— А у вас тут праздник, оказывается, — заметил он.
Он относился к приходским праздникам с уважением, но теперь, нисколько не изменив тона, он поставил его, как местный незначительный эпизод, на соответствующий уровень в общей системе ценностей. Она пришла от этого в восторг, ибо жаждала поддержки в стремлении презирать все местное.
— Надеюсь, вы этого не знали, — сказала она, имея в виду, что у столь светского человека есть все основания этого не знать.
— Я бы вспомнил, если бы постарался, — ответил он, — но я просто не подумал. А что это за история со слоном?
— Как! — воскликнула она, — значит, вы и о ней слышали?
— Мой носильщик только об этом и говорил.
— Конечно, — сказала она, — для Берсли это великое событие.
Когда она улыбнулась с оттенком жалости к бедному Берсли, он, естественно, сделал то же самое. При этом он подумал, насколько молодое поколение более развито и свободно, чем старшее! Он никогда не посмел бы открыть свое истинное мнение о Берсли перед миссис Бейнс или даже мистером Пови (который, однако, не принадлежал ни к какому поколению), но вот он видит юную девушку, держащуюся того же мнения, что и он.
Она рассказала ему всю историю слона.
— Это, наверное, вызвало сильное потрясение, — невольно заметил он.
— А знаете, — ответила она, — именно так и случилось. — Несмотря ни на что, их мнение о Берсли менялось к лучшему.
— Мама, и сестра, и мистер Пови — все пошли взглянуть на него. Потому их и нет дома.
То, что слон заставил мистера Пови и миссис Бейнс забыть о предстоящем визите представителя фирмы Биркиншо, действительно свидетельствовало о решительной победе слона.
— Но вы-то не пошли! — воскликнул он.
— Нет, — ответила она, — не пошла.
— Почему же вы не пошли с ними? — продолжал он с доброй улыбкой мягко расспрашивать ее.
— Просто не хотела, — ответила она с гордым равнодушием.
— У вас, вероятно, здесь какие-то дела?
— Нет, — ответила она. — Я просто забежала сюда за ножницами. Вот и все.
— Я часто вижу вашу сестру, то есть не часто, а обычно, когда приезжаю, а вот вас здесь не бывает.
— Меня никогда в лавке не бывает, — подтвердила она, — сегодня я попала сюда случайно.
— Значит, лавку вы предоставляете заботам вашей сестры?
— Да. — О своих занятиях она ничего не сказала.
Наступило молчание. Софья была довольна, что скрыта от любопытных взоров тех, кто находился в лавке. Им была видна только спина молодого человека, а беседу они вели вполголоса. Она слегка притопнула ногой, вперила взгляд в истертую блестящую поверхность прилавка, вдоль края которого тянулся прибитый гвоздями медный ярд для измерения длины, а потом неохотно перевела взор налево и стала, казалось, изучать задний фасад черных шляпок, стоявших на высоких подставках в большой витрине. Затем их глаза встретились на короткое, но многозначительное мгновение.
— Вот как, — тихо произнесла она. Кому-то из них нужно было хоть что-нибудь сказать: если не будут слышны их голоса, все в лавке сгорят от любопытства, желая узнать, что с ними произошло.
Мистер Скейлз взглянул на часы.
— Полагаю, если я зайду часа в два… — начал было он.
— Да, да, они непременно уже будут дома, — прервала его Софья на полуслове.
Он повернулся с какой-то странной внезапностью, не подав ей руки («но ему было бы трудно протянуть руку над коробками», — нашла ему оправдание Софья), и удалился, даже не выразив надежды, что опять встретится с ней. Она заглянула в просвет между шляпками и увидела, как носильщик надевает кожаный ремень на плечо, приподнимает и сдвигает с места задний конец тележки и отправляется в путь, но мистера Скейлза видно не было. Она словно опьянела — мысли метались у нее в мозгу, как незакрепленный груз в трюме судна во время шторма. Менялось все ее представление о самой себе, менялось ее отношение к жизни. «Только в эти минуты я начала жить по-настоящему!» — Эта мысль пронзила ее, оттолкнув все прочие.
Взбегая по лестнице, чтобы вернуться к отцу, она пыталась найти предлог для встречи с мистером Скейлзом, когда он вернется. Еще ее интересовало, как его зовут.
