- Кладбище святого Иакова, за трактиром «Роллькруг».
- Слушаю, господин барон.
- Но по дороге придется сделать остановку. Мне надо купить венок.
- Слушаю, господин барон.
Будучи несколько удивлен этим настойчивым обращением, Бото спросил:
- Вы разве меня знаете?
- А как же, господин барон. Барон Ринекер. Ландгра-фенштрассе. Насупротив стоянки. Уже не раз возил вашу милость.
За разговором Бото влез в экипаж и хотел поудобнее устроиться в уголку, но тщетно - уголок раскалился, как жаровня.
Ринекер был в высокой степени наделен симпатичным и трогающим сердце свойством всех неймаркских дворян - охотнее беседовать с простонародьем, нежели с «образованными». Вот и сейчас, едва экипаж выехал под короткую тень растущих вдоль канала деревьев, он сразу завел разговор:
- Ну и жарынь! Навряд ли ваш скакун обрадовался, когда услышал про «Роллькруг».
- Ну, «Роллькруг» еще куда ни шло. Дорога полем - и то слава богу. Как он выберется в поле да почует сосны, уж до того обрадуется… Он у меня деревенский. А может, ему музыка нравится. Едва заслышит, сразу уши торчком.
- Так, так,- сказал Бото.- Но до танцев он, пожалуй, не охотник - если судить по его виду… Да, а где мне купить венок? Не хотелось бы заявиться на кладбище с пустыми руками.
- Успеется, господин барон. Как пойдут кладбища, так и цветочные лавки начнутся, от Галльских ворот и вдоль всей Пионирштрассе.
- Да, да, верно, теперь вспомнил…
- И дальше, до самых кладбищенских ворот, тоже лавок хватает.
Бото улыбнулся.
- Вы часом не силезец?
- Верно,- ответил тот.- Извозчики, они почти все из Силезии. Только я уже давно здесь живу, я уже почти что коренной берлинец.
- А живется вам хорошо?
- Ну, чтобы хорошо, не скажу. Уж больно здесь все дорого, все первого сорта. А про овес и говорить нечего - не подступишься. Все бы еще ладно, жить можно, когда б ничего не случалось. А ведь то и дело что-нибудь случается, сегодня одно, завтра другое, сегодня, глядишь, ось треснула, завтра, глядишь, лошадь пала. У меня еще гнедой дома стоит, он мне от фюрстенвальдских улан достался. Добрая коняка, только запал у него, долго он не протянет. Того и гляди, околеет… И на дорожную полицию никак не угодишь - все-то она придирается. Чуть не каждый день коляску подкрашивай. А красный плюш - он нынче тоже кусается.
Так, слово за слово, они достигли Галльских ворот, но здесь навстречу им с Крейцберга спускался батальон инфантерии во всем параде, и Бото, не желая встреч, велел погонять. Поэтому мост Бель-Альянс они миновали в ускоренном темпе, но, переехав его, остановились, по требованию Бото, ибо уже на одном из первых домов он прочел надпись: «Цветоводство. Букеты и рассада». Крыльцо, в три-четыре ступеньки, вело к цветочной лавке, в витрине которой красовались всевозможные венки.
Бото вылез из экипажа и поднялся по ступенькам. Дверь ответила на его появление пронзительным дребезжанием.
- Будьте так любезны, покажите мне какой-нибудь симпатичный венок.
- Похороны?
- Да.
Девица в черном, напоминавшая своим видом карикатурную Парку (и даже с ножницами) - вероятно, в угоду тому обстоятельству, что здесь большей частью продавались могильные венки,- вскоре вернулась с венком из плюща, переплетенного белыми розами. Она попросила извинения, что сейчас у них есть только белые розы. Белые камелии ценятся гораздо выше. Бото, однако ж, был вполне удовлетворен, выбирать не пожелал и спросил только, не могут ли они предложить ему вдобавок венок из иммортелей.
Девица была несколько удивлена такой старомодностью вкусов, но отвечала утвердительно и немедля предложила ему коробку, где лежало пять-шесть венков, желтых, красных, белых.
- Какой цвет вы бы мне посоветовали? Девица улыбнулась.
- Иммортели совершенно вышли из моды. Разве что зимой… Да и то…
- Тогда я лучше всего без долгих раздумий возьму вот этот.- И Бото продел руку в самый ближний, желтый венок, захватив вместе с ним и плющ с белыми розами, и поспешно сел в дрожки.
Венки были изрядных размеров и заняли так много места на красном плюшевом сиденье, что Бото даже подумывал переложить их на козлы к извозчику. Но он сам же отверг эту мысль, промолвив: «Коли ты вызвался привезти венок старой госпоже Нимпч, не смей от него отрекаться, а кто стыдится, тот не должен давать такие обещания».
