– И из-за этого ты расстраиваешься, – сказала Мона.
– Да ну их в задницу! – фыркнул он. – Всех. Если я в Голливуде чему и научился, так это тому, что в здешнюю игру нельзя играть по правилам. Ногой под зад – вот их представление о честной игре. Ну ладно, я должен бежать – хочу еще зайти к Джеку Шефферу и купить какой-нибудь представительный гардероб. Как у вас дела – деньги нужны?
– Нет, не надо, – сказал я. – Спасибо.
Он начал собираться.
– Как-нибудь вечерком я к вам загляну.
– Приходи, – сказала Мона.
– Годится. Ну, пока.
Уходя, он еще смеялся.
– Он ведет себя так, словно добился бог весть какой удачи! – буркнул я.
– Это удача и есть, – ответила Мона. – Самая большая удача, о которой я когда-нибудь слышала.
Следующие три дня у меня ушли на поиски работы. Я решил на время отложить карьеру в кино, пока не поднакоплю деньжат, чтобы взять несколько уроков правильного произношения и избавиться от злосчастного акцента. Раньше я об этом не задумывался, но после разговора с Балтером ни о чем другом и думать не мог. Собственно, не было никаких причин, чтобы спешить прорваться в кино, – разумеется, кроме единственной, которая не выходила у меня из головы, – что обо всем этом скажут у нас дома. Но ведь иногда съемки фильма могут и затянуться, не так ли? «Нечего сидеть, – говорил я себе, – найди работу, сэкономь деньжат и найди хорошего учителя, ставящего произношение, который сможет что-нибудь сделать с твоим акцентом».
Но работу было не найти. За три дня, что я метался по городу, до меня наконец дошло, что имели в виду все те, кто постоянно твердил о безработице. Это было нечто совершенно новое – то, чего я никогда в жизни не замечал. Полдня я крутился у Эбби в лавке, выравнивал штабеля консервных банок и относил заказчикам покупки в машины. Он положил мне за это полтора доллара, но при этом так вздыхал, что я сказал ему, чтобы он оставлял их себе в счет денег, взятых мною для Дороти. Полтора доллара. Мне это казалось какой-то шуткой – получать полтора доллара, когда Роберт Тейлор, Сэйбл и прочие вроде них зарабатывают тысячи. «Если это могут они, сумею и я», – убеждал я себя.
Мону я видел только вечерами, и нам почти не о чем было говорить. Держалась она странно, но я объяснял ее поведение навалившимися проблемами. Через четыре дня нам нужно было платить за квартиру.
Через несколько дней я получил письмо от матери. Оно было обычным, как все остальные, но в конце была приписка: «Батч Зигфрид, хотя, собственно, теперь нужно писать Джордж, вчера женился на Клер Лайонс, и они едут в свадебное путешествие в Голливуд. Я дала им твой адрес, и они хотят у тебя остановиться. Оба обожают кино, так что ты с ними найдешь общий язык. Я бы хотела, чтобы ты взял отпуск и мог как следует их принять. Знаю, что у тебя хватает забот на студии, но не забывай, что Зигфриды все еще держат магазин, а мы им все еще должны. Ха-ха! Целую. Мама».
Когда я складывал письмо, из конверта выпала вырезка. Сообщение о свадьбе.
«Клер Лайонс, – подумал я, – моя старинная любовь. Останься я дома, она могла бы выйти за меня».
Подняв глаза, я увидел, что в дверях стоит какой-то парень лет тридцати пяти и довольно упрямо пялится на меня.
– Тут живет мисс Метьюз? – спросил он.
Я встал и подошел к дверям.
– В данный момент ее нет дома.
– Не возражаете, если я ее подожду?
– Нет, – проходите. – Я слегка отступил, чтобы он мог войти. – Присаживайтесь.
Он сел на край дивана, снял шляпу и начал вертеть ее на указательном пальце.
– Вы ее приятель? – спросил он.
– Ну да.
– Позвольте… Нат Базби. – Он неловко встал и протянул мне руку.
– Карстон. Очень приятно, – произнес я, сжав его ладонь. Мы помолчали.
– Знаете, я несколько растерян, – наконец сказал он. – Я никогда не видел мисс Метьюз.
– Серьезно?
Покрутив головой, он полез в карман. Вынул любительское фото и подал его мне.
– Это она?
– Ну да.
Выглядел он действительно растерянным.
– Вы давно ее знаете?
– Ну… довольно давно, – кивнул я.
– Она в самом деле такая хорошенькая, как на фото?
– Красавица, – заверил я.
– Это замечательно.
– А как давно вы с ней знакомы?
– Мы переписываемся три недели, но я еще не видел ее. Мы только обменялись фотографиями. Ей приглянулась моя, а мне, конечно, понравилась ее. Здесь, в Голливуде, просто замечательно, правда?
– Ну да, – ответил я. – Откуда вы сами?
– С Севера, из долины Сан-Хоакин. У меня там сад. Но в Голливуде я нынче впервые.
– Здесь замечательно, это точно, – сказал я.
– Никогда у меня не было причины заехать сюда. Но, надеюсь, приехать за женой – это уважительная причина, не так ли?
– Ну, ясно – всем причинам причина. А как случилось, что вы с Моной начали переписываться?
– Я дал объявление в газету «Одинокие сердца». Знаете, там у нас, в захолустье, девушек вообще немного. А красоток почти ни одной – а она ведь красотка, не так ли?
– Да, она очень красива. И когда вы собираетесь пожениться?
– Прямо сразу. Машина у меня там, на улице, бак полон бензина. Двинемся в Лас-Вегас. В Калифорнии ведь закон требует всего трех дней, вы, наверно, знаете.
– Да, знаю.
И тут появилась Мона. Они с парнем молча взглянули друг на друга. Она знала, кто он.
– Извините меня, – произнес я и встал раньше, чем кто-нибудь из них мог что-то сказать и задержать меня. Через кухню я вышел на улицу.
Светило солнце, то самое солнце, которого я всегда раньше боялся, когда был в таком настроении, – боялся из-за того, что оно мне могло показать, но теперь мне было все равно. Я шел и размышлял, что же мне делать. Думал я о Батче Зигфриде, который отправился в свадебное путешествие и собирается навестить друга детства, ставшего процветающим киноактером. Думал о еще одной преуспевающей киноактрисе, которую звали Дороти Троттер, думал о доме, о ребятах, с которыми рос и которые теперь были женаты, и завели детей, и имели постоянную работу и твердую зарплату, которые делают все время одно и то же и будут делать это до конца жизни, и в голове у меня мелькали все те же мысли, что и тысячи раз до этого, но только теперь я впервые понимал, что в них, возможно, и вправду что-то есть.
«Никуда не деться», – твердила все время Мона, и это правда, вот и она вернулась к тому, чего отчаянно пыталась избежать; и тут я сказал то, чего никогда не говорил раньше (но что, как я теперь знал, все время неотступно сидело у меня в голове, только таилось до времени), тут я сказал: «Лучше бы я остался дома!…»
Свернув с Вайн-стрит на Голливудский бульвар, я шел на запад и твердил себе, что я, видно, сошел с ума, раз признал это, и что пока еще не слишком поздно. Нет, нечего мне было оставаться дома, я был здесь, на бульваре, известном всему свету, в Голливуде, где происходят чудеса, и, может быть, сегодня, может, уже через мгновение какой-то режиссер проедет мимо и заметит…