Когда Софья вошла в спальную, она испугалась: головы и бороды отца не оказалось на привычном месте — подушке. Ей удалось лишь различить что-то неуловимо странное, свисающее с кровати. Прошло несколько секунд, показавшихся ей вечностью, прежде чем она сумела разглядеть, что верхняя часть его тела соскользнула с постели, а между кроватью и оттоманкой почти до пола свисает его запрокинутая голова. Лицо, шея и руки потемнели от притока крови, рот открыт, язык просунут между черными, распухшими, покрытыми слизью губами, глаза выпучены и смотрят невидящим взглядом. А произошло следующее: мистер Бейнс проснулся, голова и плечи соскользнули с кровати, и он скончался от удушья. В течение четырнадцати лет его не оставляли одного ни на минуту, а теперь он с присущим всякому больному своенравием воспользовался допущенной Софьей кратковременной изменой долгу, чтобы испустить последний вздох. Думайте что хотите, но у Софьи, объятой ужасом, тяжкой печалью и стыдом, мелькнула мысль, что он сделал это умышленно!
Она выбежала из комнаты, чутьем понимая, что он умер, и со всех сил закричала:
— Мэгги! — Дом отозвался эхом.
— Да, мисс, — послышался рядом голос Мэгги, выходившей из комнаты мистера Пови с мусорным ведром.
— Скорей позови мистера Кричлоу. Беги в чем есть. Папа…
Мэгги, смутно догадываясь, что нависла беда, и мгновенно преисполнившись важности и своего рода мрачной радости, бросила ведро точно посреди коридора и чуть не скатилась с винтовой лестницы. Одна из самых укоренившихся привычек Мэгги, непрерывно подавляемая грозной властью миссис Бейнс, состояла в том, что она оставляла ведра стоящими на перепутье главных дорог внутри дома; и вот теперь, под влиянием предвкушаемой драмы, эта особенность Мэгги воспряла и приняла форму бунта.
Ни одна бессонная ночь не тянулась для Софьи столь долго, сколь три минуты ожидания мистера Кричлоу. Стоя на циновке в коридоре, у двери спальной, она пыталась магнетической силой вернуть домой мать, Констанцию и мистера Пови, вырвав их из праздничной толпы, от этого непривычного усилия она вся напряглась. Она чувствовала, что если тайна спальной не будет раскрыта тотчас же, она долее этой муки не вынесет и погибнет, но вместе с тем понимала, что муку, которую невозможно перенести, нужно выдержать. В доме — ни звука! Из лавки — ни звука! Лишь отдаленный шум праздника.
«Как же я забыла об отце? — спрашивала она себя со страхом. — Я ведь только хотела сказать ему, что их никого нет дома, и убежать обратно. Как же я забыла об отце?» Ей бы никто не поверил, что она на самом деле забыла о существовании отца на целых десять минут, но, как ни ужасно, все произошло именно так.
Внизу послышался шум.
— Господи! Боже мой! — раздался скрипучий голос мистера Кричлоу, взбиравшегося по ступенькам на своих длинных ногах; через ведро он переступил.
— Что случилось? — На нем был белый передник, в костлявой руке он держал очки.
— Папа… он… — Она посторонилась, пропуская его в дверь первым. Он бросил на нее пристальный и в то же время негодующий взгляд и вошел в комнату. Софья робко последовала за ним и стояла у порога, пока мистер Кричлоу изучал результаты ее деятельности. Он до странности неспешно надел очки, а затем присел на корточки, чтобы удобнее было обследовать Джона Бейнса. Некоторое время мистер Кричлоу не отрываясь смотрел на него, держа руки на острых, прикрытых передником коленях, затем подхватил недвижное тело, вернул его на место — в кровать — и вытер несчастному запекшиеся губы своим передником.
Софья услышала позади себя громкие вздохи. Это была Мэгги. Последовали хриплые рыдания — Мэгги проявляла свои чувства.
— Немедленно за доктором! — проскрипел мистер Кричлоу. — Не стойте разинув рот!
— Беги за доктором, Мэгги, — сказала Софья.
— Как вы допустили, чтобы он упал? — осведомился мистер Кричлоу.
— Меня не было в комнате. Я только сбегала в лавку…
— Кокетничали с молодым Скейлзом! — уточнил мистер Кричлоу с сатанинской свирепостью. — Вы убили вашего отца, вот и все!
Он, должно быть, стоял в дверях своей аптеки и заметил появление странствующего приказчика. А мистеру Кричлоу было свойственно, еще не ведая существа дела, заранее приходить к мрачнейшим умозаключениям и оказываться в конце концов правым. Для Софьи мистер Кричлоу всегда был олицетворением злобности и злорадства, а теперь эти его черты превратились в ее глазах в нечто отвратительное. Гордость придала ей новые силы, и она приблизилась к кровати.
