Хорошо бы Электра услышала его слова, он произнес их торжественно, опустив голову на свою изящную руку с золотым кольцом на пальце.
— Если хочешь, — сказал Селион почтительно, — можешь не платить за хлеб.
И широким, остро заточенным ножом отрезал от ковриги большой ломоть и подал его Оресту на белой салфетке. К вечеру похолодало, и входившие пастухи потирали замерзшие руки и похлопывали друг друга по спинам. Селион проворно оделял всех вином и, когда у каждого в руках оказался кувшинчик, представил им незнакомца.
— Этот благородный юноша, на сегодня единственный гость вашего покорного слуги, зовется Орестом из Микен и едет отомстить убийце своего отца, который к тому же спит с его матерью.
— Пейте вино, я угощаю, — сказал Орест, чувствуя на себе удивленные и в то же время недоверчивые взгляды пастухов.
— Вот настоящий принц! — поддержал его Селион. — До его города сто дней пути.
— Кого же ты убьешь? — спросил самый молодой из пастухов с красным платком на шее.
— Сначала убийцу отца, — ответил Орест, — я отрублю ему голову мечом.
— А потом? — полюбопытствовал Селион. — Ты осмелишься убить мать?
— Это моя тайна, — произнес принц Орест тихо, но так, что все его услышали.
— Я знал одного человека, который оказался в таком же переплете, — сказал один из пастухов, пожилой человек с морщинистым лицом и голубыми глазами. Начиная свой рассказ, он снял шапку и обнажил свою курчавую седую голову, — Тому тоже предстояло расправиться с убийцей отца, спавшим с его матерью, и он под покровом тьмы точил свой нож. Семья не принадлежала к знатному роду, подобно твоей, его родители были башмачниками. Муж полюбил охоту и целые дни проводил в лесах, промышляя кроликов и куропаток, а жена со скуки отдалась леснику, который продавал им брусочки тополя для подошв. Поначалу она попробовала совратить подмастерье, работавшего у них в мастерской на токарном станке, но тот боялся неожиданного возвращения мужа, своего хозяина, и у него дело никак не шло на лад. Обманутому супругу намекали, что благоверная наставляет ему рога, но он не обращал внимания на эти разговоры и в конце концов заявил сплетникам, дескать, даже если это и правда, тем лучше, а то возвращаешься усталый как собака с охоты — и еще жену ублажай, хотя тебе вовсе не до того. Коли так легко уступил, значит, совсем разлюбил — такой поворот событий задел женщину за живое: она убедила лесника покончить с рогоносцем, он так и сделал. Сын башмачников сначала думал, что его отец, освежевывая зайца в лесу, случайно перерезал себе вену и истек кровью, а потом, когда подрос, узнал, как все было на самом деле. Он решил отомстить убийце, выслеживал его, прячась за деревьями, ища удобный момент, чтобы нанести удар, поднимался по ночам, надеясь застать злодея, когда тот входит в дом или выходит на улицу. И вот однажды мститель настиг убийцу и заколол на месте, но, осветив свою жертву, вдруг обнаружил токаря-подмастерье: тот теперь отлично справлялся со своими обязанностями, ибо больше не боялся, что охотник неожиданно вернется домой.
— Как же поступил потом сын-мститель? — спросил Орест.
— Чужая душа всегда потемки! Мать помогла ему спрятать труп подмастерья в заброшенном колодце, куда бросали дохлых собак и коз, разбившихся на скалах, и объяснила ему, что то, чем она занималась с этим человеком, бедняжка делала исключительно из медицинских соображений, и где ей теперь искать лекарство — неизвестно. Сын ничему такому не поверил, счел всему причиной порочность матери, однако решил получше разобраться в ее натуре, а для этого в конце концов ему пришлось встретиться на нейтральной почве с убийцей отца. Тот оказался весельчаком и прекрасным рассказчиком, они подружились, и продавец брусочков тополя пообещал юноше в знак этой дружбы никогда больше не ходить к его матери: пусть живет одна и терзается угрызениями совести; он и сам до сих пор переживает смерть охотника: поговорить с ним было одно удовольствие, да и кролика он умел поджарить, как никто другой. Приятели отправились путешествовать вместе, продавец дерева усыновил своего молодого спутника, а потом они женились на двух сестрах-сиротках, у которых было много земли.
