Эшли тоже посещал больных друзей и тоже ходил на собрания демократов и отсутствовал дома обычно в те же вечера, что и Фрэнк. Тогда Арчи препровождал тетю Питти, Скарлетт, Уэйда и крошку Эллу через задний двор к Мелани, и оба семейства проводили вечер вместе. Дамы шили; Арчи же вытягивался во всю свою длину на диване в гостиной и храпел — седые усы его подрагивали при каждом всхрапе. Никто не предлагал ему располагаться на диване — это был самый красивый предмет обстановки, и дамы тяжко вздыхали про себя всякий раз, как он растягивался там, положив сапог на красивую обивку. Но никто из них не смел выговорить ему за это. Особенно после того, как он однажды сказал, что, по счастью, умеет быстро засыпать, а не то он наверняка бы рехнулся, слушая глупое кудахтанье женщин.
Скарлетт иногда задавалась вопросом, откуда явился Арчи и как он жил, прежде чем поселиться в подвале у Мелани, но она не одолевала его расспросами. В сумрачном одноглазом лице Арчи было что-то такое, что удерживало любопытных на расстоянии. Она знала лишь то, что его речь выдавала уроженца северных гор и что он воевал и потерял ногу, а также глаз незадолго до конца войны. И только когда она взорвалась, обозлившись на Хью Элсинга, правда о прошлом Арчи вышла наружу.
Однажды утром старик привез ее на лесопилку, где хозяйничал Хью, и она обнаружила, что лесопилка стоит, негров нет, а Хью с расстроенным видом сидит под деревом. Команда не явилась, и Хью просто не знал, что делать. Скарлетт пришла в страшную ярость и без обиняков излила свое возмущение, ибо она только что получила заказ на большое количество пиленого леса — и притом спешный. Ей стоило немалых усилий получить этот заказ — пришлось применить и кокетство, и деловую сметку, а теперь вот, пожалуйста, лесопилка стоит.
— Вези меня на другую лесопилку, — велела она Арчи. — Да, я знаю, это займет у нас много времени и мы останемся без обеда, но ведь я же тебе за что-то плачу! Придется попросить мистера Уилкса прервать там работу и выполнить этот заказ. Вполне, конечно, возможно, что его команда тоже не работает. Чтоб им сгореть! В жизни не видела большего простофили, чем этот Хью Элсинг! Тотчас от него избавлюсь, как только Джонни Гэллегер покончит с этими лавками, которые он сейчас строит. Ну и что с того, что Гэллегер был в армии янки?! Зато он работает. Ленивых ирландцев я еще не видала. А вольных негров хватит с меня. На них же нельзя положиться. Вот найму Джонни Гэллегера и подряжу каторжников. Уж он заставит их работать. Он…
Арчи обернулся к ней — единственный глаз его злобно сверкал, в хриплом голосе звучала холодная ярость.
— Вы только наймите каторжников — я сразу от вас уйду, — сказал он.
— Силы небесные! Это почему же? — изумилась Скарлетт.
— Я знаю, как подряжают каторжников. Я называю это убийством. Покупают людей, точно они мулы. А обращаются с ними еще хуже, чем с мулами. Бьют, голодом морят, убивают. А кому до этого дело? Властям нет дела. Они получают деньги за каторжников. И людям, которые их нанимают, тоже нет дела. Хозяевам только бы прокормить рабочих подешевле да выжать из них побольше. Сущий ад, мэм. Да, никогда я хорошо про женщин не думал, а теперь еще хуже думать стану.
— Ну, а тебе-то что до этого?
— Есть что, — сухо ответил Арчи и, помолчав, добавил: — Я, почитай, сорок лет был каторжником.
Скарлетт ахнула и инстинктивно отстранилась от него, глубже уйдя в подушки сиденья. Так вот он — ответ, вот она — разгадка, вот почему Арчи не хочет называть свою фамилию, сказать, где он родился, и вообще ничего не хочет говорить о своей прошлой жизни, вот почему он так немногословен и питает такую холодную ненависть ко всему миру. Сорок лет! Должно быть, он попал в тюрьму совсем молодым. Сорок лет! Бог ты мой… значит, он был осужден на пожизненную каторгу, а к пожизненной каторге приговаривают…
— Это было… убийство?
— Да, — отрезал Арчи и стегнул вожжами лошадь. — Жену.
Скарлетт оторопело заморгала.
Рот, прикрытый усами, казалось, дернулся, словно Арчи усмехнулся, заметив ее испуг.
— Да не убью я вас, мэм, ежели вы этого боитесь. Женщину ведь только за одно можно убить.
— Ты же убил свою жену!
— Так она спала с моим братом. Он-то удрал. А я нисколечко не жалею, что кокнул ее. Потаскух убивать надо. И по закону сажать человека за это в тюрьму не должны, а вот меня посадили.
— Но… как же тебе удалось выйти?! Ты что, бежал? Или тебя отпустили?
