— Да, конечно, если подвести такую базу, вся проблема выглядит иначе, согласился сенатор, — но мне кажется все же рискованным обращаться в госдепартамент с просьбой о присоединении республики, чтобы защитить капитал, вложенный в какие-то несколько плантаций…
— Уважаемый сенатор не должен сводить проблему к одним плантациям, к защите нашего имущества, это лишь потеря времени. Есть другой важный момент в политической игре — общественное мнение, глупая мошка, которую наша пресса легко поймает в свои сети. Надо развязать кампанию в защиту безопасности нашей территории, которая, по сути дела, простирается до Панамы, потому что Мексика, даже без Теуантепека[63], географически является нашим продолжением и копией североамериканской системы. Такая кампания вместе с серией сенсационных сообщений о широкой сети японского шпионажа в Латинской Америке и статей о желтой опасности создаст благоприятную атмосферу для нашей аннексионистской политики. Если до сооружения канала в Панаме в центре внимания стояли Никарагуа и Теуантепек, ничего нет удивительного в том, что между Теуантепеком и Никарагуа возникнет новый штат; он помешает японцам использовать строящуюся панамериканскую магистраль для нападения со стороны Мексики на Панамский канал и блокирования нашего флота. Упирать надо именно на блокаду флота. Технические данные, заключения экспертов, всегда готовых любое измыслить в нашу пользу, мы добудем и, как я думаю, можем рассчитывать на некоторых представителей в конгрессе…
«Первосвященником божественного Карибского моря — вот кем бы тебе быть», — подумал сенатор от Массачусетса, слушая его речи.
— Сенатор окажет нам любезность и еще раз посетит Вашингтон, — сказал президент «Тропикаль платанеры», — а если международное положение в данный момент не способствует аннексии а-ля Полк[64], аннексии в широком плане, я полагаю, что наши капиталы будут ограждены, если на этих территориях установить протекторат на сто или двести лет.
— Не знаю, надежно ли это будет, ибо, как я говорил, там живут не танцоры хула-хула, а воины. Протекторат, который прельщает приманкой — осво- бождением, стал бы сильно стимулировать их воинственные инстинкты и породил бы мученичество за свободу, сопротивление… Напротив, аннексия не оставляет никакой надежды, ни малейшей… Подумайте, ведь ради достижения всего, что мы имеем, надо было выкорчевать людей из почвы, как деревья, оборвать их старые корни и пересадить; надо было жечь их дома под предлогом борьбы с заразой, которую мы сами заносили из Панамы. Пришлось проделать самое невероятное — сломить их упорство, убить охоту к работе, ведь наша конкуренция их подгоняла, и местные жители получали неплохой доход от продажи своих фруктов. Надо было разделаться с ними самими. Одних — в казармы, на военную службу, других — в воду, на дно, или в сельву, к ягуарам, к змеям… Все это должно убедить вас, как трудно пришлось бы нам при установлении протектората.
— Не менее трудно было бы, — возразил сенатор, получить подписи тех, кто должен просить наше правительство о присоединении, как это было с Гаваями.
— Иное дело, совсем иное… О том, что они хотят присоединения, говорит, в первую очередь, и весьма красноречиво, сам факт безвозмездной уступки железной дороги, которую они нам не только подарили, но и — представьте! — после использования ее для транспортировки наших банановых богатств готовы купить у нас, уплатив за нее золотом. То, что нам подарено и будет нами использовано, они, по контракту, у нас же купят. Случай беспрецедентный, а потому надо действовать, чтобы завтра не был пересмотрен договор, который выглядит как сказка из «Тысячи и одной ночи» и который надо толковать как выражение их явного желания принадлежать нам, быть присоединенными.
— Этого, однако, недостаточно, мистер Мейкер Томпсон, нужны граждане, видные люди из местного населения, которые пришли бы в Вашингтон и представили петицию об аннексии.
— Уважаемый сенатор согласится со мной, что те, кто отдал нам железные дороги на таких «тысяча-иодноночных» условиях, непременно пойдут в Вашингтон просить об аннексии, гордые и кичащиеся выпавшей им честью; это люди деклассированной касты, думающие, что, сделавшись гражданами США, они встанут рядом с нами. Они и во сне видят, что смогут сделать из своих сыновей североамериканцев, и гнушаются всем местным, презирают все свое, национальное.
— При таких обстоятельствах, пожалуй, не будет слишком неудобным вновь обратиться в госдепартамент.
— Надо дать бой, — подбадривал сенатора президент Компании, снимая трубку с зеленого аппарата, чтобы белый вкрадчивый орангутанг мог соединиться с Вашингтоном.