Когда пастухи, рыгая, удалились, Орест поужинал гренками и копченым мясом, распрощался с Селионом и отправился спать, попросив хозяина разбудить его на заре. Из головы у него не шла история, рассказанная пастухом, и вот уже он представил себе, как беседует с Эгистом на террасе, как тот предлагает ему свою дружбу и деньги и они отправляются путешествовать к антиподам, а потом играют свадьбу. Чем больше сон овладевал Орестом, тем больше его молодая жена становилась похожей на Клитемнестру. Но вдруг принц неожиданно проснулся: вместе с грезами в одну из дверей, через которые они входят к нам, проскользнула тайком Электра и жгла его яростным взором. Принц вскрикнул, и к нему заглянул Селион.
— Что-нибудь случилось, ваша милость?
— Я кричал во сне, — ответил Орест.
— Вы, наверное, просто не привыкли к чесноку, а я сдобрил им ужин, — заметил хозяин, туша фонарь на лестнице.
Орест сложил вдвое свой плащ и, постелив его на скамью, сел во дворе ждать, когда за ним придет мажордом, чтобы представить гостя тирану. Город, окруженный стенами, расположился на холме у маленькой бухты, где стояло в укрытии множество кораблей — разноцветные флаги радовали глаз. Зеленоватый ракушечник стен местами покрывали пятна серебристого плюща, но дома, дворцы, изгороди, голубятни сверкали свежей побелкой. В садах апельсиновые деревья ломились от красноватых плодов, то тут, то там возвышался остроконечный кипарис. В патио дома тирана, в тени арок рядом с фонтаном в этот жаркий сентябрьский полдень было прохладно. Ласточки, прощаясь перед отлетом в южные края, кружились над роями крылатых муравьев и наедались до отвала лакомым блюдом. Орест ощущал, что за ним кто-то следит; соглядатай, спрятавшись за колонной или за жалюзи балкона, мог отлично видеть, как принц расстегнул ворот камзола, подошел к фонтану, поймал губами струйку воды и пригладил волосы мокрыми руками. Затем он снова присел на скамью, и тут его было сморило, но, когда голова Ореста стала клониться, он услышал голос мажордома, приглашавшего гостя следовать за ним.
— Прости, чужестранец, но наши обычаи заставляют меня обыскать тебя — вдруг ты прячешь оружие. И предупреждаю: не садись в присутствии моего господина, если только он не окажет тебе такую милость, а разговаривая с ним, держи руки за спиной.
Тиран сидел на подушках на полу в центре огромного зала. Тяжелые бархатные занавеси не пропускали внутрь солнечные лучи и раскаленный воздух с квадратной площади, и свет в комнату проникал лишь через открытые двери. Войдя в зал, Орест не сразу увидел тирана, но мажордом указал ему, где сидит владыка, и шепотом посоветовал отвесить почтительный поклон.
— Господин, меня зовут Орест из Микен, и я еду на запад, ибо меня влечет долг мести.
Тиран разглядывал Ореста, который встал, сложив руки за спиной, в трех варах от повелителя. Тирану было около шестидесяти, на его худощавом лице выделялись светлые, широко расставленные глаза под кустистыми русыми бровями: их еще не коснулась седина, хотя в бороде уже пробивались серебряные пряди.
— Опять месть! — Казалось, он устал выслушивать каждый день подобный ответ. — В твоей душе есть ненависть?
Владыка задал вопрос ласковым тоном и, не дожидаясь ответа, предложил Оресту сесть рядом с собой. В зал то и дело заходил раб и ставил перед тираном красный глиняный сосуд с росписью на дне: там вели свой веселый хоровод дельфины; тиран опускал руки по локоть в холодную воду. Орест припомнил советы Электры, они годились и для богов и для людей.
— Правосудие не знает ненависти.
Тиран улыбнулся и брызнул холодной водой себе на грудь и в лицо.
— Твой ответ дипломатичен, однако сердцу часто бывает нужно оправдание своей ненависти. Потому-то люди разбиваются в городах на две партии, на два лагеря. Люди требуют, чтобы я снизил цены на хлеб, а на самом деле им нужно свергнуть меня, обезглавить, протащить по дороге, что идет вдоль крепостной стены, к порту, разрубить на куски и бросить на съедение морским угрям. Кому ты хочешь мстить?
— Убийце моего отца, царя Агамемнона.
— Царя? А кто убил его?
— Любовник матери по имени Эгист. Я видал прелюбодеев вместе, нагими на общем ложе, когда был еще ребенком и не мог поднять отцовский меч.
— Ты возьмешь его теперь?
— Он здесь со мной, я везу его на своем коне, завернув в чистую непряденую шерсть. Меч смазан маслом от лампады знаменитого храма после того, как оттуда в ночь полнолуния напилась алчная сова.
— Мне нравятся люди, которые чтут обряды.
