Есть ли что-нибудь более жестокое, чем этот эгоизм, которому ведом лишь собственный хмель и который вечно упивается лишь собою?.. И есть ли что-нибудь более правдивое, более истинное?.. Слова сами пришли на ум, Гэм мысленно последовала за ними — и залилась краской, сообразив, что шли они от того, к кому она стремилась сейчас всеми фибрами своего готового к сражению существа.
Лавалетт, лежа в кресле под тентом, смешивал виски с ледяной содовой. Выжал лимон, плеснул соку в содовую. Потом небрежно бросил кожуру на пол, ополоснул руки в стоящей рядом чашке, взял полотенце и не спеша вытер пальцы.
Подняв глаза, он увидел прямо перед собой Гэм и без малейшего удивления поздоровался, словно видел ее всего лишь час назад. Она внимательно вгляделась в его лицо — непроницаемая маска.
— Вы приехали как нельзя более кстати, — сказал он, — без вас мои дела очень затянулись бы. Но об этом мы поговорим вечером. Вы ведь, наверное, хотите переодеться. В ваших комнатах все по-прежнему, как вы привыкли. Слуга проводит вас наверх; если вам что-то нужно, скажите ему, он все сделает. А я пока подготовлюсь к делам и после дам вам необходимые объяснения.
Вечером Лавалетт коротко рассказал о деле: речь шла о том, чтобы добыть кое-какие важные планы. Владельцем их был некий мексиканец, который вел переговоры с двумя англичанами, помощниками правительственного уполномоченного. В Калькутте Лавалетт встретится со своим агентом, а тот познакомит его с мексиканцем. И вот тут потребуется помощь Гэм.
— Вы должны в точности выяснить, о чем идет речь и насколько он продвинулся в переговорах с англичанином. Я кое-что разузнал насчет этого мексиканца. Человек он очень осторожный и хитрый. Но, как и все мы, питает слабость к женщинам. — (Гэм покраснела.) — Если вы изловчитесь найти к нему подход, он сам вам все расскажет. Я очень на это рассчитываю. Планы, которыми он располагает, имеют огромное значение. Мы непременно должны их заполучить. И заполучим.
Гэм спустилась в сад. Она не ответила Лавалетту, только крикнула снизу:
— Воздух — как теплая ванна… в нем можно утонуть, он бездонный, в нем нет опоры…
Лавалетт рупором приставил ладони к губам и крикнул:
— Бездонный… бездонный — какие звуки… Бездонный… опоры… как свинец и клей…
Гэм раскинула руки.
— Мне хочется плыть… в прозрачном фиорде… — И с легкой улыбкой она принялась срывать ветки тамаринда.
Мексиканец недоверчиво взглянул на Лавалетта и слегка неуклюже, но проворно склонился перед Гэм. Она подала ему руку и сумела сделать так, что он ее не поцеловал. Когда мексиканец говорил, он то и дело подмигивал одним глазом и бурно жестикулировал.
— Нужно дать ему выпить, — насмешливо сказал Лавалетт, — тогда и руками махать перестанет, потому что придется держать стакан… Видите, я стараюсь заранее уладить важные формальности. — С этими словами он отошел к своему агенту.
Через несколько дней мексиканец пригласил Гэм и Лавалетта к себе. В разговоре он беспрерывно обращался к Гэм, пытаясь пробудить в ней интерес к своей особе. Она оставалась холодна и неприступна. Лавалетт многозначительно посмотрел на нее и предложил своей соседке выйти на террасу, подышать свежим воздухом. Оставшись наедине с Гэм, мексиканец решил воспользоваться случаем и приударить за нею. Она приняла высокомерный вид и словно бы не слышала его слов. Мексиканец почувствовал это, стушевался и настолько потерял самообладание, что упомянул имя Лавалетта. Гэм ответила ледяным тоном и направилась к двери. От какой-то необъяснимой злости ей хотелось оскорбить его. Мексиканец поспешил следом, схватил ее за локоть, хотел удержать, объясниться. Гэм остановилась, не оборачиваясь к нему. Только оглянулась через плечо и молча, с презрением посмотрела на руку, вцепившуюся в ее локоть. Он пристыженно разжал пальцы.
В эту минуту под каким-то предлогом вернулся Лавалетт. Он тотчас заметил, что Гэм заупрямилась. А она с интересом ждала, что он теперь предпримет. К ее удивлению, Лавалетт бросил мексиканцу несколько очень резких слов, предложил ей руку и прошел в гардеробную.
На следующий день Лавалетт ни единым словом не обмолвился об этом инциденте, чем поверг Гэм в некоторое замешательство. Она даже мысли не допускала, что он изменил свои планы, и настороженно ждала дальнейших его шагов.
