– Такси! – крикнул он.
Такси остановилось.
– Улица Монмартр, 22, – сказал Даниель. – Поставьте, пожалуйста, эту корзину рядом с собой.
Движение такси его убаюкивало. Ему даже больше не удавалось презирать себя. Потом его опять охватил стыд, и он снова начал видеть себя со стороны: это было невыносимо. «Ни целиком, ни частями», – горько подумал он. Когда он взял бумажник, чтобы заплатить шоферу, то с радостью отметил, что кошелек раздут от банкнот. «Добывать деньги, да. Это я умею».
– Вот вы и вернулись, месье Серено, – сказала консьержка, – только что кто-то к вам поднялся. Один из ваших друзей, высокий, вот с такими плечами. Я ему сказала, что вас нет, а он мне: «Что ж, я ему суну под дверь записку».
Она посмотрела на корзинку и вскрикнула:
– Но вы принесли назад своих милашек!
– Увы, мадам Дюпюи, – сказал Даниель, – может, это и глупо, но я не смог с ними расстаться.
«Это Матье, – подумал он, поднимаясь по лестнице, – ничего не скажешь, вовремя свалился». Он был рад возможности ненавидеть другого.
Матье он встретил на площадке четвертого этажа.
– Привет, – сказал тот, – я не надеялся тебя увидеть.
– Я ходил гулять с кошками, – пояснил Даниель. Он, к собственному удивлению, ощутил в себе некую теплоту.
– Зайдешь? – поспешно спросил он.
– Да. Хочу попросить тебя об одной услуге. Даниель бросил на него быстрый взгляд и заметил, что у Матье землистое лицо. «У него чертовски озабоченный вид», – подумал он. Ему захотелось помочь Матье. Они поднялись. Даниель вставил ключ в замочную скважину и толкнул дверь.
– Проходи, – сказал он. Он слегка коснулся плеча Матье и сразу же отдернул руку. Тот вошел в комнату и сел в кресло.
– Я ничего не понял из того, что говорила консьержка, – сказал он. – Она утверждала, что ты повез своих кошек к сестре. Ты что, помирился с сестрой?
Внезапно в Даниеле что-то заледенело.
«Какую он скроил бы физиономию, если б узнал, откуда я пришел?» Без всякой симпатии он смотрел в рассудительные и пронизывающие глаза своего друга: «Да, это правда, он совершенно нормальный». Даниель почувствовал, что отделен от него пропастью. Он засмеялся.
– Ах, да! К сестре... это было невинное вранье, – сказал он. Он знал, что Матье не будет настаивать: у того была досадная привычка считать Даниеля фантазером, и он никогда не старался выяснить, что толкнуло его на очередную ложь. И действительно, Матье покосился на корзину с недоуменным видом и замолчал.
– Ты позволишь? – спросил Даниель.
Он почувствовал себя удивительно сухим. У него было только одно желание – как можно скорее открыть корзину: «Что это за капля крови?» Он стал на колени, думая:
«Сейчас они вцепятся мне в лицо», – и он наклонил лицо над крышкой так, чтобы оно было в пределах их досягаемости. Он думал, отпирая замок: «Маленькое неприятное происшествие ему не повредит. На время оно заставит его потерять благодушие и степенный вид». Поппея рыча выскочила из корзины и скрылась в кухне. Вышел, в свою очередь, Сципион: он сохранил достоинство, но не был спокоен. Он прошел размеренным шагом до шкафа, украдкой огляделся, потянулся и проскользнул под кровать. Мальвина не шевелилась. «Она ранена», – подумал Даниель. Она лежала на дне корзины распластанная. Даниель поднял пальцем ее за подбородок и насильно приподнял голову: она получила хороший удар когтями по носу, левый глаз был закрыт, но крови не было. На мордочке чернела корочка, а вокруг нее шерсть была жесткой и клейкой.
– Что случилось? – спросил Матье. Он привстал и вежливо посмотрел на кошку. «Он считает меня смешным, потому что я вожусь с кошкой. Ему бы показалось совершенно естественным, если бы я возился с ребенком».
– Мальвину сильно поранили, – объяснил Даниель. – Наверняка ее исцарапала Поппея, она невыносима. Извини, мой дорогой, подожди минутку, пока я окажу ей помощь.
Он подошел к шкафу, взял оттуда пузырек арники и пакет ваты. Матье следил за ним глазами, не говоря ни слова, затем стариковским жестом провел рукой по лбу. Даниель начал промывать Мальвине нос. Кошка слабо отбивалась.
– Будь хорошей, – промолвил Даниель, – будь умницей. Ну же! Ну!
Он считал, что всячески раздражает Матье, и это ему придавало усердия. Но когда он поднял голову, то увидел, что Матье мрачно смотрит в пустоту.
– Извини, дорогой, – сказал Даниель самым проникновенным голосом, – еще минутку. Необходимо вымыть животное, знаешь, они мгновенно подхватывают инфекцию. Ты не сердишься? – добавил он, искренне улыбаясь ему. Матье вздрогнул и засмеялся.