— Можно считать, что отпустили. — Его густые седые брови сдвинулись, точно ему трудно было нанизывать друг на друга слова. — В шестьдесят четвертом, когда Шерман явился сюда, я сидел в Милледжвиллской тюрьме — я там сорок лет просидел. И вот начальник тюрьмы собрал нас всех, заключенных, вместе и сказал, что янки идут и жгут все подряд и всех подряд убивают. А я, ежели кого ненавижу больше, чем ниггеров или баб, то это янки.
— Но почему же? Ты что… когда-нибудь знал какого-то янки?
— Нет, мэм. Но слыхал — рассказывали про них. Я слыхал — рассказывали, что они вечно не в свои дела нос суют. А я терпеть не могу людей, которые не своим делом заняты. Чего они явились к нам в Джорджию, зачем им надо было освобождать наших ниггеров, жечь наши дома, убивать наших коров и лошадей? Ну, так вот, начальник сказал — армии нужны солдаты, очень нужны, и кто из вас пойдет служить в армию, того освободят в конце войны… коли выживет. Только нас, пожизненных, которые убийцы, — нас, начальник сказал, армия не хочет. Нас перешлют в другое место, в другую тюрьму. А я сказал начальнику — я не такой, как другие пожизненные. Я здесь сижу за то, что убил жену, а ее и надо было убить. И я хочу драться с янки. И начальник, он меня понял, выпустил с другими заключенными. — Арчи помолчал и крякнул. — Ух! И смешно же получилось. Ведь в тюрьму-то меня засадили за убийство, а выпустили с ружьем в руках и освободили подчистую, только чтобы я людей убивал. Оно, конечно, здорово было на свободе-то очутиться, да еще с ружьем. Мы, которые из Милледжвилла, хорошо дрались и народу немало поубивали… но и наших немало полегло. Ни один из нас дезертиром не стал. А как война кончилась, нас и освободили. Я вот ногу потерял, да вот глаз. Но я не жалею.
— О-о, — еле слышно выдохнула Скарлетт.
Она попыталась вспомнить, что она слышала о том, как выпустили милледжвиллских каторжников в последнем отчаянном усилии остановить наступление армии Шермана. Фрэнк говорил об этом в то рождество 1864 года. Что же он тогда сказал? Но воспоминания о тех временах были у нее такие путаные. Она снова почувствовала несказанный ужас тех дней, услышала грохот осадных орудий, увидела вереницу фургонов, из которых на красную землю капала кровь, увидела, как уходили ополченцы — молоденькие курсанты и совсем дети вроде Фила Мида, а также старики вроде дяди Генри и дедушки Мерриуэзера. А с ними уходили и каторжники — уходили умирать на закате Конфедерации, замерзать в снегу, под ледяным дождем, в этой последней кампании в штате Теннесси.
На какой-то короткий миг она подумала о том, какой же дурак этот старик — сражаться за штат, который отнял у него сорок лет жизни. Джорджия забрала у него молодость и лучшие годы зрелости за преступление, которое он преступлением не считал, а он добровольно отдал ногу и глаз за Джорджию. Горькие слова, сказанные Реттом в начале войны, пришли ей на память: она вспомнила, как он говорил, что никогда не станет сражаться за общество, которое сделало из него парию. И все же, когда возникла крайность, он пошел сражаться за это общество — точно так же, как Арчи. Она подумала о том, что все южане, высоко ли стоящие или низко, — сентиментальные дураки и какие-то бессмысленные слова дороже им собственной шкуры.
Она взглянула на узловатые старые руки Арчи, на его два пистолета и нож, и страх снова обуял ее. Может, и другие бывшие каторжники вроде Арчи — убийцы, головорезы, воры, которым простили их преступления от имени Конфедерации, — тоже ходят на свободе?! Да любой незнакомец на улице, возможно, убийца! Если Фрэнк когда-либо узнает правду об Арчи, неприятностей не оберешься. Или если узнает тетя Питти — да от такого удара тетя Питти и скончаться может! Что же до Мелани… Скарлетт даже захотелось рассказать Мелани правду об Арчи. Пусть знает, как подбирать всякую рвань и навязывать ее своим друзьям и родственникам.
— Я… я рада, что ты все рассказал мне, Арчи. Я… я никому не скажу. Это было бы страшным ударом для миссис Уилкс и других леди.
— Ха! Да мисс Уилкс все знает. Я ей рассказал в первую же ночь, как она меня спать в подвале оставила. Неужто вы думаете, я бы позволил такой славной женщине взять меня в свой дом, ничего обо мне не знаючи?
— Святые угодники, храните нас! — в ужасе воскликнула Скарлетт.
Мелани знала, что этот человек — убийца, и притом, что он убил женщину, — и не выкинула его из своего дома! Она доверила ему своего сына, и свою тетушку, и свою сноху, и всех своих друзей. И она, трусиха из трусих, не побоялась оставаться одна с ним в доме.
