— Энн Мари, доча, иди сюда. — Я протянула к ней руки и обняла ее. — Беда у нас. Бабушка умерла.
— Что с ней было?
— Сердце. Вдруг остановилось. Врач сказала, что больно ей вовсе не было.
— Мама…
И мы так и стояли, обнявшись.
Джимми появился утром. Мы с Энн Мари так тихо вели себя, ходили почти на цыпочках, будто мама была у нас дома, а тут – будто к нам ворвался большой бестолковый пес.
— Лиз, такое горе…
Он хотел обнять меня, но я жестом отстранила его, и он только поцеловал меня в щеку. А Энн Мари заключил в широкие медвежьи объятия.
— Что надо сделать?
— Я составлю список, а вы с Энн Мари сходите за покупками. Хорошо? И потом надо будет отнести продукты на мамину квартиру. Туда привезут гроб.
— А когда привезут?
— Скорей всего, завтра. И народу будет толпа, так что придется запастись чаем, печеньем и разной всячиной для бутербродов. И виски.
— Да, помню, когда отца хоронили, уговорили не одну бутылку.
— Было дело.
— Всего два года прошло – даже не верится. Ладно, доча, мама список напишет, а ты пока одевайся. Или сперва чайку?
Остаток утра я проговорила по телефону, а когда Джимми с Энн Мари вернулись, мы отправились на мамину квартиру. Я хотела, чтобы там, когда ее привезут, все было готово. Джимми взялся двигать мебель, чтобы освободить в спальне место для гроба. Энн Мари унесла на кухню продукты. Я вытерла пыль в гостиной, хотя вытирала только накануне. Взяла пульт с подлокотника кресла и положила на телевизор, подняла со стола телепрограмму и журнал «Woman» и переложила их на журнальную полку у камина. Мама покупала «Woman», еще когда я была маленькой, с тех пор журнал сильно изменился. Раньше там были рецепты и схемы для вязания, а теперь сплошь статьи про героев мыльных опер и пластическую хирургию. Почему она это читала – по привычке, или ей правда нравилось? Я у нее не спрашивала, и теперь уже не спрошу…
В комнату вошел Джимми:
— Не посмотришь – как там теперь, все как надо?
Он передвинул в другую комнату комод и мамину кровать поставил у стены.
— Думаю, места хватит, ее сюда спокойно внесут. Или кровать вынести из комнаты?
— Наверно, Джимми, лучше вынести. Люди придут на розарий, будут стоять на коленях - нужно места побольше. Я тебе помогу.
Энн Мари показалась в прихожей:
— Мам, по-моему, тут чашек маловато. Только те четыре с цветами и две желтых.
— Потом из дома принесем, — отозвался Джимми.
— Погодите. Кажется, я знаю, где есть еще. — Я пошла в соседнюю комнату и вынула из шкафа картонную коробку, перевязанную бечевкой. Открыла ее, развернула газету и вынула чашку из тонкого фарфора, белую с золотым ободком. — Праздничный сервиз. Она его редко доставала. Папины похороны, крестины Энн Мари, ее первое причастие, конфирмация… вот и все, пожалуй – больше случаев не помню. Что же, пусть послужит на ее поминках. Энн Мари, сполосни и поставь в буфет.
Наконец, мы передвинули мебель, помыли посуду, навели чистоту и втроем собрались в прихожей.
— Ну что, мы все? — сказал Джимми.
— Ступайте к машине, я приду через минуту.
Не спеша, я обошла квартиру и опустила все жалюзи. В спальне они капельку заели и закрывались со скрипом. В доме стало темно, только на полу лежали тонкие полоски света, проникавшего между пластинками жалюзи. Я закрыла дверь и заперла ее на ключ.
В ту ночь я еле добрела до постели, но уснуть не могла. Голова гудела. Весь день кто-то приходил, уходил. Триша, Джон и ребята. Хелен и Алекс. Энджи. И телефон постоянно звонил.
Джимми все время был с нами. Днем это странным не казалось, но теперь было время подумать, и вот что меня поразило: как только случилась беда – мы будто вовсе не расходились. Казалось естественным, что он пришел, помог покупки сделать, убраться. Разумеется, я была ему благодарна, но я думала – может, было бы правильней обходиться своими силами. Конечно, об этом могла бы идти речь, если бы Пол взял себя в руки. Но он и с похоронным бюро не договорился, и к нам сегодня не пришел. Была только Энжи, сказала, что он так подавлен, что видеть никого не в состоянии. Хорошо, не все так себя повели, иначе бы воз и поныне был там. Даже представить себе не могла, что нужно столько всего переделать, когда человек умирает. Мне было не так много лет, когда хоронили папу, и я ничем таким не занималась; просто старалась помогать, готовила чай, мыла посуду. Без дела старалась не сидеть.