— Я оставлю вас, — Мейкер Томпсон встал, — мне тоже надо съездить на несколько дней в Новый Орлеан. Надеюсь, все удастся, и при следующей встрече уважаемый сенатор сообщит нам, что мы станем достойными преемниками аннексионистов высшего класса — Джексона, Полка, Мак-Кинли[65].
Джо Мейкер, как его называла Аурелия, прибыл в Новый Орлеан инкогнито и, впервые в жизни играя роль отца, метался с дочерью по улицам города, как зверь, попавший в западню, — безукоризненно блестящие ботинки, побывавшие в руках темнокожих чистильщиков, которые улыбкой навели на кожу глянец, обмазав ее ваксой, обмахнув щеткой и помузицировав замшей, пока кожа не стала зеркалом; костюм из лазурной ткани, безукоризненно чистый, и надвинутая на глаза шляпа, из-под которой выбивалась рыжая, чуть припудренная пеплом прядь.
Аурелия, повисшая на его руке, не видела в нем будущего дедушку, как не видела ни отца, ни родственника. Человек. Человек без семьи, человек моря, человек банановых плантаций, человек сегодняшнего дня, который ловит сообщения газет, несущих груз новостей по реке времени.
Аурелии были теперь полезны прогулки пешком, и Джо Мейкер сопровождал ее от угла до угла, «пузировал», как говорят в тропиках, перед витринами. Небо рассыпало свои драгоценности на черном бархате ночи, а город высыпал на тротуары, побеленные луной, своих темных жителей — негров в ярких одеждах, словно бобы на праздничную скатерть.
— Джо Мейкер, — сказала дочь, потянув его за руку, — пойдем почитаем это сообщение, там что-то говорится о желтой лихорадке.
— Не нашла ничего лучшего!
— Пойдем почитаем, надо знать, что там написано!
— То же самое, что в других. Все объявления на один манер…
Он мягко увлек ее за собой, не дав задержаться у стены, где висел, составленный в официальных выражениях, вестник смерти. От его букв, окутанных трауром чумы, исходил дух тревоги, напоминавший о лете 1867 года, когда желтая лихорадка косила людей.
Мейкер Томпсон часто проезжал мимо Нового Орлеана, но никогда здесь не останавливался, — до настоящего времени, когда отец внял зову дочери. Он не был здесь с той самой ночи, когда совсем еще мальчишкой выпил лишнего в таверне и, выходя оттуда, попал в водяную лавину, — на город вдруг обрушился страшный ливень. Волны били Мейкера Томпсона о плывущую мебель, как живую колоду, и он скоро понял, что это не бред с похмелья, — настоящий поток несет его, пьяного, доверху нагруженного виски. Удар головой о балкон — и хмельной угар улетучился, не осталось винного духа ни за воротником, ни в складках костюма, насквозь пропитавшегося вонючей водой. Он открыл глаза и, осознав опасность, предпочел отдаться на волю потока, пока не смог наконец зацепиться за дерево. В темноте едва рисовались очертания людей, и трудно было разглядеть тех, кто плыл рядом, чуть шевеля руками и ногами. Какой-то сеньор, распластавшийся на воде — без сомнения пьяный, судя по движениям, — не Держитесь вон за ту ветку, рядом с вами!..» — крикнул Мейкер Томпсон распластавшемуся человеку. Тут поток принес еще одного субъекта, скрюченного и молчаливого; он не пускал даже пузырей, а вода тихо струилась, поднявшись уже почти до самых крыш. Многие проплывали мимо безмолвно, не издавая ни звука, не барахтаясь. Кто-то задел плечом Джо Мейкера: схватив пловца за руку, он понял, что поймал утопленника.
Рассвет разлился над городом, и Мейкер Томпсон, для которого вечер начался в таверне среди веселых гуляк, увидел, что плывет среди одетых скелетов, не менее оживленных, чем члены какого-нибудь клуба; одни блистали черепами, другие являли свету пергаментные лица — это были трупы с размытого наводнением кладбища.
Он содрогнулся, вспомнив женщину, которая плыла, натыкаясь на всякие предметы, и показалась ему пьяной проституткой…
Огнедышащее пекло. Влажная духота. На одном из пароходов, готовых выйти из порта в Карибское море, Мейкер Томпсон, устрашенный клубом мертвецов, среди которых начался для него этот день, нашел наконец прибежище; и он не мог успокоиться до тех пор, пока не высадился на побережье Гондураса.
