Но в это время оркестр заиграл вальс, на сцене уже торчала из кулисы доска: "№ 2". И Санька прочел Алешке: "Зинина-Мирская, известная русская каскадная певица". И вот, в открытом платье с блестками, в юбке тюльпаном - в обычном костюме шансонетки, который носят, как форму, вышла не в такт музыке бледная женщина: она была набелена, и яркий румянец горел на щеке, как рана. Но зал загремел, затопал ей навстречу. Оркестр на минуту стал.
- Мирская, "Машинку"! - орал кто-то. - "Ма-шин-ку-у"!
Мирская, высоко поднимая голые локти, поправила лямки декольте и злобно глянула черными глазами на публику. Она была высокого роста и ловко сложена. Она стояла просто, и казалось - сейчас начнет ругаться, и вдруг улыбнулась, улыбнулась глупо, беззаботно и счастливо, - видно было, что она была пьяна. Она была в том хмелю, когда видят только суть вещей и не видят предметов.
Капельмейстер махнул палочкой, осторожно, вкрадчиво скрипки запели вальс, и Мирская, раскачиваясь в такт, запела - запела на всю залу глубоким, грудным голосом; она вздыхала, переводила дух, она ходила, приплясывая, по сцене, и от этого было грустней, - она в пьяном забвении останавливалась, и снова ее толкала музыка вперед. Она подходила все ближе и ближе к рампе, и Санька не мог отвести глаз от ее ярко освещенных ног в розовых блестящих чулках.
"Пусть цветы мои, - пела Мирская, - нежный аромат, о любви моей вам твердят"
И Саньке вдруг так захотелось, чтоб именно его она любила и так грустно, истомно ему пела эта вот женщина, на которую все смотрят сейчас, а она ни на кого, и ходит, как у себя в комнате. Алешка грустными глазами смотрел на сцену и резко опрокинул над рюмкой пустой графинчик.
Вдруг что-то хлопнуло: Мирская ткнула ногой, разбила лампочку в рампе. Она оборвала пенье и смотрела, подняв брови, себе под ноги. Потом нахмурилась, плюнула и пошла за кулисы.
Зал аплодировал, выл, где-то уронили посуду, и она зазвенела - два официанта заботливо ныряли там около столика.
Но занавес уже упал, оркестр играл другое,- его едва было слышно сквозь шум.- шел № 8.
Француженка, одетая желтой Коломбиной, с наивным лицом пела неприличные двусмыслицы, мило коверкая русские слова.
Санька с Алешкой спросили сосисок и второй графин. Они оба уж не могли его дождаться. Особенно Санька - он уже ехал, нужно было дальше, скорей и скорей. И скорость была в графине.
Саньке хотелось приютить тоненькую женщину, что сидела за соседним столом, вырвать ее от толстого, и хотелось томительной и отчаянной любви Мирской; мечталось, чтоб она прижалась к нему щекой, обхватила больно за шею и покачивала в такт вальсу, и тогда все, все готов отдать Санька, и все трын-трава, и пусть сейчас отовсюду напирает самое жуткое, а ему будет все равно, и пусть умрут так.
У Коломбины были такие изящные тонкие ручки, она так ими по-детски вертела, что Санька думал: "Хорошо, чтоб такая прыгала в комнате, а когда кто придет - убирать в шкаф, и никто знать не будет, а он будет чувствовать, что она там сидит, а как уйдут, он ее выпустит, и она снова запрыгает".
Массивная дама в огромной шляпе с длинным страусовым пером ломилась среди столиков. Санька едва узнал la belle Эмилию.
И вдруг все оглянулись назад, - Алешка подтолкнул Саньку:
- Гляди - Мирская!
Мирская шла в атласном пунцовом платье, окном белел квадрат декольте, на щеках уж не было румянца, черные брови, крашеные губы и алая роза в черных волосах. Пристальные глаза смотрели вперед, она не видела, как ей подставляли стулья у столиков. Санька смотрел во все глаза. И вдруг Мирская повернулась к нему и уперлась черным пьяным взглядом. Не останавливаясь, свернула она к студентам, взяла стул от соседнего столика и села рядом с Санькой. Алешка посторонился, Санька смотрел, не говоря ни слова.
- Не бойся, - сказала Мирская и стукнула костяным веером по столу, - не разорю: спроси мне пива... больше ничего. - И сама крикнула на весь зал: - Григорий! Дай сюда пива.
- Ты хлопай этому, - ткнула Мирская Алешку, - он хороший человек. - На сцене жонглер ловил зажженные лампы.
- Какую сволочь стали подавать, - сказала Мирская, отхлебнув пива, - попробуй. - И она протянула Саньке бокал, намеченный с краю красной губной помадой.
Санька отхлебнул вместе с помадой - ему думалось: "ее помада".
- Брось! - крикнула Мирская и ударила Саньку по руке, - бокал упал и разлился на скатерть. - Черт с ним, другой спросим, - говорила Мирская. - Чего вы, дураки, одни сидели? А? Меня ждали? Да?
