Путрейкис огляделся, вскрыл конверт и прочитал послание от начала до конца.
«Уваж. господин!
Последнее время вы почему-то избегаете встреч со мною; пообещаете второпях, и сразу же бежать. А я в эти минуты, как назло, очень занята. Так все и остается. Как вам известно, вы задолжали мне большую сумму. Долгое время я не обращала на это никакого внимания. Но ваше поведение заставляет меня проявить серьезную тревогу. Деньги мне нужны позарез. Счет растет, и чем дальше, тем труднее будет расплачиваться. Я прошу вас зайти ко мне после работы, не раньше 10 часов вечера; до того времени я буду занята. Нам надо поговорить на свободе и окончательно утрясти дело. Пока. Утк…»
Подавальщица с золотыми кудряшками и ярко накрашенными губами увидела на столе письмо; лукаво улыбнувшись, она поставила на него тарелку с мастерски приготовленным фальшивым зайцем, который пользовался громкой славой среди определенных слоев интеллигенции. Плутоватый, всеведущий взгляд подавальщицы и ее улыбка доставили Путрейкису немало неприятных минут, но аромат фальшивого зайца приятно щекотал его ноздри, и Путрейкис быстро восстановил душевное равновесие. Деловито уплетая нашпигованную, рубленую говядину с красной свеклой и морковью, вечный студент предавался размышлениям об уюте и удобствах заведения, в котором он столуется уже изрядное время. Путрейкис наслаждался поваренным искусством хозяйки, которая его – спившегося бродягу – призрела и превратила в сытого и более или менее прилично одетого человека. Он не мог нарадоваться ее доброте и материнской заботе.
Правда, в мозгу Путрейкиса, не то от слишком жирной пищи, не то от разговоров, которые непрестанно велись за столами, зрел глухой протест; образ хозяйки в его глазах становился все более омерзительным и отталкивающим. Она сидела за своим столиком и взимала мзду со случайно забредших гостей, хрипло покрикивала на пробегающих подавальщиц, громко распекала их за нерасторопность или недостаточное внимание к посетителям. Когда же гости случайно бросали взгляд в ее сторону, она натянуто и подобострастно улыбалась им.
Пропившись и проигравшись, Путрейкис без гроша в кармане являлся к Уткиной и находил у нее утешение, за что и благодарил соответствующим образом. Шли дни, менялись времена и люди. Госпожа Вера мало-помалу стала казаться мнимому студенту не женщиной, а туго завязанным денежным мешком; испарились остатки ее нежности и привлекательности; и без того жалкая прическа окончательно испортилась, она сильно располнела, обрюзгла. Всем своим обликом госпожа Уткина напоминала Путрейкису владелицу второразрядного ресторана. Так как комната была небольшая, госпожа Вера с трудом протискивалась между столами. Гости должны были подниматься, чтобы дать ей дорогу, и награждали ее полунасмешливыми сальными комплиментами. Уткина не оставалась в долгу: то приятельски похлопывала завсегдатая по плечу, то выговаривала ему за невоспитанность. Пробираясь мимо столика Путрейкиса, она обнимала студента за плечи, прижимала свое лицо к его уху, извинялась за беспокойство и, обдав его смесью запахов пота и одеколона, отбивала аппетит и вкус к фальшивому зайцу. Студента, который при нужде мог выключать все свои чувства, в такие минуты бросало в дрожь.
Покинув столовую Уткиной, Путрейкис вышел на раскисшую от осенних дождей улицу. Он мучительно думал, что делать дальше. Из практики неудачник знал, что если явиться к мадам Уткиной в условленный час, то можно найти на столе великолепный ужин, графин вишневки, а то и бутылку коньяка. Вернись он к старому, он будет непременно принят в ее теплые, мягкие, как подушки, объятия. А потом снова сможет пользоваться всеми благами щедрого стола и надолго обеспечит себе беззаботное существование. Но стоит ему ослушаться, не прийти вечером к истомившейся матроне, и прощай навек благополучие! Особенно тревожили Путрейкиса векселя, когда-то подписанные им в подтверждение того, что он серьезный клиент и непременно рассчитается с хозяйкой столовой.
«Что делать? – мучительно думал студент, поднимаясь по лестнице в гору. Когда-то он собирался стать ученым, но так и не сумел получить диплом, пытался даже открыть лавчонку, но проигрался в карты, и его мечты развеялись, как дым.
