С решимостью, которая произвела впечатление на его товарищей, он передал свое ружье учителю и, не глядя на него, продолжал:
— Я думаю, сэр, что вы это ружье видали раньше; и думаю также, что нам незачем тянуть дело, а мы можем приступить к нему сразу, вон там, за деревьями.
Каковы бы ни были чувства и намерения окружавших его людей, но право Мак-Кинстри на дуэль было слишком глубоко укоренившимся принципом, чтобы они стали его отрицать. Медленно все расступились перед учителем и Мак-Кинстри и вышли из школьного дома, а остальные пошли за ними. В этот промежуток учитель обратился к Мак-Кинстри и сказал тихим голосом:
— Я принимаю ваш вызов и благодарю вас. Вы никогда еще не оказывали мне большей услуги — и хотя вы и недовольны мной, но я прошу вас верить, что ни теперь, ни прежде я не хочу и не хотел причинить вам вред.
— Если вы хотите этим сказать, сэр, что не ответите на мой выстрел, то вы слепы и неразумны. Потому что это не спасет вас от них, — прибавил он, указывая искалеченной рукой на следовавшую за ними группу, да и от меня также.
Твердо решив тем не менее, что не будет стрелять в Мак-Кинстри и слепо цепляясь за эту идею, которую он считал последней в своей безрассудной жизни, учитель шел молча, пока они не дошли до открытой полянки между деревьями.
Простые приготовления скоро были сделаны. Противники, вооруженные ружьями, должны были стрелять сначала на расстоянии восьми ярдов, затем сойтись ближе и стрелять из револьверов до тех пор, пока один не падет. Выбор секундантов пал на старшего Гаррисона со стороны Мак-Кинстри и длинной, замаскированной фигуры, протестовавшей против дуэли, предложившей себя в секунданты учителя. Озабоченный другими мыслями, м-р Форд обращал мало внимания на своего помощника, который, сам вызвавшись быть его секундантом, хотел, по-видимому, заявить этим только свое презрение к нанесенному ему перед тем Гирамом Мак-Кинстри оскорблению. Учитель машинально взял из его рук ружье и пошел на свою позицию. Он заметил, впрочем, и припомнил впоследствии, что его секундант был полускрыт стволом большой сосны, росшей по правую руку и обозначавшей границу места, избранного для поединка.
— Готовы ли вы, джентльмены? Раз, два, три… или!
Выстрелы последовали одновременно, но учителю, выстрелившему на воздух, показалось, что его ружье дало двойной залп. Легкое облако дыма стояло между ним и его оппонентом. Он сам был не ранен, очевидно, также и его противник, потому что голос снова возгласил:
— Подходи ближе! Довольно! Стой!
Учитель взглянул и увидел, что Мак-Кинстри вдруг пошатнулся и тяжело грохнулся оземь.
С восклицанием ужаса, первым и единственным порывом страшного волнения, испытанного им, он побежал к упавшему человеку, к которому в тот же момент подошел и Гаррисон.
— Ради Бога, — поспешно сказал он, опускаясь на колени около Мак-Кинстри, — что случилось? Клянусь вам, я не целился в вас, я выстрелил на воздух Говорите. Скажите ему вы, — обратился он с отчаянным воплем к Гаррисону, — вы должны были это видеть, скажите ему, что это не я!
Полуудивленная, полунедоверчивая улыбка мелькнула на лице Гаррисона.
— Само собой разумеется, вы не хотели ранить его, — сухо проговорил он, — но оставим это. Встаньте и уходите скорей, пока можно, — прибавил он нетерпеливо, с многозначительным взглядом на одного или двух людей, которые подходили. — Уходите, говорят вам!
— Ни за что! — сказал с воодушевлением молодой человек. — Не уйду, пока он не узнает, что не моя рука поразила его.
Мак-Кинстри с трудом приподнялся на локоть.
— Меня задело вот сюда, — сказал он, указывая на бедро, — и сразило как раз в тот момент, как я пошел по вторичному зову.
— Но не я сделал это, Мак-Кинстри. Клянусь вам. Послушайте меня! Ради Бога скажите, что вы верите мне!
Мак-Кинстри обратил свои сонные, мутные глаза на учителя, как бы смутно припоминая что-то.
— Отойдите на минутку, — сказал он Гаррисону, вяло махнув искалеченной рукой, — я хочу поговорить с этим человеком.
Гаррисон отошел на несколько шагов, и учитель попытался взять раненого за руку, но тот отстранил его жестом.
— Куда вы девали Кресси? — спросил медленно Мак-Кинстри.
— Я не понимаю вас, — пробормотал Форд.
— Зачем вы прячете ее от меня? — повторял Мак-Кинстри, с трудом произнося слова. — Куда вы ее девали, чтобы убежать с ней, после… после этого?
— Я не прячу ее! Я не собираюсь бежать с ней. Я не знаю, где она. Я не видел ее с тех пор, как мы расстались с ней сегодня по утру, — отвечал учитель поспешно, но с таким удивлением, что его не мог не заметить даже его слушатель, ум которого был омрачен болью.
— Это правда? — спросил Мак-Кинстри, кладя руку на плечо учителю и глядя ему прямо в глаза.
— Истинная правда, — с жаром ответил Форд, — как правда и то, что я не поднимал на вас руки.
Мак-Кинстри махнул Гаррисону и двум другим, которые были по близости, и сказал, когда они подошли:
— Ну, братцы, снесите-ка меня на мызу, а ему, — указывая на Форда, — дайте лучшего из ваших коней, пусть скачет за доктором. Я вообще не прибегаю к помощи докторов, но это нужно для старухи, — важно пояснил он.
Он умолк и, придвинув голову учителя, сказал ему на ухо.
— Когда я увижу, чья пуля, тогда я стану… спокойнее!
Мрачные глаза его многозначительно глядели на учителя, и тот понял намек. Он быстро вскочил на ноги, подбежал к лошади, сел на нее и поскакал за медиком, между тем как Мак-Кинстри, закрыв тяжелые веки, лишился чувств в ожидании того спокойствия, которое надеялся обрести вне этой жизни.
В числе различных сантиментальных глупостей, которые взрослые люди думают о детях, нет более нелепой и неверной, как успокоительная вера в детское глубокое неведение событий, среди которых они ежедневно вращаются, неведение мотивов и характеров людей, окружающих их. Случайные обмолвки enfants terribles ничто в сравнении с опасными секретами, которые скромный ребенок ежедневно узнает и глубоко таит в своем маленьком сердечке. Общество должно быть глубоко благодарно за этот такт и осторожность — качества, чаще встречающиеся в детях, чем во взрослых людях — и самый совершенный из светских людей мог бы поучиться у маленькой аудитории невозмутимости, с какой она выслушивает от взрослых ложь и наружно принимает, за нравственные и истинные, пустые фразы, которые сочиняются для обихода.
Поэтому неудивительно, что малолетняя колония в Инджиан-Спринге знала гораздо больше об истинных отношениях Кресси Мак-Кинстри к ее поклонникам, нежели сами эти поклонники. Конечно, это не выражалось словами — дети редко сплетничают в такой форме, как взрослые. Шепот, смех, часто кажущийся бессмысленным, передают от одного к другому известие, имеющее значение, а часто необъяснимый взрыв хохота, приписываемый взрослыми «животному веселью» — свойство гораздо менее свойственное детям, нежели воображают — является единственным выражением какого-нибудь открытия, ускользнувшего от проницательности взрослых.
Детская простота дяди Бена была симпатичнее детям и хотя по самой этой причине они относились к нему не с большим уважением, чем друг к другу, но за то порой бывали с ним более откровенны.
Главным образом, Руперт Фильджи относился к нему с некоторого рода покровительством, хотя по временам и сомневался в его здравомыслии, несмотря на обещанное место доверенного клерка, которое он должен был от него получить.
В тот день, как случились события, рассказанные в предыдущей главе, Руперт, возвращаясь из школы, был несколько удивлен, увидя дядю Бена, усевшегося на заборе, около скромной двери жилища Фильджи и, очевидно, его поджидавшего. Медленно слезая с забора при приближении Руперта и Джонни, он несколько мгновений с таинственной и лукавой улыбкой поглядел на Руперта.
— Руп, старина, у вас уже, поди, упакованы ваши вещи?
Краска удовольствия залила прелестное лицо мальчика. Он бросил, однако, беглый взгляд на прицепившегося к нему Джонни.
— Потому что мы рассчитываем выехать в Сакраменто в четыре часа, — продолжал дядя Бен, наслаждаясь скептическим наполовину удивлением Руперта. — Вы поступаете ко мне на службу, так сказать, с этого часа, на жалованье в семьдесят пять долларов в месяц, с квартирой и содержанием, в качестве доверенного клерка, так ведь?
Ямочки на щеках Руперта явственно обозначились в его милом, почти женственном смущении.
— Но, как же папа… — пробормотал он.
— С ним мы уже сладили дело. Он согласен.
— Но?…
Дядя Бен следил за взглядом Руперта, остановившимся на Джонни, который, однако, казался погруженным в созерцание узора на галстухе дяди Бена.
— И это тоже улажено, — сказал он с значительной улыбкой. — За ним будет ходить китаец. Он уже нанят.