- Ждал, - сказал Санька.
Мирская пьяно покачала головой. Она силилась разглядеть Саньку сквозь муть хмеля.
Алешка пристально глядел на соседний столик. Маленькая женщина не смеялась, она сидела надувшись и глядела в сторону, запрокинув назад голову; толстяк сидел уже спиной к Саньке; он ворочался, толкал Мирскую; он наваливался сверху на худенькую девицу и что-то говорил ей в ухо, а она отмахивалась сложенной перчаткой, как от овода, от осы.
- Брось! -сказала Мирская и толкнула толстого. - Как тебя зовут? - обратилась она к Саньке. - Саня, спроси сифон зельтерской. Скорей!
Санька застучал ножом. В зале официанты метались с посудой, дым от папирос затуманил воздух, общий гул рычал уж напряженной, пьяной нотой, уже все катилось, ехало полным ходом и звенело на ходу.
Мирская выхватила сифон из рук официанта и, обернувшись на стуле, ударила шипящей струей в жирный затылок соседу.
Толстый вскочил, закрывая руками шею, отскочила девица, чиновник попятился на стуле.
- Сволочь! - орала истерическим голосом Мирская. Чиновник мигал - не знал, смеяться или кричать. - Тоже сволочь! - крикнула Мирская и пустила струю чиновнику в лицо. - Сволочи, сволочи! - кричала Мирская.
Люди поднимались с мест, смотрели на скандал, радостно, с ожиданием. Официанты спешили, пробивались меж столов.
Алешка встал и схватил Мирскую за руку. Она как будто обрадовалась борьбе - подвывала, вырывала руку с сифоном, и вода фыркала и брызгала в соседей.
- Уймите пьяную бабу, что за игрушки! - рявкнул солидный бас. Где-то хлопали в ладоши. Мирская выронила сифон и повалилась на стул.
Официант что-то серьезно шептал ей в ухо. Мирская отмахивалась и болтала брильянтовыми сережками.
- В отдельный кабинет, господа студенты; неудобно так, знаете... - назидал официант.
- Позвольте, это ж безобразие, - офицер подступал к Саньке. - Па-аслуш-те. Вы отвечаете за вашу даму. Отввечаете? - Он был пьян и красными выпученными глазами смотрел на Саньку, моргая бровями.
- Мне нельзя в скандал лезть, понимаешь? - шепнул Алешка на ухо Саньке.
Вдруг Мирская поднялась со стула.
- Офицюрус, молчи! Молчи, Ленька! Оставь! Знаешь? - и она закачала пальцем в воздухе. - Идем ко мне! - Она взяла Саньку под руку. И, заметив задержку, самую неуловимую заминку (Санька потом долго это вспоминал), Мирская крикнула: - Ну, проводи, что ли, - она дернула Саньку вперед. Они под руку пошли через зал. Офицер попятился к своему столу. Алешка остался расплачиваться по счету.
- Т�� не студент, ты дурак, - говорила Мирская в самое ухо Саньке, жарко дышала ртом, - и офицюрус дурак, а те... те сволочи... Сволочи! - крикнула Мирская так, что соседи оглянулись.
Мирская жила тут же в гостинице, и тут в вестибюле ждала ее компаньонка, в ковровой шали, со злым напудренным лицом, с мушкой на щеке. Мирская остановилась в полутемном вестибюле, положила обе руки Саньке на плечи. Она раскачивала его и смотрела ему прямо в глаза пьяными, пристальными зрачками.
Санька насильно улыбался, он не знал, что делать со своим лицом, и все больше и больше робел, но глядел, не отрываясь, как входил, пробивался в него взгляд пьяной женщины, а Мирская рвалась глазами дальше, до дна. И Санька вдруг почувствовал, как укол, -дошла, и в тот же момент Мирская сильно толкнула его, так что он едва не опрокинулся назад.
- Иди!
Компаньонка зло резанула глазами по Саньке и повела хозяйку по ковру лестницы.
САНЬКА выбежал из вестибюля - красный, ужаленный. Спешил скорей к Алешке. Официант сгружал посуду на поднос. Алешка поднялся навстречу Саньке.
- Идем, идем, - говорил Алешка, - или лучше я один пойду. Тут ведь шпиков тоже насажено. Здесь, понимаешь, не тронут, а дорогой. Ты иди...
- Нет, нет, вместе непременно. Ни за что, Алешенька, - говорил Санька, с жаром, с болью, чуть не плача. Алешка сверху глянул на него заботливо.
- Ну, пошли, пошли. У тебя есть на извозчика?
На улице уже дернуло первым морозцем, и лужи трещали и булькали под ногами. У Саньки было в кармане двадцать рублей - те, что он отложил: долг портному. Но теперь было важней всего забыть, залить рану.
- Гони прямо, - сказал он лихачу - одни лихачи и стояли глянцевым рядом вдоль освещенной панели.
