Бедная моя женушка, которая была уже на сносях, пожелала непременно меня сопровождать на Бейсингхолл-стрит; и честный Гас Хоскинс, мой преданный друг, тоже. Видели бы вы, какая там собралась толпа, слышали бы, какой поднялся шум и гам при моем появлении!
— Мистер Титмарш, — обратился ко мне судья наиязвительнейшим тоном, мистер Титмарш, вы были доверенным лицом мистера Браффа, главным его конторщиком и держателем весьма солидного пакета акций Компании, так?
— Только номинальным держателем, сэр, — отвечал я.
— Ну, разумеется, только номинальным, — презрительно подтвердил судья, оборотясь к своим коллегам. — Ловко придумано: ухватить свою долю награбленного, то бишь барыша, в этой бессовестной спекуляции, а потом увильнуть от ответственности за потери, отговорясь тем, что акции были ваши только номинально.
— Гнусный злодей! — выкрикнули из толпы. Это оказался разгневанный капитан в отставке Спар, наш бывший акционер.
— К порядку! — возгласил судья.
А тем временем Мэри, бледная как смерть, с тревогой переводила взгляд с него на меня. Гас же, напротив, был красен как рак.
— Мистер Титмарш, — продолжал судья, — я имел удовольствие получить из суда по делам о несостоятельности перечень ваших долгов. И обнаружил, что вы задолжали солидную сумму знаменитому портному мистеру Штильцу; а также известному ювелиру мистеру Полониусу и, кроме того, модным портнихам и модисткам. И все это при жаловании двести фунтов в год. Надобно признать, что для столь молодого человека вы времени не теряли.
— Разве об этом речь, сэр? — спросил я. — Разве я здесь затем, чтобы отвечать за свои частные долги, а не затем, чтобы рассказать, что мне известно о делах Компании? Что до моего в ней участия, сэр, то у меня есть матушка и сестры…
— Чертов висельник! — выкрикнул капитан.
— Призовите к порядку этого молодчика! — распетушился Гас.
Ответом был взрыв хохота, и это придало мне храбрости.
— Моя матушка, сэр, — продолжал я, — четыре года назад получила в наследство четыреста фунтов и спросила совета своего поверенного мистера Смизерса, как ими получше распорядиться; а так как в те поры только что было учреждено Западно-Дидлсекское независимое страховое общество, она и вложила в него эти деньги, дабы получать ежегодную ренту, а я получил там место конторщика. Вы, может статься, почитаете меня закоренелым преступником оттого, что я заказывал платье у мистера фон Штильца. Но навряд ли можно говорить, что девятнадцати лет от роду я был посвящен в дела Компании, в которую меня приняли двадцатым конторщиком, да и то лишь потому, что матушкин вклад пошел как бы в уплату за мое место. Так вот, сэр, процент, предложенный Компанией, был столь соблазнителен, что моя богатая родственница поддалась уговорам и купила некоторое количество акций.
— А кто уговаривал вашу родственницу, нельзя ли узнать?
— Не могу не признаться, сэр, — отвечал я, заливаясь краской, — что я сам написал к ней письмо. Но возьмите в расчет, сэр, что родственнице моей было шестьдесят лет, а мне двадцать один. Она размышляла над моим предложением не один месяц и, прежде чем согласиться, советовалась со своими поверенными. И подстрекнул меня на это мистер Брафф, это он продиктовал мне письмо, а я в те поры почитал его богачом не хуже самого Ротшильда.
— Ваша родственница положила свои деньги на ваше имя, а вас, мистер Титмарш, ежели я не ошибаюсь, в награду за эдакую услугу, за то, что вы помогли их заполучить, спешно перевели, в обход двенадцати ваших сослуживцев, на более высокую должность.
— Все это правда, сэр, чистая правда, — признался я. И бедняжка Мэри принялась утирать слезы, а уши Гаса (лица его мне не было видно) запылали, как уголья. — И теперь, когда все так обернулось, а глубоко сожалею об своем поступке. А в те поры думал, что делаю доброе дело и для тетушки, и для себя самого. Ведь не забывайте, сэр, акции наши стояли очень высоко.
— Итак, сэр, доставив мистеру Браффу своими стараниями эдакую сумму, вы сразу же вошли к нему в доверие. Вас стали принимать в его доме, вскорости произвели из третьих конторщиков в главные, и на этом посту вы и оставались вплоть до исчезновения вашего достойного патрона, так?