Он оставил венки лежать, где лежали, и вскоре начисто забыл о них, потому что экипаж свернул в улицу, живописная, а порой и причудливая жизнь которой отвлекла его от прежних мыслей. Направо, шагах эдак в пятистах, тянулась дощатая изгородь, а из-за нее выглядывали всевозможные палатки, балаганы, арки, сверху донизу испещренные надписями. Большинство из них блистало новизной, но некоторые, причем самые крупные и пестрые, имели уже вполне солидный возраст и, несомненно, пережили зиму, хотя и в довольно облезлом виде. Увеселительные балаганы чередовались с мастерскими, где сидели ремесленники, все больше каменотесы и мраморщики. Из расчета на посетителей многочисленных кладбищ они выставляли на всеобщее обозрение преимущественно кресты, могильные камни и обелиски. Это зрелище не могло не поразить идущего мимо, и Ринекер не составил исключения. Высунувшись из дрожек, он со все растущим любопытством изучал бесконечные надписи, решительно не гармонировавшие одна с другой, и разглядывал соответствующие этим надписям картинки: «Фрейлейн Розелла - живое чудо века», «Кресты без запроса», «Американское моментальное фото», «Русский мяч, шесть бросков - десять пфеннигов», «Шведский пунш с вафлями», «Мечта Фигаро, или Лучшая парикмахерская в мире», «Кресты с прификсом», «Швейцарский тир:
Стреляй увереннее в цель
И меток будь, как Вильгельм Теллъ»,-
а под двустишием Телль с луком, сыном и яблоком.
Наконец изгородь кончилась, и как раз на этом месте дорога делала крутой поворот к Хазенхейде, откуда, нарушая полуденную тишину, доносился треск выстрелов. В остальном же картина вокруг не изменилась: блондинка в трико и при медалях балансировала на канате, окруженная вспышками фейерверка, а всевозможные плакаты меньшего размера сулили всевозможные удовольствия - от полета на воздушном шаре до танцевального вечера. Один из них гласил: «Сицилийская ночь. В два часа пополуночи венский вальс бонбоньерок».
Бото не бывал здесь болеее года и с неподдельным интересом читал все надписи, до тех пор пока экипаж, миновав Хазенхейде и проведя несколько блаженных минут под сенью его деревьев, не выехал на главную улицу оживленного пригорода, непосредственно примыкавглего к Риксдорфу. Экипажи в два-три ряда бойко неслись перед ним, потом внезапно остановились, и движение замерло. «В чем дело?» - спросил Бото, но извозчик не успел еще ответить, как Бото и сам услышал брань и божбу и увидел, что впереди столкнулось несколько экипажей. Высунувшись из дрожек и с любопытством глядя по сторонам, Бото, при его тяге ко всему простонародному, склонен был скорей приветствовать, нежели проклинать эту неожиданную помеху, если бы груз и надписи на бортах впереди-стоящего фургона не пробудили в нем мрачных мыслей. «Макс Циппель. Скупка и продажа стеклянного боя. Риксдорф» было написано большими буквами на заднем борту, а за бортом высилась целая гора осколков. «Счастье что стекло - раз - и вдребезги…» Против воли Бото загляделся на гору осколков, и ему почудилось, будто стекло впивается в его пальцы.
Наконец все тронулось с места. Мало того - застоявшийся конь проявил чудеса скорости, чтобы наверстать упущенное, и немного спустя экипаж остановился перед угловым домом, прилепившимся к склону холма, с высокой крышей и выступающим фронтоном. Окна первого этажа были сделаны так низко, что лежали вровень с мостовой. Из фронтона торчала железная рука, зажавшая позолоченный ключ.
- Это что за дом? - спросил Бото.
- «Роллькруг» и есть.
- Хорошо. Значит, мы почти на месте. Вот только подняться на этот взгорок. Жалко коня, но ничего не поделаешь.
Извозчик хлестнул своего одра, после чего они въехали на пологую Бергштрассе, на одной стороне которой расположилось старое кладбище св. Иакова, уже переполненное и потому закрытое, а насупротив выстроились высокие доходные дома.
Возле последнего дома стояли бродячие музыканты, муж и жена, судя по виду. Жена даже что-то пела, но порывистый ветер уносил все звуки в гору, и лишь отъехав шагов на десять, а то и больше от бедной певицы, Бото смог разобрать мелодию и текст. Песня была та самая, которую они так весело и беззаботно распевали втроем, когда ходили в Вильмерсдорф. Бото встал на сиденье и оглянулся, словно его кто окликнул. Но музыканты стояли к нему спиной и ничего не видели, зато смазливая горничная, протиравшая окно, без сомнения, отнесла ищущие взгляды молодого офицера на свой счет: она кокетливо взмахнула тряпкой, перегнулась через подоконник и задорно подхватила:
