Любовь делает чудеса, говорила Пуси, какой стал кавалер, какой обходительный. И Японочка — слишком странная у них любовь. Если он так присох к Тере, зачем тянет, пора действовать. И Чабука — в том-то и суть, два месяца ходит за ней по пятам, а толку? И ребята меж собой: знают или притворяются? Зато перед девчонками защищали его, как могли: тише едешь дальше будешь. Это он от гордости, говорил Чижик, не хочет рисковать, пока не увидит, что она согласна. Какой тут риск, говорила Фина, конечно, она согласна быть его девушкой. Тересита ему такие глазки строит, умрешь! Японочка — так и стреляет этими глазками и все с улыбочкой: ты прекрасно катаешься на коньках, какой у тебя красивый пуловер, какой пушистый, мы с тобой проедем в паре, ладно?
Вот то-то и оно, говорил Маньуко, таким куклам, вроде Тереситы, доверять нельзя: она сегодня — да, а завтра — нет! И Фина с Пуси: ничего подобного, неправда, они сами спрашивали ее, и она дала понять, что — да. А Чабука — о чем речь? с кем ходит Тересита везде и всюду? с ним, с кем всегда танцует? с кем сидит в кино? Дураку ясно, что она влюблена в него по уши! И Японочка — а если ей надоест ждать, пока он наберется смелости? надо ему подсказать, мол, не тяни, действуй, мы тебе создадим условия, устроим танцы в субботу у меня, или у Чабуки, или у Фины, какая разница… ну и придумаем, как их оставить вдвоем. И ребята в бильярдной: дурочки, ничего не понимают, а вдруг понимают и просто прикидываются…
Так дальше нельзя, сказал однажды Лало, наш Фитюлька может свихнуться, умереть от любви или не знаю что, надо что-то делать. Ребята: правильно, только что? И Маньуко — давайте проверим, влюблена в него Тере или просто так играет.
Они пришли к ней домой, стали расспрашивать, как, мол, и что, а она (не на ту напали!) притворилась дурочкой и всех четырех обставила, честное слово. Куэльяр? — уселась на балконе, — но вы же не зовете его по имени, и у него такое противное прозвище! — тихонько качается в кресле-качалке, ножки выставила, — он в меня влюблен? — неплохие ножки, — а откуда вы знаете? И Большой — брось, это всем известно: и тебе, и нашим девушкам, и всему Мирафлоресу. А она глазками хлоп-хлоп, носик морщит. Неужели? — глядит на них, точно они с луны свалились, мол, впервые слышу. И Маньуко — хватит, Тере, давай на честность, разве не видишь, что с ним делается? А она — ай, ай, ай! Хлоп глазками, ручки в стороны, зубки, туфельки. Сидит этакая птичка, мол, смотреть — смотрите, а поймать — нет…
Пусть все так, но ведь это просто по-дружески, и если на то пошло, хорошенькая, пальчики, ноготки, голосок, — они ее убивают, ведь Куэльяр ей ничего такого не говорил, ничего. И ребята: ну это сказки, что-то же говорил, комплименты, допустим. Нет, клянусь, может, в своем саду ямку вырыл и туда все нужные слова прячет, — кудряшки, шейка, ушки, — вот хотите верьте, хотите нет, а мне — ничего. И Чижик — разве она не понимает, что Куэльяр ходит за ней хвостом. И Тересита: да, допустим, но как приятель, как друг, ай, ай, ай — туфелькой стук, стук, ручки в кулачки, грудки торчком, талия рюмочкой, бестия, дурит нас, и все. Мы так, мы эдак, закидываем удочку — что ж, он тебя и за руку ни разу не взял? — Нет. Даже не притронулся? — Нет. (Ну погоди, мы тебя дожмем!) И в любви не объяснился? Нет. (Ладно, пойдем в обход!) Куэльяр вообще парень робкий, сказал Лало, но смотри, очень скоро он осмелеет, а вот что ты — это никому не известно. Что неизвестно? — на лбу морщинка, — они прямо ее убивают, — щечки с ямочками, реснички, бровки дугой. Да о ком они? Все еще о Куэльяре? И Маньуко здравствуйте, о ком еще, он-то ей нравится?! Ну этого она пока не знает.
И Большой — не крути, нравится, и еще как, ты ему такие авансики делала, будь здоров. А Тересита — ничего подобного, да и случая не было, и вряд ли будет. А они: был, был, и не раз. И Лало — он же интересный парень, правда? А она — кто, Куэльяр? — локотки, коленочки круглые, — да, пожалуй. И мы — ну вот видишь, видишь, значит, нравится! А Тересита — она этого не говорила, зря они так стараются, ой, посмотрите, какая бабочка прилетела, она там, в саду, там, где герани, а может, и не бабочка! — вскочила на ножки, пальчиком тыкает, каблучки беленькие. И почему у него такое странное прозвище? Почему они такие грубияны? Почему не придумали что-нибудь интересное, ну, скажем, Тарзан, Боби? А мы — значит, тебе не безразлично, значит, задело, стало быть, ты к нему неравнодушна. А Тересита — да его просто жаль, подумать — с таким прозвищем. Значит, она его любит? Люблю? Ну немножко, — глазки, мешочек, — только как друга.