– Продолжай, продолжай, – сказал он, – только отведи свои бархатные глаза.
«Мои бархатные глаза!» Превосходство Матье было отвратительным: «Он думает, что знает меня, он говорит о моих фантазиях, о моих бархатных глазах. Он меня совсем не знает, но его забавляет вешать на меня ярлыки, как будто я неодушевленный предмет».
Даниель сердечно рассмеялся и заботливо вытер голову Мальвине. Она закрыла глаза, вид ее выражал экстаз, но Даниель знал, что она страдает. Он легонько шлепнул ее по заду.
– Ну вот, – сказал он, поднимаясь, – завтра все пройдет. Но, знаешь, Поппея хорошо царапнула ее когтями.
– Поппея? Вот злюка, – сказал Матье с отсутствующим видом.
Внезапно он сказал:
– Марсель беременна.
– Беременна!
Удивление Даниеля длилось недолго, он боролся с неудержимым желанием рассмеяться. «Вот оно что! Вот оно что! Мало того, что это существо ежемесячно писает кровью, оно еще и плодовито, как скат». Он с отвращением подумал, что сегодня вечером увидит ее. «Интересно, хватит ли у меня выдержки коснуться ее руки».
– Я чертовски озабочен, – с рассудительным видом сказал Матье.
Даниель посмотрел на него и сдержанно проговорил:
– Я тебя понимаю.
Потом поспешно повернулся к нему спиной под предлогом, что ему надо поставить пузырек с арникой в шкаф. Даниель боялся расхохотаться ему в лицо. Он начал думать о смерти матери, в подобных ситуациях это всегда успокаивало. Он отделался двумя-тремя конвульсивными подергиваниями. За его спиной Матье продолжал рассуждать:
– Главное, это ее унижает, – сказал он. – Ты нечасто ее видел, ты не можешь себе представить, какая это Валькирия. Валькирия в спальне, – без злости сказал он. – Для нее это ужасное падение.
– Да, – сказал участливо Даниель, – но для тебя тоже немногим лучше: как бы ты ни старался, теперь она должна вызывать у тебя отвращение. Я знаю, у меня это убило бы любовь.
– У меня больше нет любви к ней, – сказал Матье.
– Нет?
Даниель был сильно удивлен, он навострил уши: «Сегодня вечером будет драка». Он спросил:
– Ты ей об этом сказал?
– Конечно, нет.
– Почему «конечно»? Нужно, чтоб она об этом знала. Ты ее...
– Нет. Я не хочу ее бросать, если ты это имеешь в виду.
– Но тогда как?
Даниель сильно развеселился. Теперь он спешил увидеть Марсель.
– А никак, – ответил Матье. – Тем хуже для меня. Не ее вина, что я ее больше не люблю.
– А что, разве твоя?
– Да, – коротко сказал Матье.
– Ты будешь тайно приходить к ней и...
– Ну, разумеется.
– Так вот, – сказал Даниель; – если ты надолго затянешь эту игру, ты ее в конце концов возненавидишь. У Матье был угрюмый и упрямый вид.
– Я не хочу причинять ей страданий.
– Ну, раз ты предпочитаешь принести себя в жертву... – равнодушно сказал Даниель. Когда Матье начинал корчить из себя квакера, Даниель его ненавидел.
– А что я теряю? Я буду ходить в лицей, по-прежнему встречаться с Марсель. Буду писать по новелле каждые два года. Именно так я поступал до сих пор. – Он добавил с горечью, которой Даниель у него дотоле не замечал: – Я воскресный писатель. Однако, – продолжал он, – я привязан к ней, меня крайне огорчило бы, если бы я не смог видеть ее. Для меня это почти семейные узы.
Наступило молчание. Даниель сел в кресло напротив Матье.
– Мне необходима твоя помощь, – сказал Матье. – У меня есть адрес, но нет денег. Одолжи мне пять тысяч.
– Пять тысяч... – неуверенно повторил Даниель. Его набитый бумажник был спрятан во внутреннем кармане, бумажник свиноторговца, достаточно было открыть его и взять пять купюр. Матье раньше часто помогал ему.
– К концу месяца я верну тебе половину, – сказал Матье, – а потом, четырнадцатого июля, – вторую, тогда я получу жалованье сразу за август и сентябрь.
Даниель посмотрел на землистое лицо Матье и подумал: «Этот фрукт ужасно расстроен». Потом он подумал о кошках и почувствовал себя безжалостным.
– Пять тысяч франков! – проговорил он виновато. – Но у меня их нет, старик, очень сожалею.
– Но ты же мне на днях сказал, что скоро провернешь одно дельце.
– Увы, старичок, – сказал Даниель, – дельце оказалось липой; ты ведь знаешь, что такое биржа. К тому же все просто: у меня полно долгов.