Только все равно я не верила, что все это происходит по-настоящему. Я знала, что ее увезли из больницы в похоронное бюро, а завтра доставят обратно домой. По вечерам вплоть до дня похорон будут читать розарий. Тогда, наверно, я и пойму, что это не сон.
Фургон остановился у дома; из окна гостиной я видела, как из кузова достали гроб и осторожно понесли к подъезду. Я пошла в коридор и открыла входную дверь.
— Вот сюда, будьте добры, — сказала я, указывая на спальню. Установили деревянные треноги, и маму осторожно опустили на них.
— Крышку снимать?
— Да, пожалуйста.
Я вышла в прихожую; крышку подняли и поставили в углу комнаты.
— Всего доброго, миссис Маккенна. Сообщайте, если что-то потребуется.
— Спасибо. — Закрыв дверь, я повернулась к Энн Мари. — Хочешь ее увидеть?
— Да, мам.
— Уверена? Это необязательно.
— Нет, я хочу.
На маму надели белую блузку с вышитым образом Девы Марии — я об этом просила особо. Работу сделали хорошо - не хотелось думать, что обычно делают с телом, - знаю, что лицо покрывают каким-то составом, чтобы оно казалось живым. Но у нее на лице грима будто и не было, она выглядела умиротворенной – такой, как всегда.
— Мам, она будто уснула.
— Правда. Кажется, вот-вот проснется.
Когда мой папа лежал в гробу, он выглядел ужасно. Я была рада, что Энн Мари увидела смерть в первый раз вот такой.
— Доча, давай прочитаем коротенькую молитву? Ей бы это понравилось.
Мы опустились на колени. Я не знала, что сказать. Вечером, когда все соберутся, будет розарий, но теперь хотелось чего-то личного, а розарий – это когда вокруг народ. И «Радуйся, Мария» - что-то слишком обыденное. Я даже думала помолиться своими словами, но понимала, что это не то – не то, что понравилось бы маме. И вдруг, пока я стояла на коленях и думала, зазвучал тихий, но такой чудесный, чистый голос Энн Мари:
— Salve Regina, mater misericordie…
«Славься, Царица, Матерь милосердия…»
Я стояла на коленях и слушала, как звенит ее голос, в словах на латыни смысла было еще больше, оттого что я половину не понимала. Когда она допела, я обняла ее.
— Чудесно, Энн Мари. Чудесней быть не может.
— Бабушка научила. Мы эту молитву в школе проходили, а она разучила ее со мной на латыни, и мне так больше нравится, чем по-английски.
— А ты могла бы спеть ее на похоронах? Или слишком трудно?
— Ладно, мам, я попробую.
— Спасибо, Энн Мари. Бабушке это бы очень понравилось.
До понедельника все шло очень тихо. В воскресенье все собрались на розарий, и отец Михан выбрал вместе с мамой псалмы и чтения . Только с дядей Полом была беда. Вид потерянный, глаза стеклянные – он весь вечер просидел на диване. Когда мама спрашивала, как насчет такой-то молитвы, он говорил: «Ей бы это понравилось». И повторял, глядя в пустоту: «Не может быть, этого просто не может быть…» В конце концов, они что-то выбрали, и священник ушел. Мама решила, что до похорон поживет в квартире бабушки, и папа отвез меня к тете Трише и дяде Джону.
— Мама держится молодцом. Только зря она одна там ночует.
— Вот-вот. Я хотела с ней, и тетя Триша тоже, но она сказала: нет, и все. Места, мол, не хватит, и все равно ей надо побыть одной, а потом не получится.
— Тоже верно. С пятницы на ногах. От нее одна тень останется, когда все закончится.
— Точно.
— Но ты, Энн Мари, у нее такая помощница.
— Ты, пап, тоже помощник.
Я поцеловала его в щеку и выскочила из фургона. Эти слова я сказала искренне. Даже мама так считала – он и в магазин ходил, и чай готовил, и просто был рядом. Но я могла бы догадаться, что сюрпризы еще впереди.
Вечером в понедельник в половине шестого пришел старичок из Общества святого Викентия де Поля, который должен был вести розарий, и я принесла ему чай. Потом приехал дядя Пол. Он явно был навеселе.
— Энн Мари, - шепнула мама, - следи, чтобы виски на глаза ему не попадалось.
Вместе с тетей Тришей приехали тетя Агнес и тетя Мария, которую я сто лет не видела – она младшая сестра моего папы и работает в Лондоне, в какой-то очень крутой адвокатской конторе; папа зовет ее Элли-Белли Макбил .
— Мария, спасибо тебе, что приехала. — Мама поцеловала ее в щеку.
— Ужасно, Лиз, просто не верится.
— Мы готовы начать? Уже восьмой час. — Старичок посмотрел на часы и кивнул на дядю Пола: мол, чем раньше начнем, тем меньше он нагрузится.