Тересита притворяется, что нет, а на самом деле — да, без вопроса. Так мы и решили… Шустрику надо действовать, но с какого боку к нему подъехать, вот в чем загвоздка!
А Куэльяр все ни с места — ходит следом за Тере Аррарте, глаз не отрывает, так и ждет, чем бы ей угодить. Мирафлорские ребята, те, кто еще не знал, начали посмеиваться: тюфяк, грелка постельная, собачонка, а девчонки пели ему вслед: "Ой, когда же наконец", допекали беднягу. Однажды вечером мы, как условились, поехали в кинотеатр "Ущелье", а по дороге — слушай, Фитюля, махнем лучше на твоем "фордике" на "Подкову", и он — о'кей! Они там закажут пива и в футбол сыграют, у него не машина, а зверь, враз домчит. Мы неслись, только шины скрипели на поворотах, а на набережной нас, само собой, остановил полицейский, неужели больше ста, сеньор, "ах, милый, забудь все навсегда, не надо больше зла". Он потребовал предъявить права, и Куэльяр дал ему две бумажки. Друг, выпейте рюмочку за наше здоровье… "Ах, милый, забудь все навсегда, не надо больше зла".
Они вмиг доехали до "Подковы" и сразу — в ресторан "Националь", народу полно, одни чоло, но вот та уачита[59] недурна, н-да, и танцуют здесь отлично. Куэльяр сыпал шуточками направо-налево, веселый, а мы, даже после двух "хрусталей", не смели и заикнуться. И после четырех тоже. После шестой Лало, набравшись духу, — я тебе друг, Фитюля? а он смеется — уже нализался, да? И Маньуко — мы все тебя любим, старик, и Куэльяр — ишь, какие нежности телячьи, что-то больно скоро, и Маньуко — мы хотим поговорить с тобой, шустрик, и дать тебе один совет. Куэльяр в лице изменился, побледнел и залпом выпил весь стакан. До чего забавная парочка, вон та, а, ребята? Он такой хлюпик, а она — ничего, лапка. А Маньуко — не будем ходить вокруг да около, старик! ты влюблен в Тереситу или как? Куэльяр закашлялся, начал чихать. А Лало — Фитя, скажи как оно есть, без дальних слов, да или нет. Куэльяр рассмеялся, но тут же сник, дрогнул и тихо-тихо, почти неслышно — ддд-а, влюбился, ребята, оо-чень. Еще два "хрусталя", и Куэльяр снова — не знаю, чч-то мм-не делать, а Большой — как что? И Куэльяр — как быть, Чижик, ну как? А Чижик — да брось, Фитюль, делай, как все, сначала спроси, любит она тебя, Тересита, уверен, скажет — да. А дальше, Маньуко, дальше? Допустим, скажет, что хочет быть моей девушкой, невестой что ли, а потом? Потом оставь на потом, сказал Лало, а сейчас не тяни резину, объяснись в любви, может, тебя еще вылечат, и Куэльяр почти шепотом — Большой, дружище, а вдруг Тересита знает, вдруг ей рассказали? И мы все наперебой: ничего она не знает, мы с ней говорили по душам, Тере в тебя влюблена по уши. К нему сразу вернулся голос — влюблена в меня? Да в кого же! Может, правда меня вылечат? Конечно, какой разговор, только решись уже, кончай себя травить, кончай, а то загнешься. И Лало — с Тереситой все о'кей, стало быть, у нашего Куэльяра будет наконец своя девушка. И Куэльяр вздох, ну а потом что, потом? И Большой — потом как у всех. И Маньуко — для начала берешь ее за ручку, а Чижик — поцелуйчики, разок-другой, и Лало — ну, потрогаешь где надо.
А Куэльяр — и потом? чуть слышно — потом? А ребята — что значит "потом"? Ну да, потом, когда они станут взрослыми, когда надо жениться, ну как тебе, Лало, и тебе, Чижик, и тебе, Маньуко? А Лало — здрасьте, нашел о чем сейчас думать, да и вообще все это ерунда. Придет время, ты от нее отделаешься, найдешь к чему прицепиться, и — разбежались… А Куэльяр, нехотя, пряча смущение, — это ему совсем не надо, потому что она… Тересита нравится ему очень, ну очень. И чуть погодя, позади уже десять "хрусталей" ребята, вы — молотки, я за нее возьмусь, похожу сколько надо, а потом привет, брошу!
Но шла неделя за неделей — и ничего. Ну когда же, Фитюлька? А он завтра. И завтра небось не решишься? Завтра, клянусь. Таким затравленным, убитым мы его не видели никогда, ни раньше, ни потом. А девчонки наши, стервозы, пели ему вслед модное болеро: "Быть может, я скажу, быть может никогда!"
***
Вот тут и началось у Куэльяра что-то вроде припадков. Ни с того ни с сего возьмет и бросит кий на пол (чего тянешь, шустрик?). Ни с того ни с сего начнет бить в бильярдной бутылки, швыряться окурками, задирать всех подряд. А потом вдруг в слезы — вот завтра, клянусь матерью, скажу ей все или подохну. А то возьмет и убежит из кино ("дни уходят, ты горюешь понапрасну…") и несется затем, как безумный, по улице Ларко, а мы — за ним. Отстаньте, мне хочется побыть одному. Ребята — да ты что, Фитюлька, нечего робеть, уже время, решись, "быть может, я скажу, быть может никогда"…