— Я уверен, сэр, что вы не вправе учинять мне такой допрос, но здесь собрались десятки наших акционеров, и я с охотою чистосердечно расскажу все, что мне известно, — сказал я, сжимая руку Мэри. — Я и вправду был главным конторщиком. А почему? Да потому, что прочие наши джентльмены ушли со службы. Меня ж вправду принимали в доме мистера Браффа. А почему? Да потому, сэр, что у тетушки были еще деньги, которые она могла бы поместить в наше дело. Сейчас я все это вижу как нельзя лучше, а тогда ничего не понимал. Когда тетушка моя приехала в Лондон, наш директор силком увез ее из моего дома к себе в Фулем, а ни меня, ни мою супругу даже и не подумал туда пригласить, — это ли же доказательство, что у него была нужда не во мне, но в тетушкиных деньгах? Да, да, сэр, уж он бы выудил у ней и эти денежки, но, спасибо, ее поверенный вовремя вмешался. Еще до того, как предприятие наше окончательно лопнуло, едва тетушка прослышала, что оно не совсем надежно, она забрала свои акции — как вам известно, сэр, то были лишь квитанции о подписке на акции — и распорядилась ими по своему усмотрению. Вот, господа, и вся история, — сказал я, — по крайности, все, что тут касается меня. Ради того, чтобы обеспечить своему единственному сыну хлеб насущный, матушка моя вложила свое скромное достояние в наше Страховое общество — и деньги эти потеряны. Тетушка моя вложила куда более крупную сумму, со временем предназначавшуюся мне, — и эти деньги тоже потеряны. И вот, прослуживши в Компании четыре года, я опозорен и остался без гроша. Найдется ли здесь хоть один человек, которому — как бы ни был велик ущерб, причиненный ему крахом нашей Компании, — выпал бы жребий горше моего?
— Мистер Титмарш, — обратился ко мне судья, на сей раз куда дружелюбнее, и покосился при этом на сидящего тут же газетного репортера, рассказ ваш не предназначен для газет, ибо, как вы сказали, это все ваше частное дело, и вы могли бы не говорить об этом, ежели не полагали бы нужным, а потому мы можем счесть это конфиденциальной беседой. Но ежели вы не против сделать ее достоянием публики, она может принести немалую пользу и предупредить многих людей, — буде они только пожелают прислушаться к предостережениям, — чем грозит участие в подобных предприятиях. Из вашего рассказа совершенно ясно, что вы, как и все здесь присутствующие, пали жертвой бессовестного обмана. Но поймите, сэр, ежели бы вы так не гнались за наживой, вы, я полагаю, не поддались бы на обман, сохранили бы деньги вашей родственницы и, согласно вашим же словам, рано или поздно унаследовали бы их. Стоит человеку погнаться за большим барышом — и он будто лишается разума. И, мечтая о прибыли, он уверен, что получит ее, и уже не слушает никаких предостережений, забывает об осмотрительности. Помимо сотен честных семейств, кои были разорены оттого лишь, что доверились вашему Обществу, и кои можно только пожалеть от всего сердца, есть еще и сотни таких, что, подобно вам, вступили в Общество не ради того, чтобы просто поместить свой капитал, но того ради, чтобы нажиться на спекуляциях; и вот они, поверьте мне, заслужили свою горькую участь. Лишь бы выплачивались дивиденды, и никто ни об чем не спросит. Мистер Брафф мог бы добывать деньги для своих акционеров хоть разбоем на большой дороге, они все равно преспокойно клали бы их в карман и ни о чем бы не спрашивали. Но что толку в моих разговорах, — с жаром продолжал судья. — Стоит появиться одному жулику — и к его услугам тысячи простофиль. И коли завтра объявится другой мошенник, через год у этого самого стола соберется тысяча жертв. И так, я полагаю, будет до скончания века. А теперь, господа, перейдем к делу, и прошу прощенья за эту проповедь.
После того как я рассказал все, что знал, а знал я совсем немного, пришел черед других служащих держать ответ; а я отправился назад в тюрьму вместе со своей бедной женушкой. Нам пришлось пройти через толпу, заполнившую комнаты, и сердце мое облилось кровью, когда среди десятков пострадавших я увидел беднягу Гейтса, Браффова привратника, который отдал своему хозяину все до последнего шиллинга и теперь, на старости лет, остался со своими десятью детьми без гроша и без крова. Тут же поблизости оказался и капитан Спар, настроенный отнюдь не столь дружелюбно; в то время, как Гейтс снял передо мною шляпу, точно перед каким лордом, малорослый капитан, выступив вперед, стал размахивать тростью и клясться страшными клятвами, что я злодей не хуже Браффа.
— Будь ты проклят, лицемерный негодяй! — кричал он. — Да как ты смел разорить меня, английского дворянина? — И он опять замахнулся тростью.
Но тут Гас, не глядя, что он офицер, взял его за ворот и оттащил подальше со словами:
