Фру Ворше хорошо знала этого человека, господина Педера Самюельсена, известного под именем Питер Нилкен; он управлял лавочкой в заднем флигеле дома Ворше. Старое предприятие Ворше занимало целый квартал: фасадом оно выходило на море и пристань, а позади дома была темная узенькая улица; там-то Питер Нилкен и сидел в маленькой лавочке.
Купец Ворше не любил говорить об этой лавочке; ему казалось унизительным и недостойным заниматься розничной торговлей. «Я терплю эту лавчонку только ради Самюельсена, — говаривал старый Ворше. — В таком предприятии, как мое, она не имеет значения!»
Так же думала и фру Ворше. Но в этот вечер она узнала кое-что иное. Из разъяснений и подсчетов господина Самюельсена вытекало, что лавочку эту презирать не приходится. Под конец она почувствовала, что именно эта лавочка поддерживала жизнь всего предприятия.
Оба они сидели и подсчитывали далеко за полночь. Вначале фру Ворше казалось, что не стоит и слушать; все, что друзья и кредиторы ее мужа разъясняли ей за последние дни, было так сложно и полно таких трудных слов. Но с Педером Самюельсеном дело обстояло иначе. Он не успокаивался, пока не замечал, что она все понимает. Наконец что-то начало для нее проясняться, и она повторила несколько раз: «Нет! Господи! Это же ясно, как божий день!»
На следующий день она велела заложить лошадей и одна поехала в город. Негодование, вызванное этим поступком, не поддается описанию. Только подумать: она, у которой и платья-то собственного не было, осмеливалась разъезжать на паре лошадей перед носом всех, кого муж ее водил за нос! Вначале отношение к ней было еще довольно благосклонное. Казалось, что весьма поучительно видеть, как высокомерная фру Ворше живет ежемесячным подаянием; но теперь отношение к ней резко изменилось и стало жестким и беспощадным.
Но и фру Ворше, казалось, стала более жесткой со вчерашнего дня, и когда она вошла в контору Гармана с бумагами Питера Нилкена в руках, шаг ее был по-мужски уверенный.
Конечно, прошло много лет с тех пор, как Ворше вышел из фирмы, но между ним и Гарманом всегда сохранялась какая-то враждебность; покойный и К. Ф. Гарман никогда не могли выносить друг друга. Поэтому вдове нужно было иметь большое присутствие духа, чтобы обратиться к консулу Гарману. Но Самюельсен сказал, что без гарантии от Гармана и Ворше и думать нечего о том, чтобы сохранить предприятие.
Увидев входившую фру Ворше, младший консул подумал, что она пришла с каким-нибудь подписным листом, чтобы собрать немного средств на обучение сына или на что-нибудь в этом роде. Предложив ей место по другую сторону стола, он мысленно прикидывал, на какую сумму он сможет подписаться.
Но после того как она заговорила и разъяснила положение своего предприятия согласно расчетам Питера Нилкена, выражение лица консула изменилось. Он встал, обошел стол и занял место рядом с ней.
Спокойными холодными глазами он просматривал каждую бумагу; проверил расчеты и калькуляции; наконец внимательно прочитал гарантийный документ, план которого был набросан Самюельсеном.
— Кто помогал вам в этом деле, фру Ворше? — спросил он.
— Господин Самюельсен, — отвечала она сдержанно.
— Самюельсен… Самюельсен? — переспросил консул.
— Да, то есть Питер Нилкен. Быть может, господин консул лучше знает его под этим именем?
— А, верно, верно! Маленький человек из мелочной лавки. Гм! Что ж? Господин Самюельсен желает вступить с вами в компанию?
— Я спрашивала его, но он предпочитает оставаться в своем прежнем положении и помогать мне в делах.
Консул поднялся и взял с собой гарантийный документ. Одно из его чудачеств состояло в том, что он не мог расписаться своей официальной подписью, подписью главы фирмы, если не сидел в своем привычном месте. Но когда он уселся в старое твердое кресло, он написал большими прямыми буквами со многими унаследованными росчерками и завитушками: «Гарман и Ворше».
Заручившись этим документом, фру Ворше и господин Самюельсен начали расчищать развалины. Сперва было продано то, что можно было продать. С помощью консула Гармана удалось спасти старый большой дом. Вся часть этого дома, выходившая на улицу, была сдана в аренду, и фру Ворше перебралась в задний флигель. В лавочке она чередовалась с Самюельсеном; она была на месте в любое время, разговаривала с клиентами, продавала табак, свечи, соль, кофе, вощеные нитки, селедки, рыбий жир, парафин, парусиновые плащи, краски и несчетное количество прочих предметов.