Она ждала, ведь преимущество всегда на стороне молчаливого. И вот однажды Лавалетт как бы невзначай сказал:
— На днях предстоит новая встреча с мексиканцем. Он принес извинения за тот инцидент. Кстати, я запамятовал сделать вам комплимент: вы с большим искусством придали делу надлежащий поворот. Тогда мексиканец не доверял ни мне, ни вам. Теперь он полагает себя в полной безопасности, ведь, по его мнению, — Лавалетт иронически посмотрел на Гэм, — если бы я был в нем заинтересован, то действовал бы совершенно иначе.
Гэм решила пропустить это двусмысленное заявление мимо ушей, только спросила:
— И когда же состоится встреча?
— Через два дня. У меня. Переговоры мексиканца с англичанами продвинулись уже так далеко, что в этот вечер его нужно разговорить любой ценой, ведь он вполне может прийти к соглашению с нашим противником.
Гэм запустила пробный шар:
— А если срок будет упущен…
— Нет, это исключено. Вероятно… да что там, я просто уверен, что вы и на сей раз найдете какой-нибудь изящный способ решить все в нашу пользу.
— Решить в нашу пользу… гм… может быть, и найду…
Гэм чувствовала — за шутливостью слов подстерегает опасность. Она не хотела, но что-то в ней настороженно напряглось. Щит и меч тихонько лязгнули: впереди бой.
Мексиканец встретил ее чуть ли не подобострастно. Гэм была приветлива и дружелюбна. Он воспрянул духом и, поминутно моргая, смотрел на нее как бы даже бесхитростно. Гэм совсем оттаяла и позволила ему проводить ее в столовую. Там было еще несколько человек, которые изо всех сил старались поддержать светскую беседу. Лавалетт был необычайно обходителен. Во время застолья он, улучив минуту, послал Гэм лукавую улыбку, чем поверг ее в легкое замешательство. Она еще не привыкла к внезапным переменам его настроений. Он бросал ей вызов демонизмом своей натуры, но когда она, заняв круговую оборону, намеревалась принять бой, он вдруг увертывался от нее — весело хохочущий мальчишка, да и только, а она опять стояла совершенно растерянная от его непредсказуемости, которая самовластно все переворачивала, ставила с ног на голову и превращала в игру.
Имея одно, он не отказывался и от другого — вот что особенно восхищало Гэм. Неожиданно ей подумалось: а ведь это много больше, чем напряженная замкнутость Клерфейта и даже человечность Кинсли, — оно затрагивало самые сокровенные основы, шло из тех глубин, где облик всех вещей одинаков и где они сливаются воедино, оно было непредсказуемо и постоянно в своем непостоянстве, как сама жизнь.
Уловить это невозможно, стоило приблизиться — и оно менялось подобно Протею. Но Гэм чувствовала, что и в ней растут те же силы, — неуязвимость Лавалетта дразнила, побуждала к нападению, она любила ее и потому не могла не осаждать — и не подрывать. Во что бы то ни стало она должна проникнуть в его укрепления и разрушить их, а после безутешно сокрушаться содеянному. Но удастся ли это? Стены гладкие и высокие… и не хотят поддаваться, и трещин в них нет…
Гэм снизошла до мексиканца и выслушала его робкие извинения. Более того, она даже сумела отмахнуться от этого недоразумения и заговорила с ним о его родине.
Он тотчас воодушевился и обращался теперь только к ней. Наконец все встали из-за стола. Мексиканец проводил Гэм в соседнюю комнату, а когда его позвали сесть в ближних комнатах за игру, отказался. Гэм спросила, любит ли он свою родину.
Лишь очень немногое он любит так, как родину.
Гэм не стала допытываться, что мексиканец имеет в виду, но разговор не прекратила, спросила его, когда он думает уехать домой.
Через неделю-другую в общем-то надо закончить одно дело, а там пора и восвояси.
Гэм опять не спросила, что это за дело, только обронила:
— Если дело одно-единственное, то уж наверняка очень важное.
— Да, очень важное… и выгодное.
— Тогда речь, вероятно, о каком-то изобретении…
— Не совсем так. Вопрос, скорее, военного характера.
— Любопытно. Но, должно быть, и опасно.
— Да, в самом деле опасно.
Гэм легонько улыбнулась. Она знала, что теперь достаточно лишь продолжить расспросы. Но ей хотелось совсем другого — предостеречь мексиканца. Когда в комнату как бы невзначай забрел Лавалетт, она окликнула его.
— Наш друг так неосмотрителен. — Алые губы улыбались. — У него, оказывается, есть важные секреты…
Однако же Лавалетт не выказал ни малейшего удивления. Поднес ее руку к губам и по-приятельски сказал мексиканцу:
