смотрит сюда. То и дело встряхивает головой, откидывая челку со лба. Прижимает ладони к стеклу и без остановки что-то говорит. Так человек, угодивший в пустой резервуар океанариума, пытается сквозь прозрачную стену хоть как-нибудь передать посетителям, что с ним произошло. Только слов не слышно. Ее голос не может поколебать воздуха по эту сторону стекла.
Тело Эри, похоже, совсем плохо слушается. Руки-ноги двигаются слабо и неуверенно. Слишком долго она проспала, слишком глубоко. И все-таки она пробует объяснить, что случилось. Несмотря на страх и растерянность, изо всех сил старается подобрать какое-то объяснение ситуации, в которой находится. Мы видим, как отчаянно бедняжка пытается, но не слышим ни звука.
Она не кричит. Не умоляет немедленно бежать и спасать ее. На крик и мольбу не осталось сил. Да и кричи не кричи – ее голос все равно не долетает сюда, и она уже сама это поняла.
Ее цель сейчас – обратить в слова то, что видят ее глаза и чувствует тело, и выразить это как можно понятнее. Наполовину для нас, наполовину для себя самой.
Задача непростая. Девушка двигает губами, как в замедленном кино. Будто говорит на иностранном языке: короткими фразами, вставляя паузы между словами. И подчеркивая эти паузы всем лицом. Мы пробуем читать по ее губам, но отделить паузы от слов нелегко. Реальность утекает меж ее пальцев, словно песок в часах, и время – не на ее стороне.
Наконец она выбивается из сил и замолкает. На одну тишину накладывается другая. Эри стучит кулачками по стеклу. Пробует все, что можно. Но мы ничего не слышим.
Ясно одно: Эри видит эту, реальную комнату через стекло экрана. Мы догадываемся об этом, заметив, как двигаются ее глаза. Ее взгляд перемещается с предмета на предмет совершенно осознанно. Она смотрит на стол, на кровать, оглядывает книжные полки. Вот комната, в которой она должна сейчас находиться. Вот – постель, где она должна видеть весь этот дикий сон. Но стеклянная стена не дает ей вернуться. По нелепой случайности или по чьему-то злому умыслу она переместилась во сне сюда, в эту комнату за стеклом, и не может отсюда выйти. В глазах Эри – одиночество озера, над которыми нависли свинцовые тучи.
К величайшему сожалению (что тут еще сказать?), помочь ей мы не способны. Как уже сказано, мы здесь – не более чем точка зрения. И не можем влиять на события, которые наблюдаем.
Но все-таки, думаем мы. Кто такой Человек Без Лица? Что именно он сделал с Эри Асаи? И куда исчез?
Пока мы зависаем в ожидании ответов, экран вдруг начинает барахлить. Опять наползают помехи. Силуэт Эри размывается, теряет форму. Заметив, что с ее телом творится что-то неладное, она испуганно оборачивается и озирает комнату, в которой находится. Смотрит на потолок, затем себе под ноги. Замечает, как искривляются ее руки, а тело теряет резкость и цвет. Лицо перекашивает паника. Что происходит?
Вой помех нарастает. Словно где-то в горах поднимается дикий ветер. В неведомой цепи, связывающей тот мир и этот, вот-вот оборвется контакт – а с ним и существование Эри Асаи в этой реальности. Ее тело как реальный объект потеряет последнюю видимую оболочку.
– Беги!!! – кричим мы, не помня себя. Позабыв главный принцип Закона нейтрального созерцания. Разумеется, Эри не слышит. И все же, почуяв неладное, срывается с места и куда-то бежит. Вероятно, к дверям. Ее фигурка исчезает из телевизора. Экран раскалывают поперечные полосы, изображение темнеет с каждой секундой. Точно в предсмертной судороге, кинескоп сжимает картинку до маленького окошка – и комнату затапливает вязкая черная мгла. Информация превращается в My [17], пространство теряет измерения, смысл распадается, мир исчезает. И остается лишь бесчувственная тишина.
Другая комната, другие часы. Круглый циферблат на стене. Стрелки показывают 4:31. Мы – на кухне у Сиракавы. Сам Сиракава, ослабив галстук и расстегнув ворот сорочки, сидит в одиночестве за столом и поглотает йогурт. Без блюдца, без стакана – зачерпывает ложечкой из пластмассовой банки и отправляет в рот.
На столе включен портативный телевизор. Рядом с йогуртом – пульт дистанционного управления. В телевизоре – океанское дно. Странной формы животные ползают туда-сюда по экрану. Красавцы и уроды. Хищники и вегетарианцы. Те, кто жрет, – и те, кого пожирают. Маленькая исследовательская субмарина, последнее слово «хай-тека». Мощные прожекторы, выносные камеры на ловких манипуляторах. Научно-популярная передача «Жители подводного мира». Звук выключен. Облизывая ложку, Сиракава пристально смотрит в экран. Однако мысли его заняты совершенно другим. Он думает о взаимосвязи Процесса и Мысли. Мысль порождает Процесс – или из Процесса рождается Мысль? Глаза его направлены в телевизор, но смотрят на что-то другое, далеко за экраном. В километре или двух отсюда.