В условленное время он был у госпожи Уткиной. Хозяйка, как всегда, поделилась с ним заботами, пожаловалась на супруга, который вечно где-то пропадает и которого немыслимо наставить на путь истинный. Не было ни одного вечера, который Уткин провел бы с ней. Единственная ее отрада – дочь, она пользуется большим успехом у мужчин, особенно у офицеров. Все субботы она проводит на балах, вот и сегодня ее пригласил гусарский лейтенант Дзиндзиляускас. Дочка, правда, пошла на бал, но она тяжело переживает измену Пищикаса, последнее время охладевшего к ней. Валечка считала Пищикаса более серьезным и удобным партнером.
Наливая Путрейкису вишневку, госпожа Уткина щебетала о том, что и она – живое существо, что в ее жилах еще не остыла кровь, что и она полна желания провести с кем-нибудь время. Хозяйка столовой журила студента за то, что он забыл ее; она жаловалась на свой горький удел и уводила своими словами Путрейкиса к далекой поре ее юности, когда она кружила головы гвардейским офицерам и сводила с ума высшее общество. Хозяйка без устали подливала Путрейкису, наконец подсела к нему, взяла за руку и прижала ее к своей груди, словно силясь доказать, что и у нее еще есть сердце, истосковавшееся по любви и ласке.
– Ты только послушай, как оно бьется… Но оно никому, никому не нужно… никому… Ни мужу, ни дочери. Супруг мой шатается по лесам, по ресторанам да по игорным домам. Пропивает и проигрывает все, что получает. Нет, Николай никогда меня не любил… Он женился не на мне, а на моем приданом. У батюшки было большое недвижимое имущество. Я долго мучилась… И наконец нашла себе занятие… Но мой муж теперь вовсе перестал обращать на меня внимание, мол, сама о себе позаботишься. Пойми, я могу жить самостоятельно, зачем мне Николай? Мне нужен муж, который время от времени вспоминал бы, что я женщина, что я жена…
Уткина закурила папиросу, отмахнула от себя колечко дыма, обнаженными руками поправила волосы и, закинув ногу на ногу, совершенно изменившимся голосом, словно она ни в чем не заинтересована, сказала:
– Я меньше всего нуждаюсь в сочувствии. Оно мне ни к чему. У меня, слава богу, всего вдоволь. Я пригласила вас прийти сюда, чтобы поговорить о векселях. Мне кажется, наступил последний срок. Пора отдать долг.
Путрейкис знал, что мадам Уткина подразумевает под долгом не только деньги. Она, конечно, знала цену хрустящим бумажкам и строила на них свою жизнь. Путрейкис был не дурак, у него были крепкие руки, но слабая воля. Сейчас Уткина, как никогда, казалась ему омерзительной. Больше того, он испытывал чувство отвращения к самому себе. Но у него не нашлось силы плюнуть на все. Ноги словно онемели, и он сидел, не решаясь хлопнуть дверью. Уткина видела Путрейкиса насквозь. Она знала: стоит его хорошенько накормить, напоить – и лепи из него, что хочешь. Путрейкис и не заметил, как Уткина скрылась в соседнюю комнату. Вскоре она появилась в развевающемся зеленом халате, шелест которого был так хорошо знаком вечному студенту. От энергичных движений хозяйки полы халата распахивались, обнажая ее толстые, в синих жилах ноги. Она принесла несколько узких листков бумаги, где красовалась подпись Путрейкиса. Разложив их перед гостем, она обняла его голову, прижала к груди, погладила по волосам и села напротив.
– Война или мир? – сказала она, осторожно стряхнув пепел в хрустальную пепельницу. – Вы свободны в своем выборе. Одно из двух. Дальше ждать не могу. И то и это мне одинаково необходимо.
В этот миг кто-то стал царапаться в дверь. Путрейкис обомлел со страха. Он беспомощно смотрел на хозяйку, ища у нее совета и поддержки. Что делать? Уткина наградила Путрейкиса презрительным взглядом, подошла к двери и решительно спросила:
– Кто там?
С той стороны донесся визг.
– Ах, это же гончие, Нерон и Глория.
Удивленная внезапным возвращением мужа с охоты, Уткина открыла дверь, и собаки кинулись к ней. Минуту спустя в дверях появился полковник. Увидев в такой поздний час гостя и жену в ночном халате, Уткин швырнул в угол убитого зайца, зарядил двустволку и воинственно воззрился на Путрейкиса. Тот отвел глаза и с ужасом посмотрел на убитого лесного зверька, храбрость которого была под стать его собственной. Шутка ли! Разъяренный полковник в любой момент мог если не отправить его к праотцам, то на всю жизнь сделать инвалидом. Путрейкис даже не мог бы пожаловаться – он был застигнут в такое время и в таком месте, что не оставалось сомнений в его виновности. Студент не надеялся убраться подобру-поздорову из-под перекрестного огня двух таких опытных охотников.
– В моем доме? – заревел Уткин.