Но, изменив образ жизни, фру Ворше с годами стала настоящей женщиной из простонародья. Высшие слои городского общества никак не могли простить ей ее прогулки в коляске по городу, а еще больше они возмущались тем, что она, дама, опустилась до того, что стала простой лавочницей. Но трудовой народ, наоборот, полюбил фру Ворше и охотно посещал маленькую темную лавочку. Поэтому, вопреки всем недобрым предсказаниям, «дело» мадам Ворше шло хорошо, — ведь это дело было совсем простой мелочной лавочкой.
Верный господин Самюельсен работал за троих. Это был маленький седоватый запыленный человечек с лицом, похожим на сухую винную ягоду. Возраст его определить было трудно: ему могло быть и сорок и шестьдесят. В монотонной жизни Самюельсена был только один значительный момент: тот вечер, когда он пришел к фру Ворше со своими книгами и расчетами. А затем он честно и преданно помогал ей выбиться из многочисленных затруднений.
Но и сам господин Самюельсен тоже вел ожесточенную личную борьбу — со всей городской детворой. С давних пор любимым развлечением ребятишек было «петь песенку про Питера Нилкена». Проделывалось это так: собирались толпой — чем больше, тем лучше, — главным образом в сумерки, и осторожно подкрадывались к лавочке Ворше. Когда вся маленькая банда оказывалась под окнами господина Самюельсена, дети запевали вдруг на старинный мотив:
Питер Нилкен — малыш!
Хвост поджал и сидишь!
Чем дольше сидишь ты,
Тем меньше, малыш, ты!
Проказники повторяли эту песенку все громче и громче, пока раздосадованный Нилкен не перескакивал через прилавок с металлической линейкой в руке.
Тогда детвора с криком и топотом разбегалась по узкому переулку и темным улочкам: ведь ходили слухи, что на металлической линейке запеклась человеческая кровь! А господин Самюельсен спокойно возвращался на свое привычное место. За долгие годы такие скачки через прилавок вошли у него в привычку — это был единственный способ иметь хоть часок покоя.
Никто не мог бы упрекнуть фру Ворше за то, что она боготворила сына; пожалуй, это ведь было единственное, из-за чего ей стоило трудиться и страдать! Якоб тоже был хорошим сыном и вообще постепенно выравнялся. В детстве он стоил матери многих слез, когда, бывало, приходил домой в синяках и оборванный после драки. Дело в том, что «в мальчике было слишком много пороху», как говаривал ректор; и когда Якоб вспыхивал, он охотно бросался в драку с самыми сильными школьниками. Но с годами характер его становился ровнее, а когда он возвратился из-за границы и принялся за организацию своего предприятия, он был (и такого мнения держалась не одна только фру Ворше!) самым красивым и воспитанным молодым человеком в городе.
Якоб Ворше взял старую контору своего отца в старом здании, выходящем на базарную площадь и на пристань. Он занимался частично посредническими делами, частично торговыми операциями. Во всяком случае в торговле зерном, которая до сей поры была почти исключительно в руках фирмы Гармана и Ворше, он начал удачно конкурировать с этой фирмой. Впрочем, она имела столько связей во всех концах страны, что куда бы Якоб ни обращался, он сталкивался с Гарманом и Ворше.
Мортен предложил было раз навсегда прекратить эту борьбу, придушив мелкого конкурента, прежде чем он станет опасным. Но консул Гарман не хотел и слышать об этом. Он воспылал необъяснимой нежностью к молодому Ворше. Во всех делах консул сознательно уступал ему, и, наконец, дошло до того, что «конкурент» стал постоянным воскресным гостем в Сансгоре.
Вначале Якоб Ворше не хотел оставлять мать одну по воскресеньям, но фру Ворше сказала:
— Пожалуйста, не выдумывай, дурачок! Неужели ты воображаешь, что нам с Самюельсеном хочется, чтобы ты сидел дома и смеялся над нами, когда мы играем в рамс? И кроме того, — она чуть-чуть толкнула его в бок при этих словах, — ты ведь знаешь, что там есть кому тебя поджидать!
— Ах, мама! Пожалуйста, оставь намеки! Ты же сама видишь, что из этого никогда ничего не выйдет!
— Слушай, Якоб! — сказала фру Ворше, подбоченившись. — Как ты ни умен, а все-таки ты большой болван, поистине болван, когда дело касается женщин. Ты подумай, как все могло бы хорошо устроиться! Говорят, что она немножко чудаковатая, эта фрекен Ракел, но ведь не совсем же она сумасшедшая! Ты только не упускай своего — и в конце концов все получится как следует! И как тогда все хорошо устроится!
